ПП. Благие намерения (СИ) - Линько Татьяна - Страница 34

— Да знаю я! — огрызнулась, не поднимая головы, — Знаю.

— Зачем тогда творишь? — резонно спросила миссмистер.

Больше не повторится, уж точно. Хватило. На всю жизнь.

— Знаем, что за гедзь тебя в задницу укусил — заметила мисс По, — Но, думаю, ни для кого не секрет, что от тебя обычной сейчас мало что осталось. И отчасти мы понимаем — но, пока твои мозги не встанут на место, никакой свободы передвижений и никакого плаванья в горе и хандре. Я достаточно ясно выразилась?

— Да, — прошептала я.

Фиавар. Имя всплыло в памяти, несмотря на строжайший запрет. Осознание потери, пусть ненадолго и отброшенное, вернулось бумерангом, чтобы огреть меня по лбу. Стало очевидным, насколько глубоко въелась эта зараза, раковой опухолью разрастаясь в области здравого смысла и трезвых суждений. С меня хватит! Я с сожалением покинула нагретое кресло и отправилась на кухню, где после непродолжительных поисков разжилась прекрасным топориком для мяса. Оттуда я ураганом пронеслась в «костюмерную», где среди пыльных пиджаков и ремней хранился последний кусочек моей бессмысленной страсти. Когда Фиавар предал меня в первый раз, на священный костер Инквизиции отправилось все — письма, цветы, подарки… Уна с серьезным видом передавала мне эти куски глупой материи, и с каждой новой вспышкой огня хандра отступала, а когда с дурацким ритуалом было покончено, подруга поздравила меня с ремиссией. Однако, если пациент хочет страдать, врачи бессильны, и я оказалась не лучше любого обыкновенного человека. Вот она, моя личная раковая опухоль, которую я хранила на случай возвращения Фиавара — чтобы в момент воссоединения вернуть ему и сказать «Как хорошо, что я верила в нас».

Я сунула руку в потайное отделение бокового шкафа, вынула нечто крупное, аккуратно завернутое в жемчужно-розовый шелк, отнесла добычу к себе в комнату под укоризненными взглядами тетушек, устроилась в позе лотоса возле камина и стала морально готовиться к агрессивной химиотерапии. Сначала в огонь отправилась шелковая упаковка, и глазам открылось чудо эльфийского мастерства — акустическая гитара из дерева Онвин[51] с аппликацией из гладко отшлифованных полудрагоценных камней на грифе и тонким рисунком цветков персика на верхней деке. Даже такой профан, как я, не мог не оценить великолепие инструмента, и тем тяжелее было собраться с силами.

Я взяла в руки топор и примерилась к блестящему от лака корпусу, тихонько напевая:

— Let me rest in peace

Let me get some sleep

Let me take my love and bury it

In a hole six foot deep…[52]

Замахнулась — опустила, не решаясь нанести удар. Трудно уничтожать что-то столь прекрасное. Берсеееерк…

— Ты чего творишь?

Мамочки-миечки, про Ерша-то я совсем забыла! Пока я вытаскивала сердце из горла, а душу из пяток, оборотень беспокойно заворочался на моей кровати.

— Привет, — пискнула я, — Как самочувствие?

— Нормально, Франкенштейн[53], только все чешется, — парень рассмотрел гитару, топор и забавно выпучил глаза, — Повторяю — ты чего делаешь?

— Психотерапией занимаюсь, — не стала юлить я и снова занесла свое оружие, — Какие-то проблемы?

— Брось каку! — командирским тоном рявкнул Ерш, и я от неожиданности выпустила топор из рук, — Сдурела, что ли?! Это же «Онвинмаар»[54], их всего таких пару сотен!

— Значит, станет одной меньше.

— Дура! Я, вообще-то, больной, мне нервничать нельзя! Это же все равно, что на Сикстинскую Мадонну помочиться!

Я, честное слово, обиделась. Сам дурак!

— Фиавару я ее все равно не верну.

Ерш сложил в уме циферки и въехал в ситуацию с похвальной скоростью. Что, однако, не помешало ему наброситься на меня с новой силой:

— Ты лучше к этому хлыщу с топором явись, больше пользы будет! Гитара-то тут при чем?

