Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 28

====== “Тамарочка” – Глава 13 ======

— Эрька, а куда это Серёга намылился? К родителям, что ли? — Александр Генрихович Рау приступил к вопросам без предисловий, едва вернувшись из рейса.

— Пап, привет, вообще-то… — Эрик вышел на отцовский зов откровенно помятый и хмурый.

— Ты бы хоть проводил другана своего, а то он сейчас свою сумищу по лестнице еле спустил, — продолжил дядя Саша, сколупывая с пяток задники пыльных сандалий.

— Он уезжает? Точно, что ли?! — младший Рау прилип к оконному стеклу и приподнялся на цыпочки.

— Ну да. Я ему, мол, давай помогу, а он от меня так шарахнулся, словно привидение увидел. Странный такой… Чуть поздороваться не забыл. Э, постой, да вы никак разругались?! Ну ты даёшь! С Серёжкой твоим поссориться — это же уметь надо!

— Во-первых, не моим, пап. Как ты себе это представляешь, вообще?! А во-вторых, почему ты так уверен, что виноват именно я?

— Ну, а кто из вас агрессор знаменитый?

— Зато Тома — миротворец хоть куда, правда? Я тоже так думал, пока поближе не познакомился.

— И что, сильно близко познакомился?! — добродушно поддел сына Рау и подмигнул, едва сдерживая хохот. — Милые бранятся…

— Что тебе только в голову лезет, пап, а? — Эрик поспешно отвернулся, пытаясь скрыть смущение. — Иди мойся. Я пока суп куриный погрею.

— А как же борщ?.. — удивлённо протянул Александр Генрихович.

— Нет борща. Суп и плов, — только сейчас Эрик сообразил, что всю неделю готовил исключительно то, что любит Томашевский, а про любимый батькой борщ совершенно позабыл. — Потом сварю, — виновато добавил он и полез в холодильник.

А Томашевский, действительно, уехал. Эрик едва успел разглядеть в окне, как тот с трудом запихивает в багажник такси здоровый баул и садится внутрь, и едва подавил желание дёрнуть на себя фрамугу и заорать на весь двор вслед: «Скатертью дорожка, гомик поганый!» — и в довесок что-нибудь совсем нецензурное с подробным описанием того дивного места, в которое дорожку стоило бы начать прокладывать ещё полтора года назад.

— Так куда он? Домой? — не унимал своего любопытства дядя Саша.

— Не знаю, пап, — «И поделом, проваливай, блядский Тамарочка!»

— Кстати, Серёга откуда родом? Столько уже он к нам ходит, а я до сих пор как-то и не поинтересовался…

— Не знаю. Не спрашивал, — «Ребёнок я у него! Видали?! Кто ещё ребёнок из нас двоих?!»

Но вопрос отец задал правильный, и Эрик вдруг растерялся.

«Куда?!»

Действительно, за полтора года более чем тесного общения Рау так и не решился поднять такую, казалось бы, простую и очевидную тему, опасаясь нечаянно коснуться болевой точки, которой после смерти матери тщательно избегал в разговорах о себе.

Наедине с собой Эрику, конечно, размышлять доводилось о многом, но дедукция каждый раз заводила его в тупик: Серёжа никогда прямо не упоминал о семье и родном городе, не предпринимал попыток связаться с родителями, но в своей неприспособленности к быту скорее походил на избалованного домашнего ребёнка, чем на детдомовского сироту, да и переезд в Москву явно требовал хотя бы минимальной материальной поддержки.

Интуиция Эрика тоже буксовала, упорно подсказывая только то, что велика Россия-матушка, и прибыл Тома издалека, а родиться должен был где-нибудь поближе к морю. Почему? Да потому что такому, как Серёжа, самое место у моря. Почему и какому именно «такому» — этого Эрик сформулировать не мог. Так казалось.

Догадки — дело пустое. После того, как тридцать вторая квартира опустела, и на работе Томашевский не объявился ни в понедельник, ни во вторник, Эрика начали одолевать запоздалые сожаления о том, что банально не додумался заглянуть в паспорт Сергея, который вечно валялся среди бардака на его столе.

В понедельник и вторник Эрик отчаянно злился. Перебирал по кусочкам детали безобразного объяснения и ненавидел каждое сказанное Томашевским слово, ненавидел его самого со всеми откровениями и обвинениями впридачу. В понедельник и вторник Эрик прислушивался к тишине наверху, надеясь расслышать скрип половиц; прислушивался к разговорам коллег, надеясь услышать хоть крупицу информации об исчезнувшем главе предприятия.

