Ковчег 47 Либра - Штерн Борис Гедальевич - Страница 30

— А что будет со старым содержимым?

— Оно никуда не денется — просто не почувствует метаморфозы. Будут сосуществовать два уровня материи. Наш уровень с точки зрения нового мира превратится в жуткую экзотику. Остывшие небесные тела с точки зрения той Вселенной будут немыслимо плотными компактными образованиями, от которых лучше держаться подальше. Но это все — гадание на кофейной гуще. Мы не знаем, какая физика появится после выгорания квинтэссенции. Знаем только, что момент выгорания будет чем-то вроде нового Большого взрыва с точки зрения тех, кто, возможно, там появится на новом уровне физики.

— Давайте спать что ли. Неужели вам мало сотни миллиардов лет?

Через три дня пришло время уплывать. Когда сбор был закончен, байдарки загружены, вдруг уперся Джек. Он ни за что не хотел уезжать. Он скулил и ни в какую не шел к лодке. Он ложился и переворачивался на спину. Он отбежал к кустам и печально заскулил. Он как будто пытался сказать: «Вы куда? Наконец-то нашли кусочек рая, где мне можно бесконечно носиться по песку и прыгать по воде на отмели, поднимая брызги, а вам бесконечно глядеть на реку и на звезды по ночам и думать. Чего еще надо человеку и собаке?!» Остался единственный способ — сесть в лодки и отплыть. Джек понесся к воде и поплыл к лодке Алекса, потом его, тяжеленного, втроем с двух лодок вытаскивали из воды, рискуя перевернуться.

Не только Джеку было грустно покидать это место, затерянное вдали от привычных маршрутов героев повествования. Каждый понимал, что вряд ли попадет сюда снова. Они были далеко не первой молодости, достигнув стадии, когда человек становится все тяжелее на подъем, когда обнадеживающее «когда-нибудь», как правило, оборачивается приговором «уже никогда».

Но невозможно до бесконечности возвращаться туда, где было хорошо или стало легче.

Да и не надо — достаточно помнить, и жизнь станет шире и глубже.

Чтобы благополучно добраться до некоего логичного эпилога, повествование вынуждено перескакивать через большие временные промежутки, опуская важные вещи. Вместо нити получается пунктир, а что делать?

Приходится опускать историю о том, как были одержаны первые тактические победы над чиновниками и взяты в аренду искомые просторы полупустынь. Пропускаем и описание циклопических сооружений, таких, как гигантские оранжереи с бескислородной атмосферой, где росли маты из водорослей, и других, где скалы зарастали генномодифицированными лишайниками и мхами, и третьих, где поверх спрессованных слоев стволов и листьев громоздились быстрорастущие травянистые заросли. Или историю рейса экспериментального зонда со штопором Роланда к поясу Койпера и обратно за полтора года.

Невозможно даже описать масштаб работы — она состояла главным образом из рутины, творящейся в тысячах лабораторий, цехов, офисов, разбросанных по всему миру — как представить себе повседневный труд миллионов человек? Пропускаем и то, как наши герои постепенно старились, теряя силы, но не теряя способности смеяться и подшучивать над своей немощью.

Пропустив целую эпоху, перескакиваем на двадцать лет вперед. На двадцать лет, за которые утекло много воды, за которые мир пережил очередной подъем и успел чуть выдохнуться. Перескакиваем — и останавливаемся на грустном, но, увы, неизбежном событии.

Алекс был бы рад

Алекс умер, когда ему было 93 года. Последние пару лет ему отказали ноги, он меньше появлялся на людях, покинул все посты, но работать стал едва ли не больше. Его главным делом была собственная реплика — инструмент общения с людьми 47 Либра b через много тысяч лет. Алекс верил, что у них будет немало вопросов к нему. Он начал потихоньку записываться на платформу Ваксмана еще много лет назад, но раньше не хватало времени для систематической работы над репликой. Сейчас он тратил все свое время на разговоры с тысячами людей, пусть удаленно, но начистоту. С утра садился перед экраном и телекамерой, соединялся с кем-то в произвольной точке земного шара или с целой аудиторией, рассказывал, отвечал на вопросы, спорил — все записывалось и обрабатывалось. К середине дня он уставал. Послеобеденный сон восстанавливал работоспособность, и тогда Алекс говорил сам с собой — с репликой, проверяя свое второе «я» на вранье, на невнятность и на фальшь.

