Ковчег 47 Либра - Штерн Борис Гедальевич - Страница 34

Начались выступления официальных лиц. Президенты двух крупных стран, глава администрации Интеркосмоса, президент Глобального координационного комитета. Гигантский шаг человечества, подвиг ученых и инженеров, триумф кооперации Земли и Марса, выход на просторы Галактики и так далее. К счастью, все говорили кратко, укладываясь в пятиминутный регламент.

После речей официальных лиц включили видеообращение Пола Дорса, записанное девять лет назад, незадолго до его смерти. Изображение проецировалось прямо на облака. Они были сплошными, но волнистыми, поэтому для тех, кто стоял далеко от проектора, лицо Пола на летящих облаках непрерывно меняло форму и выражение.

— Я приветствую всех, кто слушает или смотрит эту мою запись. Поскольку у меня физически нет возможности дожить до старта Ковчега, я хочу обратиться к вам посмертно в день запуска. Надеюсь, я заслужил это право своим вкладом в проект. Я не отниму у вас много времени.

Многие считают меня циником, и мне нечего на это возразить. Я понимал, что зарабатываю на не самых лучших свойствах человеческой природы — на умственной лени, на нежелании принимать решения и брать ответственность. Если честно, я отдавал себе отчет в том, что предмет моего успеха с ласковым названием «личный ангел» усугубляет эти свойства. Искупил ли я тот вред, распорядившись своим капиталом именно таким образом? Об этом судить вам. Если вы смотрите или слушаете эту запись на церемонии запуска, я надеюсь на ваш положительный вердикт.

Я давно подумывал о том, не пустить ли заработанный триллион на нечто противоположное личному ангелу. На дело, которое мобилизует лучшие стороны человеческой натуры. Я ждал годы, и наконец появился Ковчег.

Хорошо помню первую пресс-конференцию. Слушая Алекса Роланда и Джина, излагавших суть проекта, я больше внимания обращал не на то, что они говорят, а как говорят, как реагируют на зал, следил за выражением их лиц. И я перестал сомневаться, поскольку увидел перед собой, как бы сказать… некий гибрид интеллектуала и подвижника, ученого и первопроходца, испытав изумление, что подобный тип людей еще не вымер. Они будто светились! Просмотрев про них все, что было в открытом доступе, я отбросил последние сомнения и не ошибся.

Сомнений не было и первые два десятка лет, когда казалось, что дело стоит на месте. Алекс с товарищами тянули, как могли, но иногда впадали в отчаяние. На самом деле это был неизбежный латентный период — мне со стороны было видней, как проект обрастает такими же светящимися людьми, как меняется общая атмосфера и отношение мира к Ковчегу. Изменился и мир, явно к лучшему, причем не без влияния проекта. Даже бизнес с личным ангелом захирел, что совсем меня не расстроило, тем более, что я от него избавился задолго до того. Дело пошло так мощно, что возникла надежда дожить до запуска. Но это уже слишком. Так не бывает. Не бывает и долгого золотого века — я еще несколько лет назад почувствовал первые признаки депрессии, этакой гнили, развивающейся в головах. Я обращаюсь к тем, кто на пару поколений моложе меня: если вас накроют темные времена, станьте хранителями огня! Того огня, который сопутствовал Ковчегу.

Алекс, мир его праху, тоже не имел шансов дожить до запуска. Но он дожил до момента, когда стало совершенно ясно, что проект уже состоялся — его ничто не сможет остановить. Мы встречались с ним год назад и говорили как раз на эту тему. Жизнь состоялась, сказал он. Я ответил: моя тоже. За это и выпили.

Меня сейчас нет с вами, я немного вам завидую и уверен, что каждый из тех, кто посвятил себя Ковчегу, вернувшись домой, имеет право выпить за то, что жизнь состоялась. Вот собственно и все, что я хотел сказать.

Пол Дорс еще полминуты молча смотрел с облаков. Ветераны вынесли свой вердикт. Аплодисменты на открытом продуваемом пространстве не могут быть громовыми или бурными. Просто ровный объемный шум, заполняющий трибуны и поле, слышимый за несколько километров.

Последним выступил научный руководитель Ковчега Билл Пак. Его речь была самой короткой.

— Вот и закончено дело, которому многие из присутствующих, включая меня, посвятили всю сознательную жизнь. Нам может быть немного не по себе от того, что наше детище уходит во тьму и мы не увидим результата. Но это не совсем так. Да, мы не увидим результата, но он известен: будет новый живой мир, новый шанс для жизни и эволюции. Если наши знания, наш опыт, наша наука чего-то стоят — все сработает. Гарантия этому — труд и талант, вложенные в Ковчег в таком объеме, что он сам стал одушевленным. Не надо беспокоиться за судьбу Ковчега — не во тьму он уходит, а к своему назначению, ясному как день.

