Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана - Страница 57

— Олянка, — сорвалось с губ Радимиры, которая следом за Рамут тоже поднялась из-за стола.

— Рассказ мой будет долгий, — обнимая прильнувшую к ней Ладу, сказала Олянка. — А временами и печальный. Но самое светлое в нём то, что я люблю её... — И она обратила сияющий нежностью взгляд на избранницу, прильнула губами к её лбу. — Она — моя выстраданная, моя единственная.

*

В середине зимы родилась Северга. Увидев впервые её глазёнки, Олянка засмеялась:

— Ягодка, ты как умудрилась к этому руку приложить, а?! Сознавайся, безобразница!

У малышки были острые волчьи ушки и серые с золотыми ободками глаза — точь-в-точь, как у Лады. Молодая супруга — сама невинность! — вскинула брови:

— Я не знаю, моя родная! Так уж вышло.

— Не знает она, — хмыкнула Олянка, одной рукой поддерживая у груди кормящуюся кроху, а другой поймав любимую за ушко. — А ну, признавайся, чего ты там наколдовала, колдунья?!

Та пискнула — мол, ухо отпусти! — и обняла, уткнулась, прильнула к плечу.

— Да ничего я не делала, Олянушка... Я просто загадала: пусть она родится такой, чтоб сразу было видно, что наша. Твоя и моя.

«Моя-твоя» — отголоски солнечно-осеннего единения, слияния, первого проникновения звучали в её словах. Рябина и кровь девственности, крылья осени и бабочки поцелуев.

— Ты ведь тоже в этом поучаствовала, — мурлыкнула Лада, ткнувшись носиком и защекотав дыханием ухо Олянки. — Вот так оно и вышло. Ты ведь не сердишься? Или ты хотела, чтобы дочка только в тебя уродилась?

— Да что ты, горлинка! — Олянка с нежным содроганием прильнула губами к её щёчке. Если б руки не были заняты дочкой, обняла бы, а так лишь поцелуй мог стать продолжением её души и сердца. — Я люблю тебя. И глазки твои люблю. Пусть они у неё будут...

Их свадьба в конце осени была скромной и простой. Они успели до первого снега — сразу на следующий день после праздника он и лёг. После этого Олянка с Ладой временно поселились в домике на полянке, чтобы весной приступить к строительству каменного дома в Белых горах. Лада сама выбрала светлое, солнечное место рядом с рекой и тихим сосновым лесом. Участок застолбили и разметили, где будет стоять дом, а где раскинется большой сад. Белокурая сероглазая Тихоня поселилась с ними.

А весной девы Лалады посадили на полянке несколько тихорощенских сосен — совсем юных и пушистых. Даже не верилось, что эти малютки вырастут в огромные деревья... Ручей, журчавший на полянке, был отпрыском Тиши; так Тихая Роща пришла и сюда. Рамут молчала: одну из юных сосенок она выбрала, чтобы когда-нибудь, когда настанет её час, упокоиться рядом с матушкой. Радимира тоже молча выбрала соседнюю сосенку — для себя. Ничего друг другу они так и не сказали, потому что ещё слишком рано было об этом заводить речь. Сперва предстояло вырастить ещё одно дитя, которое Рамут ощутила в себе этой зимой.

— Доброй ночи, бабушка Северга, — прошептали уста Лады, целуя морщинистую, но по-человечески тёплую кору дерева.

Янтарные лучи вечерней зари румянили самую макушку сосны, а подножие было уже погружено в голубой сумрак. Ковёр из весенних цветов раскинулся на полянке, и Тихоня уснула на нём, убаюканная старой сказкой. Олянка осторожно подняла девочку и понесла в постель, а Лада в дверях домика ещё раз обернулась и бросила тёплый взгляд на величественный лик сосны.

— Доброй ночи, бабушка...

Черешенка

1

Прекрасным, солнечным, но очень жарким летним утром Ле́глит зашла в мастерскую Теате́о. Располагалась она в маленькой бревенчатой пристройке к «гостевому дому» — большому, грубому деревянному общежитию для навиев-строителей. Сам Театео, изящный, несколько жеманный щёголь, пил отвар тэи с молоком и беседовал со своим подмастерьем Ганстаном.

— Доброе утро, господа, — поприветствовала их Леглит.

