Чудовища не ошибаются (СИ) - Эрос Эви - Страница 37

— Ну не иск-ключительно, — ответил папа, чуть заикаясь. — Он выспался, попросил разрешения помыться… Очень милый молодой человек. И потом…

— Миша! — предостерегающе протянула мама, и папа заткнулся. А я поняла: что-то они скрывают…

Значит, так, да? Перетянул на свою сторону моих родителей. Чудовище ты, Влад…

— Ну что, Лесь? Простишь его? — спросила вдруг мама.

Я вздохнула.

— Не знаю.

— Раз не знаешь — точно простишь, — заявил папа, и они с мамой опять засмеялись.

Люблю их. Но какие всё-таки… черти!

С той поры и повелось — каждое утро я находила на своём столе белую розу. Как и когда мама умудрялась мне её подложить — не представляю. Я ничего не слышала и не видела…

Родители, наверное, ждали, что я растаю. В конце концов, видный жених, прощенья попросил, цветочки подарил… Чего не простить? Они ведь не знали, как он едва не изнасиловал меня. И как предлагал деньги за секс.

Поэтому таять я не собиралась, порой злясь на Влада так, что в глазах темнело. И в ушах шумело.

Прошла неделя. Новая работа оказалась хорошей. У меня был приятный начальник и коллектив тоже попался дружный, весёлый. Разницу в деньгах я практически компенсировала, набирая тексты по вечерам и выходным. В общем, всё оказалось не так плохо, как я поначалу думала. Только уставала сильнее, чем когда работала у Влада, но это ничего. Потом привыкну.

Однако… Чем больше проходило времени, тем сильнее я скучала по нему. Злилась, иногда ненавидела, но скучала. Пыталась не думать, заглушала боль работой, но… Боль — она такая. Чем сильнее глушишь, тем больше болит.

Но даже к боли постепенно привыкаешь. И живёшь дальше.

Дышишь, ходишь, улыбаешься… всё как обычно. И люди вокруг по-прежнему считают тебя беспечной девочкой. Простой, как пять копеек.

Честно говоря, я и сама иногда начинала так считать…

Тогда была пятница, предпоследняя пятница перед Новым годом.

Я возвращалась домой и уже была возле подъезда, когда меня окликнули.

— Олеся!

Сердце на одну секунду зачастило — но голос был женский. Я обернулась и обнаружила… дорогую чёрную машину, а возле неё — маму Разумовского.

— Тамара Алексеевна? — выдохнула я недоуменно, разглядывая женщину. Красное кашемировое пальто, золотой шёлковый платок на голове… Не то, что я — оборванка в поролоновой куртке с рынка.

— Добрый вечер, Олеся, — сказала Тамара Алексеевна вполне радушно. — Я хочу с вами поговорить. Давайте сядем в машину, а то я себе уже все окорочка отморозила…

Честно говоря, говорить с ней мне совсем не хотелось. Но не могу же я её послать? В отличие от Влада, его мама мне ничего плохого не сделала.

Поэтому я пожала плечами и села в теплый салон, на переднее сиденье. Расстегнула куртку, стянула шапку с головы.

Тамара Алексеевна села рядом. Какое-то время смотрела на меня, чуть заметно улыбаясь, а потом сказала:

— Я бы предложила вам кафе, Олеся, но вы ведь не поедете…

— Не поеду, — кивнула я. И решила пояснить: — Дело не в… вашем сыне. Просто я подрабатываю по вечерам. Ну и маме с папой помогать надо. Так что просто некогда, извините.

— Подрабатываете? — спросила она с интересом. — А кем?

— Наборщиком. Тексты набираю… самые разные.

Тамара Алексеевна вновь помолчала, а затем вдруг совершенно неожиданно произнесла:

— Олеся, Влад рассказывал вам, почему он так и не поменял своё имя?

Я опешила на секунду.

— Нет… нет. Не рассказывал.

И тут меня накрыло острым приступом любопытства. Действительно — ведь Владу очень не нравится его настоящее имя «Владлен». Но почему тогда он его не поменял?..

— Мой первый муж увлекался историей и был… как бы правильно сказать… немножко большевиком. Это он Влада так назвал. Глупость, блажь, наверное… Но я его поддержала. Мне нравилось, как звучит. А Владу вот совсем не нравится.

Он был очень привязан к своему отцу, Олеся. После его смерти почти месяц не разговаривал. Бухтит по поводу имени, но не меняет.

