Сердце меча - Чигиринская Ольга Александровна - Страница 101

• Предыдущая
• 101/204
• Следующая

Черт подери, а о чем ты сам думаешь?

Дик рывком сел на постели. Дезертир. Трус. Миссионер хренов. Сбежал.

«Гемов пожалел? Да что с тобой самим-то будет?» — он постарался загнать эту мысль поглубже, пинками. Полез под подушку, достал спрятанное там перед баней какэмоно и положил его за пазуху.

— Недокормыш, — улыбнулся Нейгал, бросив взгляд на дверь, за которой исчезли мальчик и его долговязый суверен. — Ты знаешь, Касси, если ребенок в пять-семь лет не ест досыта, он так большим и не вырастает. Как я.

— Ты крепыш, — Касси сжала скользкими пальцами плечи Эктора, потом напряженные руки проскользили вдоль спины, разминая длинные мышцы. Мускулы Нейгала уже усыхали, хотя ежедневные физические упражнения тормозили этот процесс, и под уже дрябловатой кожей и тонким слоем жирка (пиво и острые мясные блюда) по-прежнему прощупывалась упругая сталь. Да, подумала она, скорее всего, мальчишка в его возрасте будет таким же — если доживет. Он и сейчас как будто скручен из жгутов.

— Он же с Сунасаки, наполовину нихонец. Они редко бывают высокими.

— Ха, видела бы ты Райана Маэду — вот уж был здоровенный… Госайго, так они его называли. Второй Сайго.

— Я не знаю, кто такой Сайго.

— Я тоже не знал, пока не попал туда. Просто стало любопытно, в чью честь его так величают. Сайго Такамори, главарь самурайского восстания в провинции Сацума, а до того — отставной правительственный чиновник. Триста лет до Эбера. Кроме всего прочего, он был здоровенный и толстый, и тоже мастер сумо. С Сунасаки до войны вышло много хороших сумоистов, так что дело не в нихонской крови, а в том, что они там голодали…

Кассандра вздохнула и легонько шлепнула его по заду.

— Перевернись на спину.

Нейгал со вздохами насчет своих старых костей заворочался на лежанке. Ему тоже в детстве довелось узнать голод — сирота, лишившийся родителей в вендетте, он вырос в приюте на Тайросе, а там и взрослые ребята, отбиравшие бустер у малышей, не всегда ели досыта.

— Он тебе просто нравится, — сказала она, втирая масло в грудь и живот своего мужчины. — Ты вообще сентиментален, хотя и боишься себе в этом признаться. Ты ничем не обязан ему, Эктор: ты просто выполнял свой долг.

— Не говори мне так больше, Шоколадка, — он строго посмотрел на нее. — Не смей меня успокаивать и утешать на этот счет. Да, мальчишка мне нравится. Не каждый может так прямо смотреть тебе в ствол. А видела бы ты, как его сажали и как он уходил! Взять половину наших в луч — у них или ума не хватит, чтобы сообразить начет инерционного маневра, или яиц не хватит, чтобы провести этот маневр.

— Ты хочешь оставить его здесь?

— Не выдавать же его. И отпускать нельзя.

Кассандра погрузилась в воду с головой и вынырнула, якобы блаженно отфыркиваясь, чтобы дать себе чуть-чуть времени на формулировку возражения. Она понимала мотивы Эктора. У него было четверо сыновей, и всех четверых жены настроили против него. А впрочем, только ли жены? Думается, Эктор и сам изрядно приложил к этому руку. Он не может не соперничать с мужчинами, и когда ребенок входил в возраст мужчины, отец испытывал его на прочность — и, как правило, оказывался недоволен результатом. И вдруг на него с неба сваливается именно то, что он хотел видеть в своих сыновьях — отвага, ум, ответственность, бескомпромиссная верность — все в одном флаконе, налитом, как назло, именно на Сунасаки. Эктор верит в судьбу, он видит в этом не иначе как возможность искупления некогда совершенного необходимого зла. Воспитать ребенка, которого он когда-то случайно не убил, вместо «неудачных» сыновей. Но сказать Эктору, что он пытается наверстать упущенное — значит нарваться на ссору. В доме повешенного не говорят о веревке, в доме Нейгала — о сыновьях Нейгала. Из этой сублимации отцовства ничего хорошего не получится, даже если Совет согласится признать мальчика частным пленником Нейгала, но какой довод убедит Эктора в этом?

