Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 91

Встретив на пути пару-тройку диковатых на вид котов и ещё несколько выгоревших на солнце указателей, по всей видимости развешанных руками местных жителей в стремлении избавиться от расспросов туристов, Эрик добрался, наконец, до входа в Можжевеловую рощу. Не большой любитель следовать инструкциям, он всё-таки удостоил своим вниманием информационный стенд. Небольшая площадка, на которой Эрик топтался в совершенном одиночестве, в самом деле, если верить карте, служил отправной точкой для всех доступных развлечений посёлка. Более того, маршрут знаменитой Голицынской Тропы заканчивался в городе Судак, из которого Эрик, собственно, и приехал.

«Хотя, вполне вероятно, он там всё-таки начинается… Не суть. Домой мне возвращаться ещё рано…» — философски отметил про себя Эрик, оглядываясь по сторонам.

Даже натуре, не склонной к созерцательности, здесь было, на что посмотреть, и было, чем восхититься. Посёлок, совсем небольшой, с трёх сторон света заботливо окружённый горными склонами, укрытыми пышной зеленью гор, с четвёртой стороны встречался с морем. Две живописные бухты, разделённые мысом, чистая, спокойная вода, тихие пляжи, целебный воздух реликтовых деревьев… Где-нибудь в Западной Европе такое место неизбежно стало бы курортом элит-класса, но история распорядилась этим местом иначе, и Эрик оказался единственным покупателем у скромной будочки с надписью «Касса».

— Много народа сегодня? — спросил он, пряча в карман билет.

— За утро вы третий. К одиннадцати, может, автобус подойдёт с туристами, тогда побольше будет… — лениво ответила отчаянно зевающая дама в форменной жилетке. — А может, и не подойдёт…

По широкой дорожке, покрытой слоем мелкой гальки и прибитой вчерашней непогодой пыли, Эрик начал спускаться к морю. Шагал быстро, оборачивался на каждой развилке, но единственным человеком в обозримом пространстве оказался подросток, который расположился прямо на камнях, на самом оконечнике узкого, длинного мыса, далеко вдававшегося в море: по левую руку — вода цвета тёмной бирюзы, справа — бриллиантовая зелень.

Синяя, или Разбойничья, бухта и Зелёная — запутаться сложно.

Голицынская тропа, круто ушедшая влево, осталась за спиной, а Эрик продолжал продвигаться вперёд по плоскому гребню скалы, отдалённо напоминающей язык гигантской собаки, лакающей воду прямо из моря. Изрядный крюк, чтобы спросить у мальчишки, не встречал ли он здесь ещё кого-нибудь.

«Вряд ли он видит хоть что-то, кроме своего пейзажа», — парень, удобно устроившийся в позе лотоса на собственном рюкзаке, рисовал. Он склонился над альбомом и, поглощённый работой, то обращал лицо к морю, то опускал глаза обратно на бумагу и поспешно шуршал карандашом. Он был слишком увлечён своим занятием, чтобы замечать происходящее вокруг. В довершение ко всему, большие наушники, приминавшие копну пушистых кудряшек, начисто лишали его возможности слышать что-то, кроме музыки.

«Ну что за идиот?! Любой гопник подойдёт сзади, пнёт под зад, он и сообразить ничего не успеет! Рухнет с обрыва, позвоночник весь в трусы высыплется! — памятуя о подвигах своей шальной юности, Эрик всегда с раздражением относился к человеческой беспечности.

«Серёжа вот тоже всю жизнь так… Как будто бессмертный!»

Вместо вежливого приветствия рука сама собой потянулась сдёрнуть дурацкую резинку с чёлки, стянутой узелком на темечке, и спустить юное дарование на грешную землю. Хулиганское намерение, конечно, не стоило претворять в действие по причинам легко предсказуемым: подобный способ знакомства не способствовал благоприятному развитию межличностных коммуникаций, а Эрик всё-таки пришёл сюда не ссориться и не шутить. Поэтому он вовремя отдёрнул руку назад и осторожно перевесился через плечо художника. Строгие зубцы почти чёрных гор, лёгкие очертания облаков, подёрнутая мелкой рябью поверхность моря, лишённая бликов… Стандартный формат листа вряд ли был способен вместить в себя дух стихии, да и простой карандаш слишком скучный материал, передавал лишь очертания и объём, но не цвет, не свет…

— Почему не краски? — не задумываясь, высказал свой интуитивный вопрос Эрик.