Вот теперь я разозлилась. Лезут, блин, под руку с нравоучениями, никакой торжественности!

— Ты спал? Вот и спи дальше! — я загнала поглубже злые слезы, — Ну оставлю я ее, и что? Артефактная ведь, никому, кроме Фиавара, не дается!

— Спорим, мне дастся? — вдруг заявил оборотень и требовательно протянул ладонь.

— Перегрелся? — я уставилась на протянутую конечность, как на невиданное существо.

— Если дастся — гитара моя, не дастся… ну, жечь все равно не дам, меня тогда боги Рок-н-Ролла проклянут, но хозяина ей найду!

Я устала спорить — просто протянула инструмент парню и скептически надулась. Ерш, морщась от боли, поправил подушки, устроился в полулежачем — кровать при этом лязгнула крючками, но репрессий не последовало — положении и ласково тронул блестящие струны. Те не оценили и укусили оборотня за палец, да и исторгнутый звук был далек от мелодичности.

— Мать моя женщина! — Ерш облизал выступившую кровь и уставился на гитару, как на раненого тигренка, — Ты ее правильно хранила?

— Конечно, правильно! — возмутилась я, вспомнив, как с аккуратностью микробиолога протирала струны и корпус специальными (дорогущими!) составами, шипя от укусов.

— Тогда твой Фиавар — долбо…звон! — в сердцах воскликнул оборотень и стал нежно подкручивать колки на грифе, — Она же расстроенная в хлам! Руки бы выдрал и в задницу вставил!

Я вертела в руках топор и почти не вслушивалась в тихое ворчание парня. Ну вот как тут настроиться на гнев и психотерапию? Такой план — Рыб-Баюну под хвост! Хотя… признаюсь, было что-то обнадеживающее в том, как Ерш пытается спасти несчастную гитару, что-то колючее, но теплое, как связанный бабушкой шарф из собачьей шерсти.

— Во-от, — наконец, довольно протянул оборотень, пробегая пальцами по струнам, — Совсем другое дело.

Он взял несколько сложных аккордов, и у меня перехватило дыхание — гитара никогда не звучала так в руках Фиавара, даже когда я была ослеплена страстью и не столько слушала, сколько благоговела перед моим златовласым богом. Это был совершенно другой инструмент. Я посмотрела на Ерша. Глаза закрыты, на лице блуждает блаженная улыбка, а пальцы бегают по струнам, как по обнаженной спине красивой девушки. И гитара, поначалу дикая и строптивая, расслабилась и замурлыкала от этой ласки, а с поверхности лакированного дерева исчезали, растворяясь без следа, золотисто-розовые цветы персика.

Да уж, подруга, мы с тобой на одной стороне. Один и тот же мужчина расстроил нас обеих, уж прости минутную слабость.

— Видишь, — Ерш открыл глаза и победно улыбнулся, — Я крут.

— Я рада, — как ни старалась, а легкая меланхоличная задумчивость проскользнула в этих простых словах, и оборотень воспринял ее, как сигнал к действию.

— Что миледи желает услышать? — с картонной галантностью вопросил он, сложив губки «бантиком» и поигрывая бровями.

— Тебе спать нужно, — возразила я.

— Одна песня — и на боковую. Ну, так…?

Я фыркнула. Почти тридцатник, а ведет себя, как мальчишка.

— Что-то, что заставит меня плакать до полного облегчения.

— Значит, Сплин.

Ерш размял пальцы, взял на пробу пару аккордов и завел певучим речитативом:

— Мне жаль, что тебя не застал летний ливень

В июльскую ночь, на Балтийском заливе…

Не видела ты волшебства этих линий.

Волна, до которой приятно коснуться руками.

Песок, на котором рассыпаны камни.

Пейзаж, не меняющийся здесь веками.

Мне жаль, что мы снова не сядем на поезд,

Который пройдет часовой этот пояс,

По стрелке, которую тянет на полюс.

Что не отразит в том купе вечеринку

Окно, где все время меняют картинку,

И мы не проснемся на утро в обнимку.

Поздно… ночью… через все запятые дошел наконец до точки.

Адрес. Почта. Не волнуйся, я не посвящу тебе больше ни строчки.