В среду Эрик проснулся с мыслью, что оказавшийся припёртым к стене Тома отчаянно защищался, блефовал и насчёт папиков, и насчёт денег. И про грязный секс, и про любовь, которой нет, — это Серёжа тоже не взаправду, иначе какой же из него идеалист? В конце-концов, только идеалист мог на полном серьёзе не замечать ничего личного со стороны Эрика!

В среду Эрик попробовал добыть информацию у кадровика, но в ответ получил недоумённое: «Я думала, Серёжа ещё на больничном», — и категорический отказ разглашать сведения из личной карточки Томашевского.

«Не мог он просто взять и исчезнуть! Должен же был появиться хотя бы на работе!» — злился Эрик весь остаток среды, а в четверг, снова не обнаружив ни единого намёка на появление Сергея, решился на звонок. Потом ещё на один… Потом он обрывал телефонную линию до поздней ночи, но бездушный голос в трубке твердил одно: «Телефон абонента выключен», — и пойди догадайся, сменил ли «абонент» сим-карту, посадил зарядку в ноль, поместил другого «абонента» в «чёрный список» или, не дай бог, нашёл на свою голову неприятностей. В четверг Эрик заснул с мыслью, что готов договориться с собственной гордостью и выслушивать от Томашевского всё, что угодно, лишь бы он взял трубку.

В пятницу Эрик действительно почувствовал себя тем самым ребёнком, которому ещё расти и расти до своего кумира. Давал ли Тома, в действительности, повод надеяться? Да полно, достоин ли Эрик Томы? Способен ли дать хоть что-то, кроме своего восхищения и робкой влюблённости? Туше.

В пятницу Рау пошёл на крайние меры. Прямо с утра он поехал в Бауманку искать научного руководителя Серёжи, которого, мягко говоря, не без причин недолюбливал — давно и взаимно. Выловить профессора Равацкого среди толп бестолково снующих по коридорам абитуриентов оказалось непросто, а уж дождаться внимания от человека, который слишком явно не хотел это внимание уделять… В конкретном случае — почти невозможно. Хвалёное нахальство Эрика застало профессора врасплох в его собственном кабинете с куском бутерброда в зубах и кружкой кофе на столе.

— Юноша бледный со взором горящим… — профессор смерил Эрика неприязненным взглядом. — Какого беса вы вламываетесь без приглашения?

— Извините, Игорь Николаевич, — он изо всех сил старался быть вежливым, — мне только спросить!

— Из таких вот «только спросить» за дверью очередь до конца коридора, господин Рау. Вас конкуренты на выходе не порвут?

— Не, я не по этой части! — не сдержался от двусмысленности Эрик и запоздало прикусил язык. — Вы Серёжу Томашевского не видели на этой неделе?

— Скажем так, я жду его всю эту неделю, — не скрывая раздражения, ответил Равацкий.

— Но не дождались, — констатировал Эрик, тщательно маскируя вопросительные интонации в голосе.

— Нет, — профессор коснулся пальцем экрана телефона и приложил его к уху, обеспокоенно прислушиваясь. — Аппарат абонента выключен… Как и всю неделю. Что происходит? Вы живёте с Томашевским в одном подъезде, проходите практику под его руководством и, вместе с тем, приходите искать его у меня? Могу я поинтересоваться, с какой стати?

— Он уехал. Куда — не сказал, — Эрик храбрился, но его пояснения звучали неуверенно. Он не чувствовал почвы под ногами, как потерявшийся в давке ребёнок, и профессор казался ему последней из надежд. — Мне больше не у кого спросить.

— Что, вот так вот на ровном месте сорвался без предупреждения и исчез? Насколько я знаю Серёжу, это совершенно не его стиль! Я должен поверить в подобную чушь?!

— Ну… да, — подробности инцидента вряд ли настроили бы разошедшегося заведующего кафедрой на более мирный лад.

— Думаете, он ко мне домой жить перебрался? Или на дачу? Или, может, под столом в моём кабинете ночует? — Равацкий заговорил напористо, короткими, рублеными фразами. Линия его рта презрительно искривилась, зрачки чёрных глаз вспыхнули злыми угольками.