Парень всё-таки испугался: вздрогнул и мотнул головой в сторону источника звука так стремительно, что едва не потерял равновесие.

— А? — негромко то ли спросил, то ли вскрикнул он, сползая вместе с рюкзаком с небольшого валуна, на котором сидел.

«Всё-таки напугал!» — Эрик поспешно отступил назад, давая возможность разглядеть себя и разглядывая сам.

Вопрос, заданный мгновение назад, растворился в воздухе, оказался забыт вместе со всеми мыслями и словами — всеми, кроме одного.

«Серёжа?!» — Эрик ошеломлённо вглядывался в родные, знакомые до мелочей, но внезапно оказавшиеся совершено чужими черты; узнавал и не узнавал одновременно. Лицо, и прежде практически лишённое округлости, заострилось до измождённости. Кожа, словно иссушенная солнцем и ветром, после южного лета почему-то лишь слегка тронутая загаром, сохранила свой светлый молочный оттенок; только веснушки, прежде едва различимые на переносице и предплечьях, стали темнее от южного солнца. Всегда подтянутая, налитая гибкостью фигура сейчас поражала неприятной худобой, хрупкостью, чрезмерной даже для подростка. Серёжа знакомо хмурил брови, морщил лоб, недоверчиво щурился совсем как в прошлом, но тонких морщинок, лучиками стянувшихся к уголкам глаз, Эрик до сегодняшнего дня не замечал никогда.

Пауза затянулась. Томашевский замер в неестественной позе: как сполз на землю, так и остался сидеть, удерживая вес тела на руках, с нелепо подвёрнутыми коленями. Странная гримаса, исказившая лицо, придавала ему сложное выражение смешанного изумления, испуга, неприязни, подёрнутых дымкой холодного равнодушия, как будто не Серёжа сейчас неверяще смотрел своими дрожащими от внутреннего напряжения зрачками, не Серёжа кусал бледные, обветренные губы, не Серёжа жил в этом ослабшем, измученном теле, а злой, безжалостный, зловещий «кто-то» и пил его кровь, его разум, душу и силы, чтобы не оставить ни капли.

«О чём я думаю?! Что за чушь?!» — усилием воли стряхнув с себя оцепенение, Эрик протянул ладонь, предлагая Томашевскому подняться, но тот не отреагировал, словно и не заметил поданной ему руки.

— Серёж? — так и не дождавшийся реакции, Эрик опустился коленями на острые, нагретые солнцем камни. — Серёжа! — позвал он снова, не решаясь прикоснуться без позволения.

«Это я! — вертелись на языке непроизнесённые слова. — Ты же не мог… Забыть меня?»

====== “Другая жизнь” – Глава 12 ======

Томашевский молча сглотнул и облизнул нижнюю губу. Не меняя ни выражения, ни позы, он увёл своё внимание в сторону моря и упрямо смотрел в сторону. Свежий западный ветер настойчиво трепал основательно отросшие завитки тёмно-русых волос, веки устало смежились под ярким светом…

Можно было подумать, что Серёжа снова, как во время рисования, напрочь забыл о происходящем вокруг и безмятежно грелся на солнце, но плотно сомкнутые ресницы заметно подрагивали, открытые участки кожи покрылись мурашками, красноречиво свидетельствующими о недостатке тепла в организме, а грудная клетка вздымалась слишком часто и тяжело для состояния душевного покоя.

Эрик, стараясь не привлекать внимания к своим действиям, потихоньку стряхнул с себя ветровку и осторожно накинул Томашевскому на плечи. Тот, вопреки опасениям, артачиться не стал, склонил голову на бок и, не открывая глаз, прижался щекой к тонкой ткани.

Щека была прохладная, гладкая, если невесомо погладить кончиками пальцев от виска к подбородку, и едва ощутимо царапала, если вести костяшками вверх, обратно к виску. Скула была жёсткая и острая, как лезвие, если обхватить ладонью, а пониже, у горла, — беззащитно пульсировала жилка. Губы, шершавые, расслабленные, безучастные, совсем не сопротивлялись проникновению. Язык, горячий и удивительно неравнодушный, скользнул навстречу с отчаянной решительностью спустя секунды недоверия и осторожности. Привкус крови. Волосы на затылке длинные, почти до плеч, если оттянуть как следует прядь; взъерошенные, шелковистые, они будто сами собой заплетались вокруг пальцев, опутывали…