Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 80

Да, Эрику был знаком этот неуправляемый страх. Более того, он иррационально боялся именно самого страха. И гнев, и ругань, и попытки сорвать эмоции на Барышеве служили всего лишь громоздкой, расшатанной ширмой, которая не защищала, да и прикрывала едва ли, но грозила рухнуть в любой момент и явить миру растрёпанного паникой, отчаянно храбрящегося мальчишку.

Эрик, материалист и скептик, не верил ни в интуицию, ни в мистические совпадения. Он верил в логику и разум, но вопреки тому ждал подвоха.

И так естественно оказалось увидеть вместо Серёжиного «Мерседеса» на парковке лишь свежую, маслянисто подтаивающую колею. Как будто знал, что так будет. Эрик не верил в чудеса. Так же естественно было бы снова придумать простое объяснение очередному неудобному обстоятельству и продолжать до бесконечности вереницу безосновательных надежд: «Нет в палате, значит, вышел; нет в больнице, значит, дома; нет дома, значит поехал в магазин, на работу, в гости, в кино, на каток!..» — но какой же абсурд!

— Он не вернётся, — глухо проговорил Эрик и остановил свой автомобиль прямо посреди площадки. — Вылезай, Вадя, приехали.

— Да что ты городишь?! Какой там «не вернётся»?

— Не вернётся. Помяни моё слово.

Эрик бросил машину и, не оборачиваясь, устало побрёл к подъезду.

Нестерпимая жажда никотина. Прикурить никак не удавалось: зажигалка плясала в стынущих пальцах, сигарета дрожала на губах, и настырный, резкий ветер хлестал по лицу холодными, отвратительно мокрыми струями первого в этом году настоящего дождя — предвестника распутицы и грязной, затяжной весны.

Подпалив, наконец, сырой табак, он не пытался укрыться от непогоды, так и стоял под открытым небом, позволяя едкому, терпкому, горькому дыму согревать изнутри; позволяя тонким ручейкам воды стекать по волосам и шее под воротник, на спину и грудь; позволяя стихии быть сильнее, заполнить безмыслие, бесчувствие, которое воцарилось штилем внутри, подобно затишью перед бурей. Нестерпимое, абсолютное спокойствие философа, познавшего жизнь. Оцепенение на грани сна и яви, вне времени и пространства.

Докурив почти до самого фильтра, он подпалил следующую сигарету, потом ещё одну и ещё… Три, пять, семь — пустая пачка. Он смял хрусткую картонку в плотный комок, не раздумывая, с размаху забросил в центр сугроба под окном и с извращённым удовольствием отправил следом ещё тлеющий бычок.

«Это конец, Эрик! Всё бесполезно. Выхода нет».

«Это же я всё сделал, я сам! Не Тома, не Вадим, не Шурик… Это я виноват!»

«Сколько себя помню, пытался быть настоящим мужиком, а вёл себя, как последний мудак!»

Захотелось отчего-то самому упасть лицом в этот серый, жёсткий сугроб, набрать полные пригоршни водянистой ледяной крупы и остервенело соскребать с себя кожу — чтобы до крови, до мяса, до костей; чтобы самому никогда не видеть, даже нечаянно, в случайном отражении, ненавистного себя. Чтобы на месте прежнего, надменного, эгоистичного, грубого родилось новое, чистое, бескорыстное, доброе. Чтобы душа нараспашку и улыбка на губах. Чтобы глаза широко распахнутые, чтобы брови вразлёт — не хмурые. Чтобы всё сначала, чтобы вернуть глупо-наивные восемнадцать, вернуть юного идеалиста Тамарочку, чтобы любить и ненавидеть его, как прежде, ярко и яростно, искренне, по-настоящему. Чтобы верить в себя, верить в него. Чтобы впереди — чистый лист.

Увы, лист исписан был вдоль и поперёк, исчеркан, вымазан, измят жестокою рукой — ни единой строчки не добавить, даже короткого, мелкими буквами «прости».

Эрик вгляделся в своё будущее пристальнее. Что там впереди? Впереди только хмарь и холод, одиночество, тоска, пустота.

Он вгляделся… Посреди сугроба, буквально в десятке сантиметров от того места, куда приземлилась сигаретная пачка, из снега проглядывали очертания чего-то смутно знакомого. На тускло-сером — ослепительно белое, и на белом — бледно-розовый цветок вишни: зрелый, ослеплённый светом, напоённый дыханием жизни.

