Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 2
- Предыдущая
- 2/171
- Следующая
Двое крымских горных егерей двигаются по склонам гималайских предгорий быстро — не только по стандартам европейцев, но даже по здешним меркам. И надо признать, господа, что эта пара — альпинисты милостью Божией, выносливые и упрямые люди — а других местные дороги, изгибающиеся во всех трех измерениях, не любят.
Они оставили далеко позади Великого Альпиниста и его друга, но в Луклу этот разрыв сократился вчистую, поскольку они летели одним самолетом. Полет из Луклу — развлечение не для слабонервных, поэтому Шамиль сразу же берет шефство над хорошенькой англоязычной девушкой — то ли канадкой, то ли американкой, то ли австралийкой, которую они раньше уже встречали, когда вместе с тем же Великим спускали незадачливых восходителей с Ама-Дабланг. Это шефство он берет и в отеле «Blue Star», на что Верещагин не обращает внимания: он уже понял, что охота за юбками для Шамиля носит чисто рефлекторный характер — это раз, и что унтеру ничего не светит, поскольку девушка, по глазам видно, нацелилась на Великого Альпиниста — это два.
Можно бы подойти к унтеру и сказать, что его старания напрасны, и что соперничать с Великим Альпинистом на юбочном фронте смешно, но Верещагин этого не сделал. Напротив, он за ужином подсел к Великому, нейтрализовав его на время трапезы, в то время, как Шэм усиленно охмурял американку-канадку-австралийку. Ничего-то у тебя, друг ситный, не получится: мы сегодня летим в Дели, а девица остается здесь, с Великим, и никуда от него не денется, потому что улыбаться он, стервец, умеет не хуже, чем ты, но при этом еще и остается холодным как лед, а на женщин ничто так магически не действует, как полное равнодушие.
— Возвращаетесь на родину, капитан? — спросил Великий.
— Точно, — согласился Верещагин.
— Получили разрешение на одиночный штурм Эвереста?
— А вы? — парировал Артем.
— Сказали, не раньше чем через год. Уэмура нас обоих обставил.
— Чертов япошка! — с преувеличенной экспрессией сказал Артем.
После паузы, занятой жеванием и глотанием, Великий спросил:
— Кому вы уступите очередь на Южной стене Лхоцзе.
— Никому, — наершился Артем. — Восхождение состоится в свой срок, гора наша весь сентябрь.
— Я думаю, вас не выпустят из СССР.
«Спокойно, Арт, спокойно! Хладнокровие и выдержка, на все тебе плевать…»
— Посмотрим.
— Или вы не собираетесь возвращаться?
— Да вы что, как можно… Мы солдаты. Давали присягу.
— Не боитесь?
— Боюсь, — признался Верещагин. — А вы бы не боялись?
— Мне трудно представить сходную ситуацию, — признался Великий Альпинист. — Пришествие коммунизма в Италию… Знаете, к «красным бригадам» никто никогда не относился как к реальной политической силе.
— Вы мыслите немного узко. Представьте себе, что вы живете во времена своего отца. Представьте, что находитесь в Непале и узнаете, что к власти пришел Муссолини. Вы бы вернулись?
Вот тут собеседник Верещагина призадумался.
— Не знаю, — наконец сказал он. — Право, не знаю. Но ведь есть разница.
— Какая?
— Между «черными» и «красными» должна быть разница…
— Замените слово «евреи» словом «богатые» — вот и вся разница.
— Вы… не поддерживаете идею воссоединения России?
— Вы правы. Не поддерживаю.
— И все же возвращаетесь?
— Да.
Собеседник покачал головой, выражая этим жестом вечное «Оh, those Russians!».
— А вы представлялись мне ужасно рассудительным человеком, капитан! — сказал Великий.
— Рассудительным быть надоедает. Преимущество положения солдата — в том, что можно не рассуждать. Все очень просто: мы едем потому, что должны быть в части. Будь вы военным, для вас тоже не существовало бы выбора.
— Я был военным. Мне это не понравилось.
— Это вообще мало кому нравится.
Великий снова покачал головой.
— Я понял бы вас, если бы вы были армейским фанатиком, помешанным на верности знамени и прочей мишуре. Я понял бы вас, если бы вы возращались, чтобы оргагизовать сопротивление. Но возвращаться, чтобы сдаться и быть сосланным в Сибирь?
Верещагин допил кофе и составил грязную посуду на поднос (в отеле был «шведский стол» и самоообслуживание)
— Oh, those Russians! — улыбнулся он.
