Под заветной печатью... - Радченко Юлия Моисеевна - Страница 9

— Вы мой спаситель, — с жаром обратился он к Нарышкину, — какое счастье для меня, что вы замешкались!

И они едут во дворец вельможи, в центр города…

На следующий день колокольный звон и пушечная пальба подняли его с постели. Француз подошел к окну. Перед ним расстилалась огромная площадь. Мимо нарышкинского дворца тянулась блестящая процессия. Засмотревшись на золотую карету, вокруг которой скакали красавцы гвардейцы, и догадавшись, что это карета царицы, гость не сразу расслышал голос хозяина.

— Вы позволите, мой друг?

Нарышкин тоже подошел к окну, сказал:

— Государыня изволит ехать из дворца в собор на венчание его высочества Павла Петровича.

— Кто же невеста?

— Вы не знаете? — изумляется Нарышкин. — Дармштадтская принцесса Вильгельмина, а отныне, после православного крещения, Наталья Алексеевна.

— Вот как, — протяжно произносит гость и живо спрашивает: — Скажите, это верно, что наследник очень способный юноша?

Вельможа не спешит с ответом. Да и как ответить? Императрица не жалует единственного сына, держит его на расстоянии. Что сказать иностранцу? Впрочем, он, кажется, и сам понял что-то, усмехнулся.

— В Европе говорят, что императрица близко не подпускает сына к государственным делам. Умно ли это? Ведь ему править такой огромной и трудной страной, надо бы приучать, а так он может предаться жизни праздной, в чем вижу немалую опасность! Екатерина женщина гениальная, а с сыном ведет себя простодушно.

Нарышкин снова промолчал: слишком вольно отзывается француз о русской государыне, как о своей соседке или родственнице.

На разные голоса поют колокола. Забыв о российских делах, слушает гость печальные, величественные, торжественные звуки, и на лице его проступает чуть растерянная улыбка.

«Зачем я здесь? — подумал он. — Странная, чужая страна. И как ужасно пахнет дымом в этом роскошном дворце. Какие прекрасные картины: о боже, но на них копоть!» — Он проводит пальцем по раме, подносит палец к глазам, качает головой: ну конечно, копоть!

Нарышкин заметил его движение, подошел к картине, тоже провел пальцем и, побагровев, закричал:

— Тишка, сукин сын, запорю мерзавца!

Быстро вышел из комнаты. Гость, не поняв ни слова, недоуменно проводил его взглядом.

Однако ему некогда было размышлять о нелепостях русской жизни: появился слуга с сообщением, что завтра ее величество желает видеть приезжего своим гостем…

Две недели длятся празднества по поводу бракосочетания великого князя. Балы сменяются маскарадами, каждый вечер в Зимнем дворце спектакль, а на улицах шумят народные гуляния: фейерверки, карусели, пляски.

Среди блеска и суеты государыня не забывает о приезжем. Одетый в черное, он странно выделяется на блистающем серебром и золотом фоне придворных туалетов и мундиров.

Нарышкин, увидев его в первый раз перед отъездом во дворец, ужасается:

— Вы едете в черном сюртуке?

Старик равнодушно пожимает плечами:

— Я всегда хожу в черном. Стоит ли утруждать себя такой безделицей, как размышления о цвете платья!

«Это уж слишком неучтиво, — думает вельможа, — во дворец к русской государыне нельзя явиться в том же костюме, в котором ходят в чулан».

Однако вслух он ничего не произносит.

Впрочем, через несколько дней Екатерина прислала в подарок одежду, дорогую шубу, муфту. Теплые вещи пришлись кстати: зима начиналась вяло, без снега, но все время дули холодные, пронизывающие ветры, у гостя постоянно стыли руки и ноги, болело горло. Снова и снова возвращалась мысль, что зря затеял он путешествие, как хорошо было бы сидеть за своим столом, беседовать с друзьями. Но он был весьма обязан русской императрице, она многое для него сделала.

Для знаменитейшего литератора, публициста и ученого Дени Дидро, чья фамилия — тогда и позже — часто переиначивалась на русский лад в Дениса Дидерота.

Для людей пушкинской и декабристской эпохи Дидро, вместе с Вольтером, Руссо, был одним из тех гигантов, с которых начались великие мировые бури конца XVIII — начала XIX веков: Французская революция, Наполеон… Одна из строф замечательного неоконченного пушкинского стихотворения, посвященного Французской революции, начиналась словами:

Один из главных книжников — Денис Дидерот.