Прошло полвека с тех пор, как я, будучи подростком, слушал в записи пресс-конференцию, на которой Алекс, Роланд и Джин впервые рассказали о проекте Ковчега. Полвека — слишком много для человеческой судьбы. Многие из тех, кто начинал проект, не дожили до сегодняшнего дня. С нами нет Алекса Селина. Но это не значит, что его вообще нет. Он воплощен в главных идеях Ковчега и живет в его гигантской памяти. Через тысячи лет он будет говорить с людьми нового мира, отвечать на их вопросы и сможет многому научить их, как научил меня. Он там, на борту Ковчега — его капитан. Счастливого пути, Алекс!

С нами нет Йорана Кирка, Хосе Ранедо и многих других ветеранов. Они тоже отправляются в путь — представьте, что у Ковчега есть капитанский мостик — это их место. И с ними на мостике присутствующие здесь Роланд Вольф, Джин Куни и Роб Васксман. Счастливого пути, отцы-основатели!

Смотрите, сколько нас здесь! Каждый вложил в Ковчег часть себя. Да, часть каждого из нас покидает Землю как член его огромной команды. Счастливого нам пути! И чтобы через тысячи лет с честью завершить дело!

На этих словах начался обратный отсчет последних десяти секунд. Дальше — обычный старт тяжелой ракеты с соответствующими звуковыми и зрительными эффектами. Через считанные секунды АХ 220 исчез в облаках, остались стихающий гром и гаснущее зарево.

Десятки тысяч человек молча стояли под моросящим дождем. Вдруг один за другим они начали обнажать головы — снимать шляпы и кепки, откидывать капюшоны, складывать зонты. Море людей молча стояло под моросью с обнаженными головами — пышноволосые, седые, лысые. В большинстве — седые и лысые. В подавляющем большинстве.

Что-то пошло не так? — смутился комментатор WWV, ведущий репортаж в прямом эфире. — Нет, вроде все в порядке, полет идет абсолютно нормально. Почему они обнажили головы? Это же не траурная церемония, это ведь нечто противоположное, когда надо бы радостно кричать, а если и снимать что-то с головы, то для того, чтобы подкинуть вверх. Смотрите, — продолжал комментатор, — и официальные лица, помешкав, обнажили головы, видимо из солидарности. Я не понимаю этого траурного жеста — ничего такого не было предусмотрено — они сделали это внезапно и не сговариваясь…

После долгой минуты молчания люди один за другим стали надевать головные уборы, раскрывать зонты, уходить. Чтобы понять этот «траурный жест», комментатор должен был попытаться поставить себя на место этих людей, чего он не мог сделать по недостатку лет. В этот момент люди, сделавшие Ковчег, прощались с тем, что для кого-то было главным, для кого-то — просто важным содержанием жизни. Большинству из них теперь предстояло лишь доживать век в качестве пенсионеров. Караван уходит, они оставлены, впереди ничего цепляющего воображение. Это был траур по самим себе. Спасибо Биллу, нашедшему правильные слова: «Счастливого нам пути!» Люди уходили долгим непрерывным потоком. Доживать век или хранить огонь? Кто как.

Торжественная церемония продолжалась пару часов, реальный запуск — еще несколько недель. Продолжались старты с Земли: ракетное топливо для буксиров, смены экипажей и монтажников, которым приходилось по несколько раз пересекать радиационные пояса. Все части Ковчега выталкивались из поля тяготения Земли враскачку — толчками буксиров, заправлявшихся в перигее. Орбита становилась длиннее и длиннее, пока не перешла в околосолнечную. Там Тягач, Энергоблок, Арсенал, Штаб и Инкубатор сцепили в караван длиной сорок километров, последний раз толкнули буксирами, запустили реактор, оживили радиаторы, запустив в контуры сначала горячий водород, потом горячий жидкий галлий, и включили маршевый двигатель. После чего последние люди, убедившись, что все работает в штатном режиме, отправились домой. А за Ковчегом на многие тысячи километров протянулся светящийся след от плазменной струи, видимый с Земли в любительские телескопы и сильные бинокли. Через год он все еще был виден в хорошие любительские телескопы, а через два с половиной года его в последний раз наблюдали с помощью пятнадцатиметрового рефлектора на гавайском вулкане. Но Ковчег продолжал исправно присылать ежедневные сообщения: точные координаты, отчет о работе систем, данные о межзвездной среде.