О, эти русские! Эти странные русские, которые из всего норовят сделать проблему. Эти непонятные русские, которым мало того, что они одеты, сыты, имеют крышу над головой и счет в банке. Эти ненормальные русские, вечно готовые утверждать несомненные истины сомнительными способами!
Что заставило их шестьдесят лет назад сорваться в кровавую смуту? Да, была война, и было довольно паршиво — но за каким чертом войну растянули еще на три года и железным катком прошлись по стране из конца в конец, почему? И почему сейчас им так несносно собственное благополучие, зачем снова нужно всей страной кидаться в авантюру, из какой глубины веков вылезает эта тяга из двух зол выбирать непременно большее? Может, это разновидность национального комплекса неполноценности — если мы не можем быть самыми-самыми во всем, то будем хотя бы самыми несчастными?
Почему французу, итальянцу, немцу, шведу, японцу хорошо там, где они есть? И даже трижды самый добрый из них, почти святой — никогда не скажет: «Ребята, давайте присоединимся все к Китаю, видите, как они там хреново живут, так мы их научим уму на своем примере»? Поедет с «Миссией мира», с «Врачами без границ», с «Международной амнистией», голодать и мерзнуть будет, подыхать от тропической лихорадки и жажды, под пули полезет, москитам и паукам на съедение, но свой домик, купленный в кредит, под уплотнение не отдаст: шалишь, брат! И правильно, это НОРМАЛЬНОЕ поведение НОРМАЛЬНОГО хорошего человека. И святой Мартин не отдавал нищему всего своего плаща, а только половину. А у меня и не спрашивают, хочу ли я отдать плащ — у меня его с кожей срывают, большинством голосов, демократически — МЫ так решили!
Писк протестующей индивидуальности: ВЫ решили, но Я-то не хочу!
Ну, так зачем же возвращаешься? Дорога в американское консульство, правда, неизвестна, но Катманду — город маленький, найти легко… Так и так, господа, не согласен с решением правительства, ввиду последних событий и неизбежных репрессий прошу политического убежища…
Но Верещагин знал, что не сделает этого.
Не сделает, потому что он тоже русский, ненормальный русский, сын ненормального русского, и, вполне возможно, внук ненормального русского.
Очень странный русский с короткими корнями, крепко вклещенными в каменистую почву Крыма, в трещины морщинистой скалы, измученной вечной борьбой с прибоем — попробуй выдерни из этой трещины, из этой земли! Типичный в своей уникальности житель Крыма, юного Юга, вечно тоскующего по своему Северу.
Боже ж ты мой! Да я никогда не видел этой России, я от нее ничего, кроме неприятностей, не имел, и плевал я с Южной седловины Эвереста на все эти березки, все эти златоглавые москвы и державные царь-пушки!
Но ах, какую злую шутку играет с Артемом его интеллект, капризный вампир, требующий только самой лучшей пищи! Понимаете ли, друзья, эту пищу, ни с чем не сравнимую по интенсивности пряного вкуса — ее производит только Советский Союз. Кто один раз ее вкусил — навек отравился…
Началось все шестнадцать лет назад, когда искал поживы своим ненасытным мальчишеским мозгам, задавал вопросы и рыскал за ответами, и случайно было прочитано без ссылки на автора: «А в Крыму теплынь, в море сельди, и миндаль, небось, подоспел, а тут по наледи курвы-нелюди двух зэка ведут на расстрел…» Не лучшее, как он понял потом, но попало в момент поиска, цепануло за нервы, поддело и поволокло, и три месяца у всех подряд выспрашивал, цитируя по памяти — кто? «Литератор» Николай Исакиевич, сахарной рафинированности интеллигент, даже содрогнулся, услышав от гимназиста Верещагина слова «курвы» и «зэка». «Знаете, Артем, я ведь н-не большой специалист в советской литературе… Н-но это не Бродский, н-нет, не Бродский… Возьмите в библиотеке „Архипелаг ГУЛАГ“, м-может, это оттуда…» Большое вам спасибо и низкий поклон, Николай Исакиевич! Совет был неверный в частности, но верный в общем. Артем Верещагин нашел в пластах советской культуры ответы, которые искал, и нашел очередные вопросы, порожденные этими ответами… Можно удивиться тому, что крымского подростка в свое время задели за живое слова про двух зэка, ведомых на расстрел, тем более, что в его возрасте большинство ребят интересовалось преимущественно футболом и «Битлами». Но у подростка были свои причины откапывать повапленный гроб советской истории, и к этим причинам мы еще вернемся.
- Предыдущая
- 2/171
- Следующая
