Исцеление (СИ) - Сойфер Дарья - Страница 37

Но Исаев был настолько сыт, что даже не отреагировал на намек.

— Так хорошо я не ел гораздо дольше… — он помолчал, а потом все же улыбнулся и окинул ее взглядом мартовского кота. — В принципе, я сейчас не способен на выкрутасы, но если я буду лежать, а ты сделаешь все сама…

— Ну ты и засранец! — вскочила она, со звоном собирая со стола посуду.

— Ладно, ладно… Дай мне полчаса…

Он совершенно осоловел, хотя алкоголя за ужином не было. Ника чувствовала себя свободнее: после нервотрепки их обоих накрыло невероятное облегчение. Ребенок спал, за окном бушевала гроза, а на кухне было тепло и витали запахи домашней выпечки. Ника съела совсем мало: восхищение на Пашином лице, которого, как он думал, она не замечала, начисто лишало ее желания потреблять калории. Наоборот, хотелось угодить ему еще сильнее и до конца недели сидеть на одной воде. Только бы все время смотрел на нее вот так…

Ее разморило от самодовольства: она ощущала себя привлекательной, хозяйственной и вообще волшебницей, без которой Исаев не может обойтись ни секунды. И это ей страшно нравилось. Как бы женщина ни жаловалась, что без нее все вокруг рухнет, чувство собственной незаменимости заставляет смотреть на мир с гордостью.

Ника включила теплую воду, принялась мыть посуду, а мысли парили где-то в высших сферах, и она сама не успевала их отследить. Намыливала уже в третий раз одну и ту же тарелку, думая то о лайках, свалившихся на ее рецепт маффинов, то о кондитерской, которая теперь кроме невнятной тревоги ничего не вызывала, то вспоминала, как сладко спал у нее на руках маленький Никита. И когда вдруг осознала, что стало темнее, и обернулась проверить, не перегорела ли лампа, неожиданно воткнулась в большое крепкое тело.

— Господи… — судорожно вздохнула. — Ты меня напугал! Разве можно так подкрадываться?!

— Я уже минут пять тут стою, — тихо сообщил он. — И даже спрашивал, не нужна ли тебе помощь с посудой. О чем замечталась?

И он заправил выбившуюся прядь ее волос. Ничего такого: просто у нее были мокрые руки, но Ника от этого жеста оцепенела. Он стоял в жалких десяти сантиметров от нее, и отступать было некуда: за спиной — стена. Она словно оказалась в ловушке, он нависал над ней широкоплечим гигантом, загораживал свет, и ей казалось, что один шаг в сторону — и она провалится в пропасть. В ней проснулась какая-то первобытная женственность, беззащитность, хотя неизвестно еще, кого в этот момент из них стоило бы защищать. Ей захотелось сдаться на милость врага, обмякнуть в его сильных руках и позволить утащить себя в пещеру, чтобы там он делал с ней все, что подскажут его потаенные фантазии.

Они стояли так, и время замерло, будто наблюдая с любопытством, что же из этого выйдет. Ника смотрела на Пашу снизу вверх, боясь пошевелиться или даже сглотнуть, чтобы не разрушить момент. Воздух вокруг них стал тягучим, и это крохотное расстояние между телами, которое никто не решался преодолеть первым, сводило с ума сильнее, чем самое откровенное прикосновение.

Она клещами вытаскивала из глубин здравый смысл, почти окончательно похороненный гормонами. Так отчаянно кричала про себя «Карташова, возьми себя в руки!», что будь Паша хоть на йоту ближе, непременно бы расслышал. Изо всех сил выискивала причины, почему ей не стоило связываться с Исаевым, но разум размягчился, как пластилин в горячих руках.

Пожалуй, даже заставить себя добежать последний круг на физкультуре или встать пораньше, чтобы успеть до работы в фитнес, ей было не так трудно, как сейчас от него отвернуться. Но она сделала это: со скрипом, с невероятной тяжестью, каким-то чудом самоконтроля она снова склонилась над посудой. Пена в раковине уже поднималась к бортикам, готовая перелиться наружу, как и то, что кипело в самой Нике. Паша протянул руку, чтобы выключить кран. Тела соприкоснулись.

От Исаева исходил жар, дыхание щекотало ей затылок. Он не выдержал, убрал ее волосы на бок, легонько поцеловал в шею. Нику охватила дрожь, чувственность обострилась настолько, что кожа будто бы даже болела, нуждаясь в его руках. И он это понял. Провел по плечам, развернул к себе и, наконец, прижался к губам.

