Долина каменных трав (СИ) - Прягин Владимир - Страница 20

— Спасибо, магистр. Знаете, я эту ночь почти не спала — всё прислушивалась к себе, надеялась уловить какие-то признаки, но так и не уловила… Сидела, таращилась в темноту… Дождь по подоконнику стучал, а я себя убеждала — ещё ничего не ясно, дар мог открыться незаметно для меня, такое бывает, нужна оценка эксперта…

— Именно так.

— Надеялась — вы придёте и тут же, с порога, скажете, что дар действительно есть. Но вы пришли — и пока ничего такого не говорите…

— Не спешите, Елизавета. Если бы я специализировался на работе с живой материей, то смог бы всё определить сразу. С порога, пользуясь вашей терминологией. Но вы же прекрасно знаете, что моя специальность — воздушные чары, поэтому для проверки мне нужен вспомогательный инвентарь.

При этих словах киваю на доску, и ученица соглашается:

— Да, магистр, я понимаю. Просто хочется, чтобы эта неопределённость закончилась поскорее.

— Тогда приступим. Прошу.

Делаю приглашающий жест, и она становится у доски, повернувшись к ней спиной, а ко мне лицом. Сам я отхожу к противоположной стене, ещё раз возблагодарив про себя природу, которая так вовремя сменила жару прохладой: теперь у меня достанет здоровья, чтобы провести процедуру на высшем уровне.

Прикрываю глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и переключаю восприятие в рабочий режим. Воздух вокруг становится шершавым и вязким, распадается на потоки, которые, словно змеи, обвивают меня, прохладно прикасаются к коже, смещаются и ползут, опоясывают и захлёстывают мягкими петлями, разветвляются и переплетаются вновь; всё это сопровождается едва уловимым шёпотом, который гипнотизирует и баюкает, но я его игнорирую, пропускаю мимо сознания.

Воздушные струи, уплотняясь, соскальзывают с меня, упорядочиваются, устремляются в одном направлении; сторонний наблюдатель, окажись он рядом, застал бы сюрреалистическую картину — в закрытой комнате поднимается ветер.

Процесс запущен; я снова открываю глаза и, чуть поведя руками, корректирую движение воздуха. Теперь ветер дует прямо в лицо моей ученице, нещадно треплет её причёску; крепчает с каждой секундой, наполняется тугой силой, злится и подвывает, превращается в шквал. Елизавета, чуть пригибая голову и упрямо сжимая губы, противостоит этому напору; волосы, взметнувшись, раскрываются платиновым трепещущим ореолом, а доска позади неё приобретает глубину и объём, словно серая туча, которая принимает в себя воздушный поток.

Минута проходит, но я для верности выжидаю ещё пятнадцать секунд, и лишь после этого резко свожу ладони. Ветер стихает тотчас, в один момент; я устало опускаюсь на стул, а Елизавета судорожно вздыхает, откидывает с лица светлую прядь и замирает, пытаясь определить, изменилось ли что-нибудь в её ощущениях. После чего, собравшись с духом, резко оборачивается и смотрит на доску.

Доска пуста и обыденна; туча схлопнулась и исчезла.

Девочка садится за стол напротив меня; я ожидаю слёз, но она подавляет всхлип, и глаза её остаются сухими.

— Мне очень жаль, Елизавета. Понимаю, вы надеялись, но…

— Не нужно, магистр. Я в глубине души была к этому готова. Похоже, это общее свойство моих желаний — они не осуществляются.

— Не будьте столь пессимистичны. Разочарования — это часть научного поиска, да и жизни как таковой. Они чередуются с успехами, и вы, поверьте моему слову, ещё не раз в этом убедитесь.

— Чередуются? Я потеряла друга, упустила возможность помочь родителям, а теперь ещё и узнала, что не смогу заниматься любимым делом. И всё это — за неполный месяц! Где тут чередование? Объясните, магистр, я очень хочу услышать! Давайте же, не молчите!

— Я не могу рассуждать о том, что мне неизвестно. Вы потеряли друга? При каких обстоятельствах?

Несколько мгновений она жжёт меня взглядом, потом опускает голову и, ссутулившись, произносит:

— Извините меня, пожалуйста. Просто всё это навалилось…

У меня опять начинает побаливать голова; я легонько прикасаюсь к виску, где пульсирует жилка, и предлагаю:

— Давайте вы всё изложите по порядку, от начала и до конца — при условии, разумеется, что вы мне полностью доверяете. Может быть, я замечу детали, которые от вас ускользнули. В любом случае, такой пересказ поможет вам чётче структурировать свои впечатления, а это всегда полезно.

