Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана - Страница 51

Несколько раз Лада побывала в гостях у Стаи на Кукушкиных болотах. Олянка её туда не звала, полагая, что девушке неуютно будет в лесу среди Марушиных псов, но любопытная Лада сама попросилась. Под пологом своего шатра Олянка угощала её жареным мясом свежепойманной дичи и клюквой в меду прошлогоднего урожая, показала ей играющих детишек. Не испугалась Лада лесных оборотней, на волчат смотрела с улыбкой и решилась к ним приблизиться. Один любознательный и дружелюбный трёхлетний малыш (размером со взрослого обычного волка) положил ей лапы на плечи и облизал лицо. Лада, казалось, на миг оробела, когда он поднялся на дыбы, но потом под зелёным лесным шатром прозвенел её светлый смех.

— Хорошим гостям мы рады и встречаем их, как родных, — улыбнулась Олянка.

Потом, плотно запахнув входной полог и оставив для освещения только дымовое отверстие, она присела на лежанку и привлекла девушку к себе на колени. Щекоча её и целуя, она уложила её рядом с собой.

— А если кто-нибудь войдёт? — смущённо прошептала та.

— Без спроса не войдёт, ягодка, не бойся, — шепнула Олянка, приникнув губами к её жарко пылающей румянцем щёчке. — Ах ты, ягодка-малинка, раскраснелась-то как...

Лада сперва шутливо отбивалась, но потом её руки сомкнулись объятиями, а всегда готовые к поцелуям губки искренне прильнули со спелой малиновой мягкостью.

В начале лета Лада опять заговорила о встрече с родительницами. Невозможно видеться тайком вечно, открытие правды неизбежно, а там и свадьба не за горами.

— Ежели ты беспокоишься о детках, то можно взять на воспитание сиротку из людей, — сказала девушка. — И даже не одного, а двух, трёх, сколько захотим!

Мурашки защекотали лопатки, холодный ком тревоги встал в груди: дальше нельзя было молчать, и Олянка проговорила — как в осеннюю воду кинулась:

— Дитя уже есть, Ладушка... Оно здесь. — Олянка приложила руку к животу, который ещё и не выступал заметно. — Я не изменяла тебе, родная! Это случилось ещё до нашей встречи, когда я уж почти и не надеялась, что дождусь тебя. Я даже имени его не стала спрашивать и ему своего не сказала. Больше мы не виделись и не увидимся. Но он показался мне достойным человеком, потому я его и выбрала. От негодяя я бы не стала заводить потомства.

Она рассказала о встрече с охотником — первой и последней.

— Прости меня, Ладушка, за молчание моё, — проронила она глухо. — Не знала я, как тебе всё открыть. Боялась, что отвергнешь ты меня...

Лада, слушая, покрывалась бледностью. Когда последнее слово стихло, она медленно отошла к лавке и опустилась на неё, а Олянка, умирая от тревоги, присела у её колен и нежно накрыла её руки своими, расцеловала пальцы.

— Ладушка... Радость моя, любимая моя! Ты — моё счастье выстраданное. Без тебя не жить мне, — сдавленно выговорила она, глядя в её лицо снизу вверх.

— Даже не знаю, что ответить тебе, — молвила наконец Лада, дрогнув ресницами и губами. — Когда я думаю, что он касался тебя, целовал тебя, был в тебе...

— Он не касался моих губ, — зачем-то сказала Олянка. Хотя чем это могло помочь? — Ничего приятного для меня в этом не было. Всю сладость и счастье я познала лишь с тобой, моя единственная. Это больше, чем что-либо на свете...

«Единственная», «больше, чем что-либо на свете» Олянка произнесла по-навьи, вспоминая жёлтые шершавые страницы записной книжечки. Лада знала этот язык от Рамут, она не забывала и любила бабушку Севергу, обнимая сосну на полянке. Она вскинула светло-подснежниковые глаза на Олянку, по её щеке скатилась слеза.

— Олянушка, ты не думай, что я тебя отвергаю. Ты по-прежнему моя лада и ею останешься. Мне просто надо подумать немножко, побыть одной. — Она ласково накрыла тёплой ладошкой похолодевшую руку Олянки, лежавшую у неё на коленях.

— Как прикажешь, счастье моё, — чуть слышно проронила та. — Моя жизнь в твоих руках.