Он сделал шаг вперёд, наклонился, протянул руку, коснулся осторожно ровной кромки, вцепился что есть сил ногтями в застывающую на ветру шугу, зачерпнул бережно вместе с пригоршней ледяной крошки…

В ладони привычно легла — целая и невредимая — знакомая до боли любимая чашка Томы.

*”Мавр сделал своё дело, мавр может уходить…» — Цитата из драмы Ф. Шиллера (1759 — 1805) «Заговор Фиеско в Генуе» (1783). Иногда эти слова ошибочно приписывают венецианскому мавру Отелло — главному герою пьесы У. Шекспира «Отелло».

Комментарий к “Другая жизнь” – Глава 4 Глава короткая, а следующая будет ещё короче. Покорнейше прошу прощения, но соединять их в единое целое не захотелось. :)

====== “Другая жизнь” – Глава 5 ======

— Всё, Катенька, приехали. Высади меня, пожалуйста, у круглосуточного, — попросил Сергей, едва машина миновала въезд в посёлок.

— Я подожду. Вы идите, а я пока место для парковки найду, — девушка притормозила прямо напротив входа.

— Не надо, поезжай домой, Катюш. Я бы предпочёл немного пройтись пешком, — тоном, не терпящим возражений, ответил Томашевский. — Мне здесь недалеко. Спасибо за всё, до свидания, — прибавил он, словно извиняясь, и шагнул под дождь.

— Эй, Серёга, погоди! Я с тобой! — Артём открыл дверь почти одновременно с братом, но перед тем, как выйти, замешкался и прощался с Катей чуть дольше нужного, вытаскивал из багажника сумку, а когда, наконец, отошёл от машины, обнаружил, что снова едва не потерял брата. Томашевский, противореча озвученным намерениям, миновал магазин и, решительно, черпая слякоть размокшими мокасинами, углубился во дворы.

— Серёга, совсем сбрендил?! Куда ты со своим бронхитом в этих белых тапках? Жить надоело? Так тебя прямо в них и закопают!!! Думаешь своей головой, а? — догонять Серёжу пришлось бегом.

— Надоело. Пусть закапывают, я не против! — бесцветно проговорил Сергей, не сбавляя хода. Переобуться, действительно, хотелось, а ещё лучше — сунуть ноги в тёплые носки, укутаться по уши любимым пледом и согреться изнутри горячим чаем, но планы у него были совсем другие, и слабость себе он позволить никак не мог.

— Дурак, а? Зачем Катю выпроводил? Довезла бы она тебя до самого подъезда, а в магазин я бы потом сам сбегал. Что за проблема? Тем более, я смотрю, не шибко тебе туда и надо было!!!

— Ты прав, совсем не надо, — не стал спорить Томашевский и с облегчением свернул в родной двор.

Облегчение, правда, вызывала надежда на устранение физического дискомфорта. В остальном же, возвращаться домой было тягостно, и тревожное, сосущее чувство под ложечкой рассылало колючие импульсы по нервным окончаниям. Встретиться с Эриком было боязно — первая эмоция за последние дни. Встретиться, посмотреть в упор и молча пройти мимо. Разве остались поводы для разговоров? Осталась ли надобность в дежурных приветствиях, в нейтральных расспросах: «Как дела?», «Как здоровье?», «Как погода?!» — что за ерунда?! Неискренняя, лживая чушь, которая уже никогда не склеит разбитую вдребезги любовь, которая не создаст даже видимости ровных добрососедских отношений. Не бывать этому. Как не бывать и равнодушию! Как ни силься переломить себя, весь мир будет побоку, но не этот человек, не Эрик.

Место Эрика на парковке пустовало, значит, вряд ли он мог оказаться дома. Эта маленькая деталь придала Томашевскому смелости войти в подъезд, подняться в квартиру, почти удержаться от взгляда украдкой на соседние окна и дверь. Никого.

Самое странное, что мысль о Шурике закралась в голову лишь когда Сергей уже достиг площадки пятого этажа. И... никаких эмоций. Ничего. Пустое место. Пожалуй, если бы мальчишка снова решился на провокацию, Томашевский даже не взглянул бы в его сторону.

— Вау, братан! Реально?! Ты здесь живёшь?! — Артём выглядел ошарашенным ещё при въезде в жилкомплекс, а уж вид самой квартиры привёл его в состояние неописуемого восторга.

— Живу, да. Что такого?! — в любой другой момент Сергей не сдержал бы улыбки от непосредственной реакции брата, тем более, он и сам любил свой дом, и совершенно недавно с точно таким же нескрываемым удовольствием воспринимал факт обладания личной жилплощадью элит-класса.