— Он опасен, — сказала Кассандра, отерев воду с лица. — Лучше бы они не задерживались у тебя ни одного лишнего дня.

— Я знаю, что он опасен, — Нейгал плюхнулся в купальню рядом с ней и прижался. Вода от него подернулась радужными разводами. — Я и сам опасен.

— Эктор, мне не до шуток. Вас с ним разделяет пропасть куда большая, чем эта война и та кровь, что между вами. Разница в мировоззрениях значит больше личной вражды… И личной приязни, между прочим. Ты знаешь, что он крестил гемов?

— Да, они мне похвастались. Ну и что?

— Что ты будешь делать, если он начнет крестить твоих гемов?

— Мои не станут заниматься этой ерундой, — уверенно ответил Нейгал.

Этология — наравне с военным делом, воспитанием детей и политикой — почему-то считается сферой, в которой компетентен каждый, — с раздражением подумала Кассандра.

— Эктор, с ним пятеро крещеных гемов, чьи поведенческие стандарты расстроены. И они свободно общаются с твоими гемами. А ты смотришь на это сквозь пальцы?

— Мне их что, в погребе закрыть? Или за ворота выставить?

— Запрети своим контакты с ними. Они — полбеды, они уйдут. Но мальчика ты собираешься оставить у себя.

— Я возьму с него слово не сеять безумие, — Эктор помрачнел, даже перестал поглаживать ее.

— А он тебе такого слова не даст.

— Куда он денется.

— Поспорим?

— Кто спорит, штаны пропорет… — проворчал Нейгал. — Послушай, а что будет такого, если парень и побрызгает на моих водичкой? Нет, тебе виднее, но почему ты этого боишься?

— Эктор, гемы крайне восприимчивы. Когда к ним начинают относиться как к личностям — это формирует у них псевдоличность, создает наведенное расстройство поведения. Возникает внутренний конфликт между навязанным стремлением к самостоятельному поведению и врожденной неспособностью к нормальной социализации. То, что творится сейчас на территориях, завоеванных Империей — настоящая катастрофа.

— Ничего я не понимаю, верю на слово, — сказал Нейгал. — Значит, в повестку дня будет включен вопрос и о крещении гемов.

В баню зашли Миа и Той, сервы, с чистыми полотенцами и сменой одежды.

— Ты скажешь ему? — спросила Касси, подставляя тело под махровый хлопок.

— Может, как-нибудь потом. У нас будет много времени…

— …Ну, а вы чем занимаетесь, сеу Августин? — спросил хозяин, прожевав свой кусок запеченного мяса.

Констанс чуть не поперхнулась. Между ними было условлено, что Гус будет молчать о своей профессии — иначе умный Нейгал поймет, что выпускать его с планеты нельзя. И на миг Констанс испугалась: договориться-то они договорились, но так и не придумали, что Гус должен отвечать!

— Я… э-э-э… — замялся он. Но тут положение спас сам Нейгал, расшифровав это «э-э-э…» по-своему.

— Ну да, человек с вашим состоянием может позволить себе быть просто собой, — кивнул он. — Сам всю жизнь мечтал, а сбылось вот только сейчас, под старость. Парень, как тебе маринованные грибы?

— Они хороши, сэр, — кивнул Дик.

— Почем ты знаешь, ты же не взял ни одного!

— Я не хочу, сэр…

За ужином Дик ничего не ел. На это обратила внимание Констанс, обратил внимание и хозяин.

— В чем дело, парень? Нервничаешь? Или боишься, что я тебя отравлю?

Нейгал и Кассандра говорили на довольно разборчивом астролате — но со странным акцентом: t и с в слабой позиции они произносили как мягкое «ш», а окончание ion — как «ao», поэтому, например, «Воплощение» у них звучало бы как «инкарнашао», а не «инкарнатио».

Констанс с удивлением узнала, что астролат, язык врага — для Рива родной язык. Что было объяснимо: дом Рива представлял собой мультиэтническое сообщество, а латынь когда-то была языком не столько Империи, сколько звездоплавателей — но все-таки странно было слышать свой язык с чужим акцентом здесь, в последнем оплоте Вавилона.

• Предыдущая
• 101/204
• Следующая