Ей тоже было о чём подумать — о грядущем. О том, как она прокормит будущую семью: не садиться же, в самом деле, на шею к своей избраннице и её родительницам. Её собственные престарелые родители жили теперь в усадьбе у Любимко, он заботился о них с почтением и любовью. Кузнец Лопата ушёл на покой, и его дело унаследовали сыновья, у которых тоже были уже свои семьи. Не могла Олянка никого обременять, хотя знала, что если попросит, в помощи ей не откажут. Но совесть не позволяла. В первый раз приданое ей собрали родители, но что съедено и выпито — того не вернёшь, теперь приходилось выкручиваться самой. Но не вышло у неё скопить что-то существенное за все эти годы: мал был доход от врачевания, всё та же совесть не давала ей брать дорого за свою помощь. Чаще всего она принимала благодарность съестным. Если бы не охота и не поддержка Стаи, с этой благодарности она жила бы впроголодь. Но в Стаю Ладу тоже не возьмёшь, не место ей на Кукушкиных болотах — по крайней мере, пока она остаётся человеком. Да и захочет ли она жить в лесной глуши, среди диких зверей? Только и удалось Олянке, что поставить шатёр всем на зависть и обустроить его внутри уютно и добротно — с мягкими лежанками, красивыми и тёплыми одеялами, узорчатыми подушечками, очагом, посудой, котелком для варки. Для пущего уюта она вырезала из кожи фигурки зверей и птиц, солнце, звёзды и месяц, цветы и узоры и обшила стены изнутри. Пол был выстлан душистыми можжевеловыми ветками, которые по мере износа и загрязнения заменялись свежими. Это было хорошее семейное гнёздышко для лесного оборотня, но Ладушке был нужен тёплый крепкий дом, а не жилище из шкур, пусть даже красивое; не сумрачный полог леса, а свой светлый сад, где она могла бы колдовать и собирать урожаи.

10

Олянка подалась в Белые горы — искать работу. Она обивала пороги кузнечных мастерских, но кошки-оружейницы ей отказывали, отвечая, что работы для неё у них нет. Может, правду говорили, а может, не хотели брать Марушиного пса. Слышала Олянка, что если и водилось где богатство, так это на белогорском Севере, где, по поговорке, драгоценные каменья можно было выкапывать из земли палкой. Но кто позволит ей их выкапывать? В золотодобытчики тоже просто так не наймёшься, те обладали особым даром видеть золото сквозь землю. Только одна северянка-оружейница по имени Капуста, богатая хозяйка большой мастерской, согласилась дать ей возможность заработать. Поглядев на Олянку сквозь задумчиво-насмешливый прищур, она проговорила:

— Хм... Даже не знаю, какую и работу-то тебе дать. В мастерской от тебя мало проку, ты делу не обучена, а разнорабочих у нас и своих хватает. Говоришь, копьё метать умеешь? Вот и иди тогда ты, голубушка, в китобои. Отработаешь лето на промысле — получишь вот такой мешочек золота и ожерелье для своей невесты в придачу. — Капуста показала руками размер мешочка — как не слишком крупный кочан одноимённого овоща. И добавила с усмешкой: — Ты не радуйся раньше времени, что оплата щедрая. Работёнка-то это тяжёлая, не всякому по плечу.

Как многие северянки, была Капуста упитанна, светловолоса, с лиловато-синими глазами. Её выскобленный бритвой и смазанный для блеска жиром череп походил на кочан, а с темени спускалась шелковистая светло-льняная косица. Ей принадлежала китобойная ладья, на которой в море выходил отряд кошек-охотниц. О том, что она носит дитя, Олянка ей не сказала, а то Капуста, скорее всего, отказала бы ей. Срок был ещё невелик, живота не видно толком, да и когда выступать начнёт, под просторной одёжей можно спрятать. Выдержит ли она? Не повредит ли тяжёлый труд дитятку? Олянка чувствовала в себе довольно сил.

— Харчи — свои, из дому, либо ешь то, что сама добудешь, — обрисовала Капуста условия труда. — Жить для удобства проще на берегу, в китобойном становье. Мешок спальный тебе дадут, острогу сама по руке выберешь. Сапоги и плащ непромокаемый получишь тоже. Главное — острогу бросать умело, а прочие тонкости по ходу дела освоишь.

Кошки-китобои жили в низких, но длинных каменных домиках на берегу сурового моря. Жилища печами не отапливались, там были только очаги для приготовления мяса на огне и кипячения воды. Спали прямо на полу, завернувшись в мешки из шкур северного оленя, сшитых мехом внутрь: северное лето — прохладное, ночами зябко.