Оба навия учтиво поднялись ей навстречу. Отставив чашку с напитком, Театео услужливо и любезно приблизился к посетительнице:

— Добрейшего утречка, сударыня! Чем могу служить-с?

Его длинные, стройные ноги, облачённые в облегающие штаны с бантами у колен и тонкие белые чулки, переступали с изяществом танцора, стан прогибался в почти раболепном поклоне. Леглит не слишком нравилась его слащавость, но она старалась этого не замечать. Главное — он знал своё дело. Сняв шляпу и скользнув пальцами в пепельно-русые волосы, коротко подстриженные и причёсанные на косой пробор, она сказала:

— Мне бы укоротить немного... Жара, знаешь ли. Никак не могу привыкнуть к здешнему лету.

— Прошу тебя, госпожа, присаживайся, — плавным движением гибких рук Театео указал ей на стул.

Леглит села, и с лёгким шуршанием на её плечи легла шёлковая накидка. Тонкие пальцы мастера дотронулись до её волос:

— Насколько госпоже угодно укоротить её причёску?

От длинных волос Леглит отказалась ещё дома, незадолго до прибытия в Явь. Соображение было лишь одно — удобство. Длинные волосы требовали укладки, а Леглит много работала. Всё её время было тщательно и разумно распределено, в её распорядке дня не находилось места ненужным и случайным делам. Даже самая простая и строгая причёска отнимала слишком много полезного времени. Леглит дорожила каждым мгновением, поэтому без особого сожаления подставила голову под ножницы. Да и жалеть особенно не о чем, Леглит никогда не могла похвастаться роскошной гривой волос. Это у красавицы Олириэн, её наставницы, был целый золотой водопад, спускавшийся кончиками ниже пояса... А Леглит природа наделила красотой гораздо скромнее.

— Знаешь, чем короче, тем лучше, — проговорила она, подумав. — Зной невыносимый, голове под шляпой нестерпимо жарко. Срезай всё под корень, дружище.

Театео двинул тёмной, ухоженной бровью:

— Понял тебя, госпожа... Ежели тебе угодно совсем избавиться от волос, могу предложить испробовать вот это устройство для стрижки, моё изобретение. Стрижёт гораздо быстрее ножниц, сберегая кучу времени!

Едва услышав «сберегать время», Леглит не раздумывала ни одного лишнего мига. Она спешила приступить к работе. Глянув на стальное приспособление с двумя рычагами и зубчиками, она кивнула.

— Давай. Я на работу спешу, дружище, так что это для меня в самый раз.

— Гм, гм, — откашлялся Театео, пару раз кликнув рычажками машинки в воздухе, и добавил вкрадчиво и значительно: — Стрижка будет очень короткая, госпожа. Я тебя предупредил.

— Мне так и нужно. Меньше слов, больше дела, приятель, — сказала Леглит.

Подмастерье повесил её шляпу на крючок и налил в чашку отвар.

— Не угодно ли госпоже чашечку? Есть молоко, мёд. Могу предложить хлеб и масло.

— Благодарю, голубчик, мне без всего. Я уже завтракала. — И Леглит, высвободив руки из-под накидки, приняла чашку с душистым напитком.

Машинка, блеснув прохладной сталью, вгрызлась в её волосы. Театео проворно работал рычажками, прядь за прядью падали на накидку.

— Очень быстро, госпожа, — приговаривал он, вежливо наклоняя голову Леглит чуть набок, отгибая её ухо и выстригая вокруг него. — Не успеешь ты и чашечку отвара допить, как всё будет готово!

— Весьма полезное изобретение, — усмехнулась Леглит уголком губ.

Театео не обманул. С последним глотком на накидку упали последние волоски, мастер обмахнул голову Леглит мягкой кисточкой, снял и встряхнул накидку.

— Изволь, госпожа, готово!

Подмастерье поднёс ей зеркало. Брови Леглит дрогнули и чуть вскинулись, когда она увидела своё отражение. Солнечный луч, струясь в окно, золотил едва приметную светлую щетину — пожалуй, даже короче, чем ворсинки на бархатной ткани, а на ощупь — как замша. Сразу оттопырились и стали заметными заострённые уши.

— У тебя очень красивая головка, госпожа, — полил медовый бальзам сладкоречивый Театео. — И ушки прелестные, просто очарование! И главное — никаких хлопот с укладкой! Самая практичная стрижка, какую только можно придумать!