Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 50
- Предыдущая
- 50/171
- Следующая
Капитан Суровцев убил Велецкого сразу после того, как началась стрельба и расположение части, занятое ротой Суровцева, оказалось в осаде.
Капитан, в отличие от своих сослуживцев, не был ни напуган, ни потрясен внезапным вероломным нападением белых резервистов. Вадим Суровцев с детства усвоил, что белякам верить нельзя. Этому учил его отец, а отца — дед, который прошел через врангелевскую контрразведку и чудом спасся во время наступления красных на Александровск (ныне — город Запорожье). Недели, которые он провел, избитый и израненный, в подвале тюрьмы, впечатались в его память так же прочно, как рубцы от белогвардейской плетки — в его спину. Вадим в свое время много слышал от Нестора Суровцева про тот подвал, и белых ненавидел активно.
Поэтому когда в городе началась стрельба, и расположение части попробовали взять штурмом (Суровцев отбил штурм — нечего делать), он не гадал, кто бы это мог быть. Он решил распросить людей компетентных. А буде компетентные люди откажутся его консультировать, Вадим Суровцев вспомнит дедушкины рассказы и применит к белячкам их же собственные методы.
— Парфенов! — крикнул он сержанту, — А приведи ко мне белого комбата.
Подполковника Велецкого привели меньше чем через минуту — Суровцева в роте старались не сердить. Тот, кто сердил его, имел обыкновение ходить в синяках от частых случайных падений на лестнице.
— По документам, — Суровцев постучал пальцем по папке, — У вас все на месте. Кто только что штурмовал расположение части?
Велецкий промолчал. Пусть советский командир немножко напряжет мозги и найдет в сейфе досье на резервистов части.
— Молчишь, сука? — Суровцев вытащил из ножен десантный нож. Белый комбат не выглядел героем. Капитан был почти уверен, что ему не придется пускать нож в ход.
— Раздевайся, — сказал он.
Подполковник Велецкий действительно не выглядел героем. Ему было сорок шесть, он уже начал лысеть, носил усы щеточкой и, сколько ни тренировался, не мог ничего поделать с «пивным» брюшком.
Но, тем не менее, Вильгельм Велецкий был гордым человеком. Гордость не является исключительной привилегией людей с волевыми подбородками.
— Я не понял, товарищ капитан, вы «красный» или голубой? — спросил он.
Суровцев завелся с пол-оборота.
Он не посчитал Велецкого серьезным противником. И поплатился за это серьезным ушибом коленной чашечки. Велецкий наверняка успел бы нанести и более сильные повреждения, пока капитан света белого не видел от боли, но тут на шум прибежал сержант Парфенов и ударил белого комбата прикладом «калаша» по затылку.
Когда Суровцев немного остыл и перестал топтать ногами тело на полу, приводить в чувство и допрашивать дальше было уже некого. Капитан вытер со лба пот, показал на тело и велел сержанту:
— Снять с него одежу и перебросить через забор. Передай, что будем убивать по одному каждую минуту, если они не отступят. И расстреляем всех, если начнется штурм. И приведи ко мне кого-нибудь из ротных…
Пока белые организовывали отступление, Суровцев твердо выполнял свое обещание. Отступление длилось четырнадцать минут…
К трем часам ночи в Белогвардейск прибыл эскадрон бронетанкового полка под началом ротмистра Черкесова.
Огилви, выслушав по радио доклад о ситуации в Белогвардейске, проклял нафталинщиков-резервистов и скомандовал штурм.
Выжидание осточертело горячему потомку кельтов. Он был готов к решительным действиям, каковых предпринять не мог, поскольку танки при осаде зданий в городе ну совершенно бесполезны. Кутасов пообещал выкурить 217-й полк из Джанкоя, чтобы Огилви разделался с ним на просторе в чистом поле, и подполковник ждал, пока в тупую голову советского командира придет мысль двинуться на юг (потому что все остальные пути к отступлению были закрыты танками). Тогда красные окажутся зажаты между танками Огилви и Черкесова, как мокрая простыня между раскаленными роликами гладильной машины. Но для этого нужно, чтобы Белогвардейск, hell damn it, был свободен!
— Проломите танками ограду! — настаивал он, — И ни черта они не успеют!
— Опомнитесь, сэр! — кричал на одной ноте с ним Климов, командир батальона резервистов. — Несколько гранат в подвал — и все!
— Да не с ума же они сошли!
— А я говорю, что там заправляет настоящий маньяк! Спросите вашего ротмистра, если не верите!
— Сэр, — Черкесов взял у Климова микрофон. — Требование об отступлении было нацарапано ножом на груди у подполковника Велецкого. Я думаю, человек, ставящий ультиматумы таким образом, вполне способен убить всех пленных. Просто из принципа.
Подполковник Огилви сдал назад и отменил приказ о штурме. Стиснув зубы и прищурив глаза, он посмотрел в сторону пленных советских десантников.
Никакого особенного антагонизма между крымскими танкистами и пленными десантниками не наблюдалось. Обе стороны восприняли происшедшее как «дело житейское». И когда танкисты изъявили желание изучить БМД, десантники охотно согласились — тем более что в процессе изучения танкисты угощали пивом.
В настоящий момент одна из БМД проявила норов, и теперь два танкиста и десантник-водитель ковырялись в моторе, пытаясь разобраться, что к чему.
Подполковник наблюдал за ними с полминуты. Мысль осенила его как раз в тот момент, когда непокорная БМД завелась…
Потом он увидел, что поручик Белоярцев смотрит туда же.
Они переглянулись.
— Я готов поспорить, сэр, — сказал Белоярцев, — что вы думаете о том же, о чем и я…
Тот же день, то же время, Керчь
Всякая чепуха порой приходит в голову перед началом боя.
Капитан Фельдман вдруг очень остро ощутил, что у него уже два месяца не было женщины.
Конечно, он ощутил это не просто так. Он это ощутил, глядя на прапорщика Андрееву, переодевавшуюся после рейда в город за советской формой и «языками».
— Ой, не могу! — заливалась фельдфебель Кошкина. — Как этот сержант говорит: «Девушка, вы почему гуляете в комендантский час?» А я ему: «Собаки гуляют, я работаю!» А он мне — «Может, пойдем к нам в машину, поработаем?» А тут подходит сзади Фариз и его по голове тюк!
— Кошкина, хочешь увидеть своего сержанта голым? — спросил подпрапорщик Рудаков, бросая на пол ворох советского обмундирования.
— Хотела бы — уже увидела.
Все военнопленные — семнадцать человек — были раздеты донага и заперты в бойлерной. Раздеты — потому что крымцам нужна была советская форма: иного способа проехать около двадцати километров, не перестреливаясь с советскими постами, которые наверняка будут, Фельдман не знал. Донага — потому что на охрану он мог отвести не больше двух человек, а у голого, как правило, особенно резко пропадает желание нападать на охрану и бежать. Психология, мать ее так. Война-разбой, пардон за прямоту…
Конечно, так просто захватить семнадцать пленных — пять патрулей и двух праздношатающихся — не удалось бы, не окажись у Фельдмана под началом бойцов, наличие которых в батальоне он сначала расматривал как издевательство над армией, а сейчас готов был поклониться им в ноги.
Батальон капитана Фельдмана был первым добровольческим батальоном, где наравне с мужчинами служили женщины.
Крымские феминистки долго боролись за право женщин служить в резерве. До тех пор «прекрасный пол» брали в войска только на профессиональной основе и на очень огрениченное число специальностей. Если девушке по здоровью или по подготовке не удавалось стать летчиком, она могла выбирать между должностью штабного секретаря и оператором зенитно-ракетных комплексов, диспетчером полетов или сестрой милосердия. Налоговая же скидка — лакомый кусочек, которым приманивали народ в резерв — оставалась недоступной: на армейцев-профессионалов эта льгота не распространялась. Что и возмутило феминисток. Феминистки боролись-боролись, и Главштаб сдался. Решено было — пока в экспериментальном порядке — создать в ОДНОЙ дивизии ОДИН добровольческий батальон с участием женщин.
- Предыдущая
- 50/171
- Следующая
