Последний интегратор (СИ) - Васильев Николай Федорович - Страница 29

Из кабинета вышел Денис. Он показал мне пять пальцев -- конечно, пятёрка, и спрашивать не надо! -- и подошёл к Наташе. Она пришила ромб золотыми нитками -- так он был ещё заметнее.

Я решил, что зайду среди последних. Латынь никогда мне хорошо не удавалась, и подготовился я плохо. Неудобно готовиться, когда при каждом повороте или напряжении между рёбрами ввинчивается резкая боль. Пришлось всё-таки пойти к врачу, пить обезболивающее, мазать грудь мазью. Вся одежда пропахла аптекой.

Артём тоже ждал конца экзамена. Он тоже плохо подготовился. Но по другим причинам. Он так старательно притворялся равнодушным, когда смотрел в сторону Дениса и Наташи, что всё было ясно.

Артём получил четвёрку, а я напереводил на тройку, но профессор сжалился и поставил четвёрку. Мы вышли и со словами: "Друг мой, брат мой!" -- начали так прыгать и танцевать, что у меня опять стрельнуло между рёбрами. Профессор нас наверняка услышал, но нам было всё равно. Мы были уже третьекурсники, а не какие-то второкурсники и тем более не эти малыши-первокурсники. В коридоре никого не было, никто не хотел разделить нашу радость.

За окном шумел бесконечный мелкий дождик. Такой серый, такой нудный, такой осенний... Печальное сопровождение для нашего триумфа.

-- Тебе же к ректору, -- сказал Артём. -- Тебя подождать?

-- Не надо, -- сказал я. -- Я потом...

-- В Интеграционный комитет, -- понял Артём.

-- Может, ты со мной? -- спросил я.

-- Мне вечером в патруль, -- сказал Артём и похлопал по ромбу на рукаве.

Мы распрощались, и я пошёл к ректору. Строгая женщина в приёмной ректора велела мне сидеть и ждать. Я сел в приёмной. Строгая женщина велела мне сидеть в коридоре и ждать. Я ждал полчаса.

Через полчаса из кабинета вышел сам ректор и его посетитель. Посетитель был невысокий мужчина, в очках, с залысинами. Сам он был довольно щуплый, но лицо у него было по-младенчески круглое. Он пытался придать своему младенческому лицу сердитое выражение -- хмурил брови и сжимал пухлые губы.

-- Виктор Викторович, -- сказал ректор, -- не беспокойтесь. Наш институт на вашей стороне.

В присутствии круглолицего он как будто старался сузить своё расплывшееся квадратное тело.

-- Хотелось бы верить, -- сказал круглолицый и сердито посмотрел на меня.

Проводив посетителя, ректор тоже посмотрел на меня, но не позвал, а ушёл к себе. Я просидел ещё пять минут. После этого строгая женщина разрешила мне войти.

Я уже был знатоком начальнических кабинетов, и меня не удивил ни Т-образный стол, ни портрет первого консула, ни египетские безделушки на столе. А сам ректор меня тем более не удивил.

-- Тюменев? -- сказал он, что-то записывая. -- Что у вас, Тюменев?

Как будто не он меня вызвал, а я сам к нему припёрся.

-- Последний экзамен? -- спросил он.

-- Да, по латыни, -- сказал я.

-- И что получили?

-- Четвёрку.

-- Поздравляю. Но можно было лучше. Ведь можно было?

Я думал о том, зачем он меня вызвал. Это же не гимназия, а он не классный руководитель, чтобы ругать каждого за оценки.

-- Вы ведь член Студенческой дружины, -- сказал ректор. -- Почему не носите нашивку?

-- Не успел пришить, -- соврал я. -- Завтра пришью.

-- Может быть, вы против Студенческой дружины? -- сказал ректор.

-- Не против, -- сказал я. -- Завтра пришью -- не оторвёте.

-- Вы остроумный человек, -- сказал ректор.

Он встал, подошёл ко мне и предложил садиться. Мы оба сели. Ректор взял в руки карандаш.

-- А чем вы занимаетесь, помимо учёбы? -- спросил ректор.

-- Помогаю музейщикам, -- сказал я. -- Копаю подземный ход в овраге за музеем.

-- А чем занимались до раскопок? -- сказал ректор.

-- Ходил в Луна-парк.

-- И девушка, конечно, есть?

Я не ответил.

-- И подраться вы тоже любите. -- Он обвёл карандашом моё лицо.

Я опять не ответил.

Ректор оглянулся на дверь, как будто боялся, что кто-нибудь войдёт.

-- А чем ещё? Есть у вас какое-то важное занятие?

Я молчал.

-- У вас есть важное занятие, -- утвердительно сказал ректор. -- Почему вы скрываете? В этом нет ничего постыдного. Вы работаете в Интеграционном комитете. Проводите там много времени, получаете жалованье. Хорошо знакомы с Александром Дмитриевичем Карапчевским.

Мне не понравилось, каким тоном он произнёс имя Карапчевского.

-- А разве работа в Инткоме -- это нарушение институтского устава? -- спросил я.

-- Конечно, не нарушение, -- сказал ректор. -- Я только приветствую ваше желание принять участие в интеграции. Наш город прославился на всю страну как площадка для интеграционного эксперимента. Но вот вопрос: насколько эта работа совместима с учёбой в Педагогическом институте? Совместима ли?

-- Я работаю только полдня. А полдня учусь.

-- А как же библиотека? Как же подготовка к семинарам, к экзаменам? Вы сами говорите, что на экзамене по латыни получили четвёрку. А если бы вы не работали в Интеграционном комитете, то что бы вы получили?

-- Тройку, -- сказал я.

Ректор засмеялся.

-- Вы остроумный человек. Я ценю в людях остроумие. Но чтобы добиться успеха в жизни, мало остроумия. Знаете, что нужно, чтобы добиться успеха в жизни? Знаете?

Он так наседал, что заставил меня ответить:

-- Не знаю.

-- Нужно выбрать себе правильное занятие, -- сказал ректор. -- Нужно выбрать одну-единственную дорогу и идти по ней, не сворачивая. У меня в молодости тоже был выбор: остаться на заводе или идти в науку. Я выбрал науку и не жалею о выборе. А если бы вам предложили выбрать одну-единственную дорогу, что бы вы выбрали? Учёбу в Педагогическом институте или интеграцию?

Так вот на что ты намекаешь, подумал я. И как я сразу не догадался? Ещё один диффер!

-- Я вас не заставляю, -- сказал ректор. -- Не имею права вас заставлять. Но поверьте опытному педагогу, что продолжение работы в Интеграционном комитете -- или где-то ещё -- только отвлечёт вас от учёбы. Вы перешли на третий курс, а это самый сложный курс. Спросите у старших товарищей. Многие срываются, бросают учёбу. Зачастую это происходит из-за посторонних занятий.

-- А как же Студенческая дружина? -- спросил я. -- Она не будет меня отвлекать?

-- Это только на время каникул, -- сказал ректор. -- Можете считать, что это наш эксперимент. Надеюсь, вам всё понятно?

Мне всё было понятно. Мне было понятно, что если видишь небольшого начальника, который сидит за Т-образным столом перед портретом большого начальника, то знай: этот человек -- диффер. Не нужно с ним разговаривать. Не нужно ни о чём его просить. Не нужно ни в чём его убеждать.

* * *

Солнце не показывалось после той грозы над Островами. На улице было серо из-за низких туч. От осеннего дождика при сильном ветре костенели пальцы на руках. Этот летний холод был хуже любого мороза. Но Гуровский свитер под курткой обволакивал моё тело приятным теплом.

Дверь в комитет была заперта и опечатана полицией. Окно рядом было полностью выбито и закрыто упавшим шкафом. Вокруг крыльца валялись насквозь промокшие папки и отдельные бумаги. Я заметил папку "О-ва (II)". Она была пустая. Когда-то в ней хранились карты Островов. Значит, опять было нападение. От ненависти я перестал чувствовать дождинки, которые текли по лицу. Или это были не дождинки, а слёзы?

Я пошёл в префектуру к Никите Максимовичу. Никмак разговаривал с какими-то людьми в мокрых плащах. Когда он увидел меня, то быстро с ними распрощался. Я спросил, что произошло в комитете.

-- Полный разгром, -- сказал Никмак. -- Полнейший.

-- А что с Александром Дмитриевичем?

-- В комитете никого не было. Вандалы вломились, всё разрушили, всё, как бы это мягче выразиться, обгадили и удалились.

-- А комитетский архив?

-- Ничего не уцелело. Порвано, сожжено, выброшено под дождь, украдено. Приезжал инспектор полиции. Он уже уверен, что это простое ограбление.