Впрочем, до тех лет — революционного 1789-го, военного 1812-го — еще далеко. Пока мы говорим о 1773-м, когда господина Дидро — демократа, безбожника, свободолюбца — дружески приглашает к себе самодержавная царица, чья власть над миллионами рабов освящена всею тяжестью церковного авторитета.

Но Екатерина впервые услыхала о своем госте еще за много лет до того, когда еще и не мечтала о российском троне и когда ее гость был моложе и веселее…

Знаменитый поэт-партизан Денис Давыдов начинал автобиографию со следующих строк: «Денис Васильевич Давыдов родился в Москве 1784 года июля 16-го дня, в год смерти Дениса Дидерота. Обстоятельство сие тем примечательно, что оба сии Денисы обратили на себя внимание земляков своих…»

Год смерти Дидро 1784-й. Прожил он семьдесят один год. Родился в 1713 году, 5 октября, в небольшом городке Лангре, в провинции Шампань, прославившейся своим искристым вином и веселым остроумием жителей.

Отец Дидро, метр Дидье, изготовлял хирургические инструменты, это дало ему впоследствии повод говорить Дени, что оба они производят слишком много шума в мире. А сын многие годы спустя заметит: «Способствовать операциям — это у нас фамильное». Дидье Дидро был прекрасным мастером, весьма преуспевающим, ему удалось разбогатеть, он стал владельцем трех домов, земель, виноградников. Деньги были, и хотелось, чтобы дети вышли в люди. Однако без титула, связей существовала единственная возможность пробиться в жизни: духовная карьера. К ней предназначали старшего сына Дени, младшему же определили продолжать профессию отца.

Обучение Дени начинается в местном иезуитском колледже. Здоровый, энергичный, ясноглазый мальчик растет живым, любознательным и… драчливым. Накануне одного из экзаменов он учиняет столь шумную драку, что ему запрещают в течение нескольких дней появляться в колледже. В другое время свобода восхитила бы его, но сейчас предстоят экзамены, будет раздача наград, и одному из лучших учеников ни за что не хочется пропустить праздник. Сторож с алебардой в руке преграждает путь, Дени силой прорывается, алебарда задевает руку, идет кровь; наскоро перевязав рану при помощи перепуганного сторожа носовым платком, он устремляется в актовый зал и отвечает столь блестяще, что экзаменаторы устраивают ему овацию. Счастливый, с тремя наградами под мышкой, бежит Дени домой, забыв об окровавленной повязке, и только когда мать, побледнев, всплеснет руками, он вспомнит о своей ране…

Затем Дидро продолжает учебу в Париже. Юноша с жаром занимается древними языками, естественными науками, математикой. Святые отцы восхищаются его способностями, усердием, но вынуждены часто наказывать, ибо послушание не входит в число добродетелей юного Дидро. Кроме того, именно в эти годы, старательно изучая богословие, он впервые задумается и подвергнет сомнению вопрос о существовании бога. Пока он прячет эти сомнения не только от других, но и от самого себя, однако вера подорвана, и недалек тот день, когда он твердо заявит: «Я говорю вам, что никакого бога нет, что сотворение мира — пустая фантазия…»

Но это позже, а сейчас, в неполные девятнадцать лет, Дени получает в Сорбонне звание магистра искусств. Отец счастлив: сын завершил образование и теперь наконец займется делом. Тут, однако, выясняется, к величайшему изумлению метра Дидье, что его первенец вовсе не помышляет ни о какой карьере — ни о духовной, ни о светской. Оказывается, он хочет заниматься науками, изучать языки. Этого старик Дидро постигнуть не в состоянии: что значит заниматься науками, чему еще можно учиться, зачем могут понадобиться английский и итальянский языки? Что за блажь! Да малый просто бездельник, не желает получать профессию и зарабатывать деньги. Негодник рассчитывает, конечно, на отцовские денежки! Ну уж нет, хватит и того, что ушло в пыль за время учебы. Метр Дидье не позволит сыну бить баклуши: он изберет профессию — врача или юриста, пусть сам решает, отец неволить не станет, — но пока не займется серьезным делом, не получит из родительского дома ни единого су. Старик спокоен: ученый сынок поголодает и смирится. Что бы ни случилось с Дени, Дидро-старший не уступит!