Она хмурится и что-то обдумывает:

— Вам я доверяю, магистр, но всё равно не могу рассказать всего.

— Расскажите, что можете.

— Хорошо. Всё началось с того, что я встретила парня на берегу, моего ровесника…

О знакомстве с Митяем и о первых опытах с артефактом Елизавета повествует подробно, в красках, но когда дело доходит до Русалочьей пристани, спотыкается и тщательно подбирает формулировки, чтобы не сказать лишнего. Стынь-капля, по её словам, засветилась, разгорелся костёр на пирсе — а затем рассказ как-то очень резко перескакивает к ночёвке у местного старика.

— Он объяснил нам с Митей про Серый Омут. Вы слышали такую легенду?

— Слышал. Местный фольклор.

— Это не просто фольклор, учитель. Река у скалы действительно может открыться людям. Я видела там русалку.

— Кого, простите?

— Русалку. И говорила с ней.

Елизавета смотрит на меня прямо, и я испытываю некоторую растерянность, не зная, как реагировать. Понятно, что моя подопечная сейчас не в том состоянии, чтобы устраивать розыгрыши, однако…

— Вы уверены, что не ошиблись?

— Она вышла из реки, остановилась в двух шагах от меня. Пустой силуэт, покрытый водой. Заявила, что мой друг умирает из-за того, что раздавлен памятью. И чтобы выжить, он должен забыть последние дни, а значит, и меня тоже. Я согласилась. Что мне ещё оставалось делать?

— Позвольте, я не совсем понимаю…

— А я — тем более! Но точно знаю одно — я больше не встречусь с Митей! Вообще никогда, вы слышите? Мне нельзя! Ведь я для него — живое напоминание…

Она безнадёжно машет рукой; мы в молчании сидим за столом, а дождь вылизывает окно. Потом ученица, несколько успокоившись, добавляет:

— Русалку никто не видел, кроме меня. Она вернулась в реку, а буквально через минуту появился отряд. Дядя, как оказалось, сразу поднял людей, когда понял, что я сбежала. Кто бы мог подумать…

— Ну, а чего же вы ожидали, Елизавета? Его сиятельство пытался вас защитить, несмотря на вашу взаимную и малообъяснимую для меня антипатию.

Она отводит взгляд:

— Я думала, дядя только обрадуется, если я пропаду, скажет — ну и отлично, заботой меньше. Да, теперь понимаю — наивно, глупо! Я вела себя как ребёнок! Митю убеждала, что, мол, погони не будет… Даже вспоминать стыдно… Да ещё дознаватель из Тайной Стражи говорит мне с этакой отеческой укоризной, прямо как вы сейчас: «Но ведь вы же умная барышня, могли предвидеть последствия…» Ну да, могла бы сообразить — дядя, конечно, мечтает сбагрить меня подальше, но ведь не таким способом… Инфантильная идиотка…

Чтобы отвлечь её от самобичевания, я уточняю:

— По поводу русалки. Любопытно — дознаватель, услышав о ней, поверил?

— Кажется, да. Он, по-моему, умеет чувствовать, врут ему или нет. Бывает ведь такая способность, вы сами как-то рассказывали…

— Да. Способность чрезвычайно редкая, но иногда встречается.

— Ну вот, поэтому я старалась говорить только правду, хоть и не всю. Коротко, схематично. Он, конечно, так просто не отцепился бы, но дядя его отогнал — увидел, что я на грани истерики… Меня успокоительным накачали, уложили в постель и больше не лезли… Хотя знаете, учитель, я сейчас вот припоминаю… Могу ошибаться, конечно, но…

— Смелее, Елизавета.

— В общем, у меня впечатление, что дознаватель не особенно удивился, когда я упомянула русалку. Как будто и так был в курсе, что есть такие создания. А ведь даже вы сейчас не сразу поверили! Очень странно всё это…

Я только вздыхаю. Странно? Нет, это не самое подходящее слово. Обидно, несправедливо, досадно — да. Но стоит ли удивляться, что могущественная спецслужба, играющая в подковёрные игры много веков подряд, осведомлена о происходящем несколько шире, чем отставной гражданский чиновник вроде меня, пусть даже ранг мой, по местным меркам, не столь уж низок и дополнен учёной степенью? Похоже, осознание того факта, что учитель-магистр далеко не всеведущ, станет для девочки очередным звеном в цепочке неприятных открытий, сделанных за последнее время…