Три грани круга (СИ) - Воск Степанида - Страница 16

— Хочу узнать как обстоят дела у моего партнера.

Приветствовать лину фразой "долгой жизни и продолжения рода" у меня как-то язык не поворачивался.

— Не положено.

— Что не положено? Я не могу поинтересоваться? — у меня поднялись газа от удивления.

— Ничего не положено.

— Стоп, — меня начало выводить из себя пренебрежение к собственной персоне. — Мне кажется вы забываете о своих обязанностях и пренебрегаете моими правами. А я имею полное право поинтересоваться судьбой своего партнера, за которого в некотором роде в ответе.

Илина несколько поумерила свое нежелание со мной общаться.

— Как его зовут?

— Гевор Локаски, идентификационный номер двадцать семь семьдесят четыре тридцать два восемьдесят семь.

— Сейчас посмотрю, — женщина что-то набрала на консоли. — Он занят.

— Это еще чем, позвольте узнать?

— С ним работают в подвале. Ваш партнер оказался очень несговорчивым парнем. Никак не желал идти на контакт.

— Это как еще работают? Что-то я не поняла, — у меня все внутри заледенело.

— Уму разуму учат. Видимо обыкновенные меры не дали своего результата, вот девочки и взялись по серьезному. Наверное, уже и до дыбы дошли. Это когда вытягивают. Не слышали о таком? Очень хорошее средство. Действенное. После него все становятся сговорчивыми.

У меня внутри все просто сковало льдом. Неужели Азарий прав? Может я ошиблась и не правильно поняла, что мне только что сказали? Так нет. Смысл слов был очень даже понятен.

— Немедленно проведите меня к нему, — изменившимся голосом произнесла, стоило мне услышать что делают с моим лином. Я то думала, что действительно делаю благое дело, отправляя мужчину на общественные работы за излишнюю резкость, а оказалось, что тем самым уничтожаю его достоинство. Глупой я не была и что такое дыба прекрасно знала, а уж имея пояснения со стороны илины полисмендера так и вовсе прониклась понятиям. Не для того мне нужен мужчина, чтобы всякие неудовлетворенные жизнью дамочки могли отыгрываться на моем лине.

— Не положено, — лениво ответила женщина.

— Где ваше начальство? Сию серту проводите меня к нему.

— Так она в подвале и командует. Илина Гамп приказала никого к ним не пускать и ее не беспокоить. Она сама когда освободится, тогда и поднимется.

— Значит, не пустите и начальство не позовете? — внутри меня стала скручиваться стальная пружина.

Я получила отрицательный ответ.

То, что собиралась сделать, я не делала никогда в жизни и думала, что не сделаю, однако обстоятельства того требовали. И я отмела в сторону всякую гордость, не время для сантиментов. Потом, может быть, я буду жалеть о совершенном поступке, но только не сегодня. За последний месяц на меня вывалилось столько противоречивой информации, от которой голова шла кругом. Я чувствовала, что меня затягивает в водоворот событий со страшной силой, но ничего не могла поделать.

Я набрала на браслете связи код доступа к закрытой линии. Когда-то меня заставили выучить его наизусть, но я надеялась, что забыла. Однако память сыграла со мной странную штуку, она тотчас добыла из своих закромов сведения, которые мне были нужны.

Мне долго не отвечали. Я уже подумала, что абонент сменил номер или, вообще, передумал отвечать на вызов.

Все же я попробовала. Придется искать другие возможности. Я надеялась, что мне смогу одним махом решить все свои проблемы, а оказалось, что все не так просто и легко, как хотелось бы.

— Ревекка? Ревекка, это ты? — глубокий женский голос с трудом пробивался в мое сознание сквозь сонм мыслей.

— Да. Это Ревекка. А я с кем говорю? — глухо спросила в ответ. Конечно, было несколько глупо задавать такой вопрос с учетом того, что я знала кому звоню и кто мне должен был ответить. Но из чувства противоречия сказала так, как сказала.

— Дочка, неужели не узнала? — разочарованно произнесла женщина, по воле случая или по иронии судьбы бывшей моей матерью.

