Сотворение света - Шваб Виктория - Страница 10

Слишком долго.

С каждым шагом краски разорались все ярче. Разрастались цветы, распускались бутоны, на лоснящихся стеблях выступали шипы, и все это буйство растекалось пушистым ковром – зелено-золотым, красно-белым.

В этом странном, богатом мире, сочном, как спелое яблоко, ждущее, пока его сорвут, расцветало все – расцветал и он сам.

О, какие чудеса он мог бы сотворить!

За его спиной цветы менялись снова, и снова, и снова, лепестки превращались то в лед, то в камень. Буйство красок, хаос обликов. И наконец, будто устав от безудержных трансформаций, стали черными и гладкими, как стекло.

Осарон достиг вершины лестницы и очутился лицом к лицу с горсткой людей, ожидавших его перед дверями. Они заговорили с ним, и в первый миг он ничего не делал, лишь стоял и слушал, как повисают в воздухе перепутанные слова, уродливые звуки, нарушающие идеальную ночную тишину. Потом вздохнул и придал им форму.

– Я сказал – стоять, – повторил один из стражников.

– Не приближаться, – приказал второй и достал шпагу. На ее острие блеснули чары, ослабляющие магию. Осарон едва не улыбнулся, хотя управлять мимикой Холланда было тяжело.

На его языке для понятия «остановить» было всего одно слово – анасаэ. Да и оно означало всего лишь «откатиться назад», «отменить сделанное». Всего одно слово, чтобы прекратить магию, зато так много, чтобы она росла, растекалась, менялась.

Осарон небрежно поднял руку, и с пальцев сорвался вихрь энергии. Он ударил людей в их тонкие металлические скорлупки, и…

Раздался взрыв. Содрогнулось небо.

Осарон вытянул шею и над башнями дворца увидел в небе разноцветный огненный шар. Потом еще один, и еще, в красно-золотых сполохах. Ветер донес радостные крики, и он услышал стук множества сердец.

Жизнь.

Власть.

– Стоять! – приказали ему эти люди на своем корявом языке.

Но Осарон только начал движение вперед.

Воздух под ним заклубился, и он взлетел в ночную тьму.

Кисмайра Васрин была немного пьяна.

Не очень, ровно настолько, чтобы острые углы бала победителей слегка смягчились, лица на крыше стали немного размытыми, а бессмысленная болтовня слилась в нечто более приятное. Она еще могла бы постоять за себя в бою – именно так она и определяла степень опьянения, не по количеству выпитого, а по тому, насколько быстро удается превратить содержимое бокала в оружие. Она наклонила кувшин, вылила вино в воздух, и оно замерзло, превратившись в острый нож, даже не долетев до другой руки. Неплохо, подумала она, откинувшись на подушки.

– Ты дуешься, – послышался откуда-то из-за дивана голос Лозена.

– Чушь, – протянула она. – Я праздную. – Откинула голову назад, чтобы посмотреть на своего протеже, и спросила: – Разве не ясно?

Юноша хихикнул, его глаза вспыхнули.

– Приятного отдыха, мас арна.

Арна. С каких это пор она так постарела, чтобы ее звали госпожой? Ведь ей и тридцати нет. Лозен ускользнул, чтобы потанцевать с хорошенькой юной леди, а Кисмайра опустошила бокал, откинулась на подушки и стала смотреть. В волосах, скрученных в жгуты, позвякивали золотые подвески.

Дворцовая крыша – хорошее место для праздника. В ночное небо поднимались остроконечные колонны, огненные шары согревали зимний воздух, белые мраморные полы поблескивали, как облака в лунном свете. Но Кисмайре больше нравилось на арене. В бою она всегда знала, что делать, понимала смысл каждого жеста. А здесь, в обществе, требовалось улыбаться, кланяться и, что еще хуже, смешиваться с толпой.

Кисмайра терпеть не могла быть частью толпы. Она не остра и не вестра, просто лондонская кость старой закалки, плоть и кровь с немалой долей магии. Долей, которая переросла в самое важное.

Вокруг пили и танцевали другие волшебники. Их маски были приколоты на плечо, как броши, или откинуты назад вроде капюшонов. Маски без лица могли сойти за украшения, а те, на которых были глаза и другие черты, нагло взирали с затылков и плащей. Ее собственная кошачья маска, побитая и поцарапанная за много раундов на ринге, лежала рядом на кушетке.

Настроение у Кисмайры было не праздничным. Она улыбалась с напускной любезностью, но внутри еще кипел азарт последнего матча. Победа была так близка!

Но она проиграла. И кому? Этому нахальному красавчику, высокородному Алукарду Эмери.

И где же сейчас этот мерзавец, скажите на милость? Как сквозь землю провалился. И король с королевой, кстати, тоже. И принц. И его брат. Странно. Вескийские принц и принцесса здесь, вон они, расхаживают по залу, будто добычу ищут. Фароанский регент со своей свитой стоит у колонны, а из арнезийской королевской семьи никого нет. В ней шевельнулось дурное предчувствие, какое обычно возникало на ринге за миг до того, как противник нанесет удар. Что-то не так.

Неужели?

Да откуда ей знать!

Мимо прошел слуга, и она взяла с подноса еще один бокал. Пряное вино защекотало нос, согрело пальцы и лишь затем коснулось языка.

Еще десять минут, сказала она себе, и можно уходить.

Как-никак она победительница, хоть и не в этом году.

– Госпожа Кисмайра?

Она подняла глаза и увидела молодого вестра, красивого и загорелого, веки подведены золотой краской в тон кушаку. Она огляделась по сторонам, ища Лозена. Ну конечно, вот он, смотрит издалека с самодовольной улыбкой, будто кот, который принес хозяйке мышку.

– Меня зовут Викен Розек… – начал дворянин.

– У меня нет настроения танцевать, – отрезала она.

– Тогда могу ли я предложить вам свое общество? – лукаво спросил он и, не дожидаясь разрешения, сел. Но Кисмайра уже не смотрела на него, ее внимание привлекла фигура на краю крыши. Только что там никого не было, и вдруг, с последней вспышкой фейерверка, появился он. Отсюда этот человек казался лишь силуэтом на фоне темной ночи. Он обвел глазами крышу, как будто очутился здесь впервые, и Кисмайра насторожилась. Он был не из благородных, и не магом с турнира, и не принадлежал ни к одной из свит, какие она видела на Эссен Таш.

Охваченная любопытством, она поднялась с кушетки, оставив маску возле Викена. Незнакомец шагнул вперед и встал между колоннами. Кожа у него оказалась светлой, как у вескийца, зато волосы – чернее, чем у нее самой. Плечи закрывал короткий иссиня-черный плащ, а на голове вместо маски волшебника блестела серебряная корона.

Член королевской семьи?

Но она его никогда раньше не видела. И не чувствовала этот едва уловимый аромат власти. При каждом шаге он источал магию, запах костра, пепла и вспаханной земли, так непохожий на цветочный аромат, витавший над крышей. И заметила это не одна Кисмайра.

Лица гостей одно за другим обращались к незнакомцу.

Он склонил голову, будто рассматривал мраморный пол под начищенными черными сапогами. Прошел мимо стола, на котором лежал оставленный кем-то шлем, рассеянно провел пальцем по металлической челюсти. И она рассыпалась в пепел – нет, даже не в пепел, а в песок, в тысячи сверкающих осколков стекла.

Холодный ветер унес песчинки прочь.

Сердце Кисмайры заколотилось.

Ноги сами понесли ее вперед, следом за ним. Он пересек крышу, и они остановились по обе стороны широкого круглой площадки для танцев.

«Добрый вечер», – сказал незнакомец и поднял голову.

Черные волосы откинулись с лица, открыв глаза – непроглядно-черные, с бурлящими в глубине тенями.

Те, кто был ближе, встретились с ним взглядом и отпрянули. Тем, кто был дальше, тоже стало не по себе, они начали потихоньку отступать.

Фароанцы смотрели, поблескивая самоцветами на темных лицах, и пытались понять – это что, представление такое? Вескийцы застыли неподвижно и ждали, когда незнакомец выхватит оружие. Арнезийцы забеспокоились. Двое стражников отправились с вестью вниз, во дворец.

Кисмайра осталась на месте.

«Надеюсь, я не помешал», – продолжил гость, и его голос странным образом разделился надвое: один тихий, другой звучный. Один развеивался в воздухе, как горстка песка, другой кристально чисто звенел в голове.