Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 24

Второй муж был справным. Особо не прикладывался. Разве что по праздникам. Поправки ради. Работал мастером на ТЗШК – Торезском заводе шахтовой крепи. В конце 70-х поехал на шахту Розы Люксембург – эту самую крепь, ими поставленную, проверять, но попал под обвал. Достали через два месяца. В закрытом гробу останки хоронила. Без единой слезинки. Выплатили компенсацию – целых сто двадцать рублей. Из конторы в магазин зашла – купить на поминки что: селедочки там, беленького, помадки цветной, – и украли у нее кошелек со всеми деньгами.

Потом сократили ее на производстве под пенсионный возраст, и просиживала она день-деньской с тех самых пор, после всей этой кривой жизни, с прямой, как палка, спиной на завалинке. Словно изваяние. То деревянное, то глиняное, то каменное. По погоде. А погода в это военное лето была сухая и удушливая.

Вот так и сидела она и в этот день в ожидании чего-то. Не то дождя, не то второго пришествия. И одно из них случилось. За околицей в поле что-то ухнуло, словно гром, и следом на окраину Вершков, на дорогу, поле и лес посыпался тяжкий град из человеческих тел, рук, ног, голов, чемоданов, кресел и железок, что падали прямо с неба в облаке огня и дыма.

– Свят, свят, свят, – поднялась она, с трудом оторвав одеревеневшие мослы от лавочки, перекрестилась три раза, повернулась и с такой же прямой спиной вошла обратно в дом.

Дома умылась под висящим на стенке цинковым умывальником, вымыла ноги, переоделась в белую полотняную ночную рубаху до пят, взяла с телевизора потрепанный томик с заложенной очками страницей, зажала ее заскорузлым, скрюченным пальцем, надела очки, легла на кровать, прямо на одеяло в блеклых цветных заплатах, поморгав, привыкла к полумраку, вою сирены и крикам на улице и начала читать: «Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы...»

Ополченцы, отряд человек в двадцать, на джипе и грузовике, прибыли в Вершки через полчаса.

– Дедер, это я, Копатель! – тонким, высоким, почти женским голосом кричал в трубку Алексей Чепурных, аспирант кафедры археологии и краеведения исторического факультета Томского государственного университета, доброволец, романтик русского мира и по совместительству командир роты Отдельного батальона особого назначения ДНР. – Вы не представляете, что здесь происходит! Пол­ная вакханалия!

– Что там, б...дь, такого происходит? – Дедер, начальник гарнизона Тореза, местный житель, был человеком, к экзальтации не склонным. До того как стать главным командиром ополченцев в Торезе, он служил заместителем начальника охраны исправительной колонии №97 в Макеевке. – Ты, б...дь, можешь на человеческой мове изобразить? Або тебе перекладача трэба?

– Дедер, здесь… – Копатель запнулся, снял пилотку фасона Второй мировой войны, вытер ею красное тонкое безусое лицо с большим нарывающим прыщом на подбородке и, замешкавшись с подбором слов, прокричал: – Адский ад! Грабеж и мародерство!

Он хотел было добавить междометие «б...дь» и даже задержал для этого дыхание, но у него в который раз не получилось. Алешенька, как к нему с нежностью обращались все дамы на кафедре (а он там был единственным мужчиной), матом ругаться не умел и до своего прибытия на Донбасский фронт делать этого не пробовал. Археолог с позывным «Копатель» принадлежал к вымирающему виду восточносибирской интеллигенции, унаследовавшей свои традиции от ссыльных декабристов, и резонно считал, что в его словаре достаточно языковых средств для выражения мыслей без использования слов-паразитов.

– Ты мне вот чего скажи, – перебила его трубка. – Это борт ВСУ?

– Я не знаю ничего ни про какой борт, но здесь десятки, если не сотни мертвых везде и повсюду, – ответил Копатель. – По моему убеждению, здесь разбился пассажирский самолет. Вы меня понимаете, Дедер?

Дедер молчал. Никто не знал, как на самом деле зовут Дедера. Дедер и Дедер. То ли имя, то ли фамилия, то ли позывной. В личном общении подчиненные обращались к нему «товарищ Дедер». По рации и телефону – просто Дедер, как к позывному.