На мгновение она вообще забыла, как надо целоваться. Удовольствие сочилось из всех ее пор, перед глазами плыли неоновые круги. Связь с окружающей реальностью рухнула. Ника обняла его, запустила пальцы в волосы, ответила с таким напором, что он замер. Вжалась в его тело, желая соединиться, срастись в нечто единое. Одежда мешала, сдерживала, раздражала. Он простонал в ее губы, лихорадочно шаря по спине, бедрам, запустил одну руку под платье, пытаясь другой справиться с мелкими пуговичками.

Никогда еще с ней не случалось подобного. Когда Паша спустил ткань с ее плеча и зубами подцепил злополучную красную бретельку, стало нечем дышать. Ника готова была на все, и будь ее воля — все случилось бы прямо здесь, на жестком кухонном столе. И Паша явно был солидарен. Хотя вряд ли мог сейчас выговорить это слово, потому что бормотал что-то нечленораздельное в ее лифчик. И если бы не то, что произошло секунду спустя, они оба шагнули бы далеко за грань дозволенного. Но оно произошло. Никита, отдохнувший после перемены погоды и путешествия к дяде на работу, проснулся и тоже потребовал внимания.

Неизвестно, закричал ли он громко сразу, или Ника с Пашей смогли расслышать его вопль, только когда он уже набрал децибелы, но они все же оторвались друг от друга. Тяжко и болезненно, как старый советский пластырь. Оставив друг на друге сиротливо остывающие следы поцелуев.

— Я… я подойду, — первым нашелся Паша и, покачнувшись, вышел из кухни.

Воспользовавшись шансом, Ника рванула в ванную, лихорадочно нащупала задвижку и опустилась на холодный эмалированный бортик. Включила воду и плескала себе в лицо до тех пор, пока пульс не перестал гулко биться в ушах, а кровь равномерно не разошлась по организму.

Выйти Ника решилась только через какое-то время. Ей сильно хотелось просто слинять, но дождь поливал безнадежно, да и она прожила почти тридцать лет не для того, чтобы инфантильно бегать от проблем. Привыкла, чтобы все было четко и по полочкам. Случился казус — надо расставить все по своим местам. Хотя где место у нее, где у Паши, и где у того, что чуть не осквернило кухню, Ника пока не представляла.

Детский плач стих: Паша уже кормил переодетого племянника из бутылочки. В комнате было темно, серый свет едва очерчивал контуры, лишая возможности видеть детали. А именно выражение лица Исаева больше всего сейчас хотелось прочитать Нике.

Она робко остановилась в дверях, теребя пуговицу на подоле.

— Ну как он?..

— Ты в порядке?.. — заговорили они одновременно.

— Прости, — осекся Паша. — Что ты хотела сказать?

— Я… Я не знаю… Как Никита?

— В норме, кажется. Правда, он бодр, и непонятно, будет ли он теперь спать ночью… По идее, как раз пора укладывать, но он только встал…

— Да, не хотелось бы сбить режим…

— Да уж.

Снова неловкая пауза.

— Слушай, насчет того, что там было… — Ника дернула головой в сторону кухни.

— Извини.

— Да нет, я не хочу, чтобы ты извинялся… Я имею в виду, мы оба… В смысле… Мы взрослые люди, всякое может случиться…

— Ты жалеешь?

— Нет. То есть… Ничего же страшного, верно? — она неуверенно улыбнулась. — Просто один поцелуй.

Он молчал, не пытался спорить, и она решила, что выбрала правильную тактику.

— Я не собираюсь что-то раздувать из этого, не переживай, — продолжила она. — Если тебе сейчас не хочется меня видеть, я уйду. Но я не хочу, чтобы этот… инцидент… Ну, чтобы он что-то изменил между нами. Я имею в виду, мы неплохо общаемся с учетом нашего прошлого. Подружились. И тебе нужна помощь с Никитой…

Он по-прежнему молчал, и Ника нервничала все сильнее.

— В общем, — подытожила она, вытирая внезапно взмокшие ладони о платье. — Думаю, сейчас не стоит усложнять. Что скажешь?.. Нет, если тебе будет лучше, я уйду…

— Нет, — прервал ее Паша. — Останься. Если можешь. Пока Катя не приедет.