Вранья почти не было, а вот невнятность и фальшь порой проступали. Реплику не исправишь, не подредактируешь — это твоя модель, она чем-то сродни репутации. И приходилось Алексу снова и снова говорить и спорить с людьми, избегая фальши, — зарабатывать свою достойную реплику.

Фальши становилось все меньше, но силы покидали Алекса. Он почувствовал, что начинает разваливаться, и попросил Роланда, Джина и Билла Пака зайти к нему.

— Так, друзья, я все чаще слышу настойчивые стуки с той стороны — мне пора. Тут уж ничего не поделаешь. Да и свои основные дела я сделал. В деле окончательного вылизывания Ковчега я буду только мешать. Оставляю вместо себя вполне вменяемую реплику для загрузки на Ковчег. Я постараюсь умереть в теплое время года, чтобы вы могли меня достойно проводить. Если не успею до середины октября, буду изо всех сил тянуть до весны.

— До которой весны?! Ты еще на моих похоронах спляшешь в своей коляске!

— До следующей, Роланд, до следующей. Все системы отказывают одна за другой, разве что голова еще держится. Почти что голова профессора Доуэля.

— У тебя еще руки вполне — стучишь по клавиатуре, как заправская секретарша. И рот функционирует, дай боже. Ты лучше Стивена Хокинга, вспомни.

— У Хокинга нормально работали внутренние органы — сердце, печень, легкие. А у меня уже одна труха. Иммунитет ни к черту. Так что либо до середины октября, либо тянуть до ближайшей весны. Лучше скажи, как ты представляешь достойные проводы. Угадаешь или нет?

— На лафете от тяжелой орбитальной ракеты AX, запряженном в цуг из шестидесяти четырех индийских слонов. Вот тебе достойный катафалк.

— Все-то тебе издеваться. Так и не остепенился… Значит так: никаких могил, гробов и попов, прости господи. У меня клаустрофобия — не хочу в гроб даже в виде трупа. И могилы мне не надо с памятником — я и так достаточно наследил в мире, чтобы еще и памятник. Не надо! Значит, так. Тело сжечь! Это гораздо гигиеничней, чем гнить в могиле. Дальше слушайте внимательно. Все собираетесь в аудитории B3. В качестве исключения моя жена и Роланд могут быть доставлены вертолетом.

— Меня-то за что вертолетом? Дотащусь, не сомневайся, заодно и тропу песком посыплю. Мне с моим артритом проблематичней спуск. Надо будет на обратном пути привязать ко мне сзади на веревке тяжелый плоский предмет, чтобы снять нагрузку с коленных связок.

— По традиции там наверняка кто-то один допьется до бесчувствия — вот тебе и тяжелый плоский предмет. Но слушайте дальше. Арендуйте двухместный самолет в клубе. За штурвал сядешь ты, Билл, ты у нас теперь главный начальник, и лицензия пилота у тебя есть. Второй, с урной, — мой старший сын, Ник. Когда все соберутся, Билл вылетает из Хатгала‑2, подлетает к В 3, делает над ней три круга, машет крыльями, а сын высыпает над вами пепел. А вы все радуетесь и отмечаете благополучное завершение моей бурной жизни. Вот так. Детали — по своему усмотрению. Единственно о чем жалею, что сам не смогу полюбоваться этим праздником.

Алекс не умер до середины октября и тянул, как мог, до весны. Он перевыполнил свое обещание и дожил до начала июня. Умер во сне от обыкновенной простуды, запустившей цепную реакцию необратимых поломок.

Официальное прощание состоялось в колонном зале штаб-квартиры Ковчега, бывшем главном здании физфака. Оно было представительным, содержательным и по-своему трогательным, но мы пропускаем его ради менее традиционного события.

День неофициального прощания был назначен на 12 июня — через неделю после смерти. При выборе даты не принимались в расчет никакие традиции — только прогноз погоды.