Дедер лично назначил археолога командиром роты, как он говорил, «для прикола», «а если серьезно», то чтобы у него «хоча б один ротный не был дурнем чи дебилом». На самом деле остальные ротные – один бывший местный зэк и четыре бывших военных из России – были далеко не идиотами, просто Дедер всех местных добровольцев, по определению, величал «дебилами», а приезжих – «дурнями», ничего особенно оценочного в эти понятия не вкладывая. Дедер совмещал склонность к садистской жестокости – качеству, выработанному годами работы в исправительной системе, – со здоровым, как ему самому казалось, солдатским юмором и презрением к роду человеческому. Например, он любил выводить пленных бандеровцев на расстрел, ставил их лицом к стенке, а сам усаживался с «расстрельной» командой у противоположной тюремной стены, у здания бывшего КПЗ. Они молчали, курили, смотрели на пленника в ожидании того, когда тот обмочится, обделается или потеряет сознание. Вот тогда уже, натешившись вдоволь, они отводили «расстрелянного» назад в камеру.

Однако, чтобы узникам жизнь не казалась медом, время от времени пленных расстреливали по-настоящему. И не только пленных. Однажды Дедер лично пристрелил одного из своих солдат. Перед строем. Бедолагу мародера опознала подслеповатая старушка, у которой, по ее словам, тот ограбил квартиру.

Дедера боялись и уважали. Копатель чувствовал себя при нем, как комиссар Фурманов при Чапаеве. Он был вообще единственным из подчиненных, кто осмеливался спорить с Дедером. В том числе и по поводу бессудных расстрелов. Поначалу Дедера это забавляло. Потом, утомившись состязаться с «ботаником» в красноречии, он поставил точку: «Я здесь суд, прокурор, судья и защитник, поня́л? И других защитников нам не трэба».

– Ты уверен, что борт гражданский, Копатель? – в минуты особой важности Дедер переходил с суржика на чистый русский, даже без фрикативного «гэ». – На сто прóцентов?

– Никаких сомнений, – ответил Копатель. – Все тела и части тел в гражданской одежде. Много женщин и детей. Никакого оружия или боеприпасов. Чемоданы и сумки все гражданские. На обломке крыла написано «Айрвейс»28.

– Что написано?

– «Айрвейс».

– Что, б...дь?

– «Авиалинии».

– А что там, б...дь, должно быть написано? Железная, б...дь, дорога?

– Я в том смысле, что – самолет гражданский. На военных не пишут «Авиалинии».

– А, ты в этом смысле. Да, б...дь… попали, б...дь…

– Что?

– Ничего. Забудь, б...дь. Так что там, ты говоришь, с мародерством, б...дь?

– Местное население обворовывает трупы. Снимают одежду, украшения, часы. Роются в багаже, уносят вещи.

– Расстреливать на месте, б...дь!

– Так тут одни женщины и дети!

– Я про местных жителей, а не про пассажиров, б...дь!

– Я тоже про местных. Беспредельничают старики, женщины и дети. Да еще пожарный расчет из Тореза. Тушили горящие обломки, вода у них кончилась, тоже теперь бегают по полю, переворачивают трупы, тащат багаж в свою машину.

– Зрозумив, б...дь. Пристрели кого-нибудь, б...дь, чтоб разбежались! Или, б...дь, в воздух постреляй! И жди меня, б...дь! Сколько, б...дь, у тебя людей?

– Восемнадцать.

– Двадцать восемь, б...дь, панфиловцев четырнадцать танков фашистских, б...дь, подбили. А ты, б...дь, не можешь, б...дь, мирное, на хер, население разогнать с целым, б...дь, взводом?! Я щас подъеду. Держи, б...дь, оборону, никого не подпускай! Ищи, б...дь, черные ящики!

– А как они выглядят?

– Ящики, б...дь! Черные, б...дь, ящики! Черные! Зрозумив?

– Понял.

Дедер повесил трубку и задумался. Из рассказа «ботаника» он понял только одно – дело плохо. Он не знал, что там случилось на самом деле, чей это был самолет и кто его конкретно сбил, но понимал, что сбили или ополченцы, что вряд ли, или… Но точно не «укропы». Дедер утер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот, встал из-за стола и начал собираться на выезд.