Выбери любимый жанр

Колдовской знак (СИ) - Александрова Евгения - Страница 26


Изменить размер шрифта:

26

К счастью, узкая полоса земли вскоре вышла на открытое место. Идти стало легче. Эрик погладил вороного по шее и, с трудом подтянувшись, забрался в седло. И вот они снова закачались в такт лошадиным шагам.

Солнце окончательно скрылось в туманной дымке, с востока набежали тёмные облака. Всё стихло. Перестук копыт стал единственным звуком, нарушающим тишину. Зашумел по листьям монотонный дождь. Скользнули капли по щекам, по лбу.

— Снова дождь? — устало сказала Джейна, которая весь день шла последней.

— Обычная ивварская осень, — отозвался Алекс. — Три дня дождь и день сухо. Относительно.

Снова мутило. Надо отвлечься. Эрик запел наигранно-бодрым голосом в такт качанию морскую шанти, одну из тех, что тянули на борту «Ясного» во время тяжёлой работы:

Прости и прощай, моя милая кирия,

Прости и прощай, моя милая Риа,

Нас ждут берега неизведанной Лирии,

Нам отдан приказ уходить далеко...

— Не лучшая песня, — сказал Алекс, который старательно выбирал дорогу поровнее.

Да, он явно знал, что продолжение там не такое уж романтичное.

— Ладно, — легко согласился Эрик и, подумав, добавил: — У меня есть другая.

Он немного подумал и начал тихо напевать один полузабытый романс. Какой же там был мотив? Сначала едва слышно, почти шёпотом затянул Эрик в мокрой тишине.

Прозрачен свет... Изменчив путь.

Дожди — спасенье от потерь.

Под стук копыт: «Когда-нибудь...»

Но в шуме ветра: «Не теперь».

Эрик прикрыл глаза и отдался рвущейся изнутри песне. С каждой строкой его голос уверенней скользил между стволов и камней, набирая силу.

Закрыть глаза — а что за мглой?

Крик чаек, море, пенный вал,

И добрый сон и выбор злой:

Не знал, не верил, не желал.

Но как легко — идти дождём,

Плескать волной, дрожать листвой,

Быть ветром или кораблём,

Быть кем угодно. А собой?

И так, и в том, что не сбылось,

Скользнуло краем — и за край…

Но истина с надеждой врозь:

«Не жди, не помни, не желай».

Крепли звуки, окружали их, сплетались со струями дождя и неслись куда-то в небо, и Джейна молча подтянулась ближе, и Алекс молчал, будто слушал, и Эрик чувствовал, что жизнь ещё есть, бьётся в его груди горячей кровью, течёт по жилам. И пусть кружит голову запах мокрой земли, пусть от голода немеют пальцы, пусть он теряет себя, но он ещё жив!

Хотелось ни о чём не думать, только петь, только позволить мелодии звучать всё громче, со всей его страстью и со всей болью. Чтобы мир слышал! Слышал этот демонов мир! И Эрик продолжал петь, чувствуя, как срывается от холодной влаги горло.

Открыть глаза. Щека мокра.

Всего лишь дождь — всего лишь путь.

Но щебет птиц, но запах трав —

Сейчас, а не когда-нибудь

Пить жадно, словно в первый раз,

И забывать, и вспоминать.

И пусть другое — не сейчас:

Не быть... не верить... не желать.[1]

[1] Слова песни авторства Ирины Зауэр

Глава 9. Тьма и свет

— Это была она, мой сентар! Я видел, как она тайком пробиралась в камеру… — пробормотал Нотэри на ухо один из его слуг.

Талира не понимала, как услышала его свистящий шёпот с другого конца коридора. Она резко обернулась и встретила взгляд старшего наследника в упор. Сощуренные карие глаза, поджатые в какой-то насмешливой манере узкие губы. Что он там думает?!

— Анабель, идём, — приказала Талира, повернувшись к верной фрейлине. Но вместо упругих рыжих кудрей увидела вдруг невозмутимое лицо генерал-фельдмаршала с кривым шрамом на щеке.

— Сентар Ильяс?

— Моя сента, вы обвиняетесь в государственной измене и связи с преступником. Мне жаль, — в холодном голосе не было и намёка на жалость.