Мне на миг стало очень больно, когда я вновь подумала о том, насколько непросто было Владу это пережить. Папа умер в день его рождения…

— А при чём тут я? — почти выдавила из себя этот вопрос. Тамара Алексеевна едва заметно улыбнулась.

— Мой сын очень тяжело сходится с людьми. Это началось после смерти Миши, моего первого мужа. И продолжается до сих пор, хотя и не в том масштабе, как тогда. Влад очень закрытый человек и раскрывается он крайне редко… Вы с ним похожи, Леся.

Я вновь опешила.

— С чего вы… взяли это? Вы же совсем меня не знаете…

— Я просто уже давно живу, — засмеялась Тамара Алексеевна. — Лет через тридцать вы поймёте меня, Леся… На днях я зашла в офис к Владу и обнаружила, что вы у него больше не работаете. И мне совсем не обязательно знать всю историю досконально… Я понимаю, что мой сын обидел вас, Леся. Я права?

— Обидел, — я фыркнула. — Это очень… слабое слово. Но я бы не хотела говорить о том, что случилось.

— Я и не буду заставлять вас, Леся. Я понимаю, вы удивились, когда увидели меня здесь… Но я просто не могла остаться в стороне. Я хочу попросить вас об одной вещи… Пожалуйста, дайте ему шанс.

Я резко выдохнула, отворачиваясь от неё.

— Шанс…

— Да, шанс. — Голос Тамары Алексеевны был мягким. — Я не собираюсь оправдывать Влада. Я просто хочу, чтобы вы кое-что поняли, Леся.

Вы с ним очень похожи. Вы оба тяжело раскрываетесь, и для того, чтобы вас не ранили, используете маски. Только Влад строит из себя бесчувственное чудовище, а вы — беспечную хохотушку.

От этого психологического анализа я моментально развернулась, вновь посмотрела на Тамару Алексеевну, вытаращив глаза.

— Но мой сын вовсе не бесчувственный. А вы — не беспечная. И он прикипел к вам душой, Леся. Я понимаю, что он наверняка поступил отвратительно. Иначе просто не может быть, раз вы оба так переживаете. И я не прошу простить его. Дайте ему шанс, не отталкивайте. Он наверняка будет пытаться помириться…

— Тамара Алексеевна, — я покачала головой, — даже если бы я могла дать Владу шанс… Дело не только в этом. Я ему не подхожу. Разве вы не видите?

Она, кажется, слегка удивилась.

— Извините, Леся, но мне кажется, всё совсем наоборот. Вы очень подходите моему сыну.

Я рассмеялась.

— Да вы что. Просто посмотрите на меня. Можете даже не Влада вспомнить, а сравнить, например, с собой. Я рядом с вами обоими выгляжу, как бедная родственница. Плюс сам Влад — статный, красивый, презентабельный. И я — эдакий колобок. Это просто нелепо.

Тамара Алексеевна вдруг улыбнулась.

— Леся… вы ведь любите моего сына?

Я слегка смутилась.

— Ну люблю. При чём тут это?

— А за что вы его любите?

Хороший вопрос.

— Может, вам диаграмму нарисовать с процентами? — съязвила я от растерянности.

— Это как-нибудь в следующий раз. А сейчас достаточно будет всего нескольких качеств. Что вам нравится в моём сыне?

Я вздохнула.

Из-за этого вопроса у меня что-то засосало в животе от тоски по Владу.

— Он надёжный, — сказала я очень тихо. — Честный. Заботливый. Трудоголик. И… тролль.

Она засмеялась.

— О да, тролль… Тут он пошёл в меня. Видите, Леся? Вы же не сказали: «У него красивые глаза» или «Он ходит в дорогом пальто и ездит в шикарной машине».

— Я люблю его не за это…

— Конечно. И почему тогда вы считаете, что Влад должен любить вас за что-то другое? Вы знаете, что он сказал мне, когда я спросила, чем вы его привлекли?

Я помотала головой, начиная медленно краснеть от смущения.

— Он сказал сразу, не задумываясь: «Глазами. У Леси улыбаются только губы, но не глаза. Сама смеётся — а глаза горькие, больные».

Я затихла. И отвела эти самые глаза.

Попыталась пошутить, но получилось как-то не смешно:

— А я думала, ему грудь моя понравилась.

— Одно другому не мешает, Леся. Но только груди мало для того, чтобы прожить вместе жизнь. Ты любишь Влада за то, какой он человек, сама ведь сказала. Так почему ты думаешь, что у него другие критерии?