К моему сожалению, я доподлинно знала кто моя мать. У меня все было не так как у других детей, которых сразу же после рождения помещали в идеальные условия для жизни. Как только ребенок передавался на попечение государства забота о нем, его воспитание, содержание ложилось на плечи специально обученных линов, прошедших строгий контроль и отбор. На такую ответственную работу был конкурс один к двадцати семи и это среди тех, кто успешно сдал все экзамены и прошел тесты на профпригодность. Абы кого к воспитанию детей не допускали. Это должны были быть лучшие из лучших, способные сеять разумное, доброе, вечное. Никто не сомневался, что это так и было. Вот только мне пришлось испытать на свой шкуре совершенно иное.

После моего рождения моя мать подпала под влияние неолинов, проповедующих возвращение к истокам, к корням, тогда среди женщин было модно воспитывать детей самостоятельно. Ведь без добровольного желания матери отобрать ребенка никто не мог. В то время как раз пошла волна желающих дать своим детям все самое лучшее, в частности ласку и заботу. Вот я и осталась с матерью, а не была передана на воспитание в госучереждение. Мама как могла меня содержала. Хорошо или плохо я уже не помню. Главное, что она была со мной. Я чувствовала ее тепло, ее руки, ее ауру. Пока я была совсем маленькая, ей было со мной легко обращаться, потому как мне не требовалось ничего кроме ее внимания. Но потом я стала интересоваться миром, а у мамы проснулось желание учиться. Она с горем пополам справлялась со мной, чтобы уделять внимание себе. Ее покорили основы управления государством. В итоге, когда мне исполнилось пять лет у моей мамы возникла дилемма, либо она идет по выбранному профессиональному пути, либо занимается мной. Она с трудом пыталась совмещать работу и воспитание ребенка. А когда встал выбор или-или, то он оказался не в мою пользу. Так я оказалась в госучреждении вместе с другими детьми линов. Что пережила в первые годы после помещения туда я вряд ли смогу передать словами.

Мне было очень тяжело.

Мне было невыносимо.

Однако я смогла превозмочь все и не сойти с ума. Когда я оглядывалась назад, вспоминая свои детские годы, понимала, что еще хорошо отделалась, не став моральным уродом. По крайней мере, я на это надеялась.

В конце первого года пребывания в детском учреждении я дала клятву, что если у меня когда-нибудь будут свои дети, то их никогда не брошу, чтобы они не испытали той боли, того разочарования, которое испытала я. Потом я научилась жить в этом мире, воспринимая его такой какой он есть, стараясь принять за аксиому все что мне говорили. Так было легче. Я забывала, что когда-то все было иначе, пытаясь новыми воспоминаниями и впечатлениями заменить старые.

Мама несколько раз ко мне потом приезжала, что-то пыталась объяснить. Видимо, и для нее было тяжело принять решение, а может быть, ее совесть замучила? Не знаю. В один из последних приездов она и дала свой номер, произнеся вслух. Потом еще его ввели в программу гипно-сна. Так что мне волей-неволей пришлось его запомнить.

Стала ли мать счастливее отказавшись от меня? Не знаю. Я лишь знаю, что она далеко пошла, избрав в качестве профессии управление. В настоящее время она была одним из министров правительства. Я изредка видела ее по головизору. Боли от узнавания уже не испытывала, предпочитая воспринимать ее как постороннюю лину, такую же как и всех остальных.

А вот оказалась в критической ситуации и сразу же вспомнила о ней.

— Долгой жизни и продолжения рода, илина Лилит, — сухо произнесла я, в конце фразы мой голос дрогнул.

— Долгой жизни, доченька, — практически радостно ответила мне мать. — Что-то случилось, девочка моя?

Мама всякий раз подчеркивала наше родство. Хоть мне было и больно это слышать, но в глубине души я радовалась тому, что знаю свою мать, хоть, она и поступила со мной ужасно. У других детей в детском учреждении были только номера и имена, а у меня была мама. Пусть она жила далеко, пусть я ее практически не видела, пусть обижалась, злилась, негодовала, но она у меня была. И в этом я была богаче всех остальных детей, у которых мам не было.