Талира гневно обернулась и заметила, что Нотэри уже стоял совсем рядом. А из-за его спины вышли солдаты, все как на подбор с такими же непробиваемыми лицами.

— Что за нелепость?! — Талира вскинула голову и снова заговорила с Ильясом, хоть и казалось, что он и вовсе её не слышит. — Сентар, вы всегда были за справедливость, как вы допускаете такое...

— Это и есть справедливость, мейра сента, — почти пропел Ильяс, склонившись к самому её уху. Горячее дыхание обдало кожу, и всё вокруг закружилось.

Её подхватили под руки и куда-то повели, быстро-быстро. Отчего-то не было сил сопротивляться. Талира могла только смотреть, как мимо мелькают знакомые и незнакомые лица, коридоры, залы, как встречные отворачиваются от неё, как бьются вдруг в руках прислуги подносы с посеребренными бокалами. Её вывели на улицу, на центральную площадь перед дворцом. Там уже возник эшафот, на котором стояла деревянная колода, накрытая алым бархатом.

Талира посмотрела на себя. Она ведь в таком же ярко-алом платье…

Всё происходило мгновенно. Талиру вывели наверх, а она даже не понимала, как шагает по деревянным ступеням эшафота, не видела, кто ведёт её. В считаные минуты всю площадь заполнили люди, их были толпы, они прибывали и прибывали, занимая всё свободное место. И смотрели, смотрели на неё в упор, кто-то тыкал пальцем, а кто-то стыдливо опускал глаза.

Этого не может быть! Всего этого — не может быть! Но за спиной уже читают приговор. А она всё так же не может сказать и слова, точно онемела. Последние обвинительные слова — и её заставляют склонить голову. И нет сил сопротивляться.

Распущенные волосы упали, разлетелись по деревянной колоде. Щека коснулась алого бархата. Он тёплый и мягкий, ласкает кожу. А на улице раннее утро. В прохладном воздухе разливается весенняя свежесть, кружит голову аромат распустившихся лилий.

Талира закрыла глаза.

Резкий порыв ветра, холод металла — и тяжёлый топор палача отрубил ей голову.

***

Рама массивного напольного зеркала блестела позолотой. Шуршали по холодному полу мягкими туфлями служанки и фрейлины, а Талира стояла простоволосая и босиком, не обращая внимания на суетливую заботу вокруг — убирали разбитые тарелки.

Это она разбила. Талира вытянула перед собой ладони и взглянула на дрожащие пальцы. На ухоженной коже проступили сильнее обычного вены, делая руки некрасивыми, грубоватыми. Хватит, надо успокоиться. Талира принялась разглаживать свои распущенные волосы. Проводила по прядям, ещё не расчёсанным с утра, пропускала их между пальцами и неотрывно смотрела на себя в зеркало.

Горели щёки, как-то нездорово блестели глаза, губы пересохли. Она смотрела на себя — а видела как воочию кошмар, в котором её голову кладут на плаху. Талира невольно вздрогнула и обняла ладонями шею, спрятав руки под водопадом волос.

А ведь во сне всё началось с Алекса, снова с него. Он снился ей которую ночь подряд.

...Это был тот же ветреный и морозный вечер, когда они встретились наедине. Шёл первый снег, который летел в лицо и таял на ресницах, завывал на узких улицах ветер, нёс влагу с побережья и пронизывал насквозь, забираясь под длинные полы плаща.

И было так хорошо, будто весело, хотя она в сотый раз спрашивала, не сошла ли с ума, раз решилась на такое безумство. Но от этого безумства почему-то хотелось расхохотаться, а шальная, опасная радость звонко стучала где-то в сердце, отдавалась в горле и в кончиках пальцев. Её, точно бабочку к свету, манил его образ.

И они были вместе, и было ярко, тепло, грел очаг, краснело вино в бокале, горели от вина губы. Алекс был рядом, страшно и близко, притягательный и сильный, несмотря на томительный плен. Он был её. И ночь была её, выторгованная у судьбы... в обмен на что?.. И снова тот неловкий танец, и снова пьянящая близость, случайные и неслучайные касания. Всё как вживую, как по-настоящему. До мурашек страшно, до ужаса опасно и до сумасшествия хорошо, так, словно она падала спиной вниз в какую-то невероятную, головокружительную пропасть, но внизу её принимала в объятия сладкая нега.

26
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело