Долгая полночь (СИ) - Скумбриев Вадим - Страница 26

Красные капли сорвались внутрь кубка.

– Ш-ш-ш, – сказал рисунок.

Эвен отшатнулся, непроизвольно хватаясь за меч. Цепь подняла один из концов, всколыхнулась, раскрывая змеиную пасть – и снова зашипела. Звенья один за другим слипались одно с другим, превращаясь в серо-стальную чешую.

– Приветствую тебя, слуга Рафаила, – медленно выговорила Жанна. Кровь продолжала стекать в кубок.

К ней повернулась степная гадюка, из тех, которые часто кусали крестьян в Лангедоке.

– Я не с-слуга демона ш-шизни, Ис-сгоняющая, – прошипела она. – Ш-што тебе нуш-шно от меня?

– Исцеление.

– Вс-сем нуш-шно ис-сцеление.

– Отведай моей крови, дух.

Змея опустила морду в кубок и коснулась языком собранной там влаги, но тут же отпрянула, словно кровь колдуньи обожгла её.

– Накер! – выплюнула она. – Проклятая, мерс-ская, отравленная кровь!

– Мне нужно исцеление, – повторила Жанна. По спине пробежали нехорошие мурашки. Если змея откажется, ей останется только закрыть глаза и помереть.

Гадюка вдруг распрямилась, поднявшись так, чтобы оказаться на уровне глаз колдуньи. Раздвоенный язык выскользнул из пасти и на миг коснулся губ Жанны.

– Я помогу тебе, Ис-сгоняющая, – прошипела змея. – Ты отдаш-шь мне три мес-сяца и ещё три дня с-своей ш-шизни. С-соглас-сна?

Колдунья кивнула. Морда рептилии дёрнулась вбок, и Жанна почувствовала, как раскалённые зубы впиваются в её плоть. Она сжала зубы, стараясь не закричать, вытерпеть эту бесконечную боль – и вдруг всё кончилось.

Змея исчезла. Жанна поняла, что лежит у себя в кровати, укрытая тёплым одеялом. Боль пропала, словно её и не было, а на месте раны осталась лишь чистая розовая кожа.

– Вы сомлели, – сказал Эвен. Шотландец сидел рядом и внимательно смотрел на неё. – Змея выпустила вас и вновь стала цепью. Я сложил всё и убрал подальше.

– Спасибо... – прошептала Жанна, коснувшись его руки. – Я... отойду ко сну. Скажи хозяевам, что завтра я намерена отдыхать. Надеюсь, они не станут возражать...

Она уже не слышала, как телохранитель выходил из комнаты и прикрывал дверь.

[1] «Во имя Отца, и Сына, и Святого духа...» (лат.)

[2] «Не при больном» (лат.)

[3] «Оттрахай свою проклятую латынь, медик» (лат.)

[4] «Из опыта» (лат.)

А наутро Жанна проснулась одна. Нет, рядом, как всегда, был Эвен, но вот хозяева особняка исчезли, и лишь истоптанная копытами дорожка к воротам говорила о том, что здесь кто-то был.

Яд накера исчез, и колдунья чувствовала себя превосходно. Не жаль было даже отданных дней жизни: в конце концов, какое дело ей до того, если она даже не заметит их отсутствия? Разве что на смертном одре.

Стоило сделать это сразу, а не ждать столько дней. Теперь, после всего, тогдашняя жадность казалась колдунье чем-то противным. Так человек стыдится поступка, который раньше казался ему правильным.

Наплевав на всё и вся, Жанна собиралась проваляться в постели по меньшей мере до третьего часа[1], и лишь спросила у Эвена:

— Где хозяева?

— Думаю, будет лучше, если они расскажут сами, когда вернутся, — помедлив, ответил шотландец.

Печально вздохнув, Жанна закрыла глаза и отвернулась к стене, натянув одеяло на плечи. Переубеждать телохранителя было бессмысленно. Иногда ей казалось, что его и вовсе не существует как человека, а это хитрый дух влез в тело мужчины и тщательно притворяется, отводя Жанне глаза. Эвен никогда не высказывал неудовольствия или враждебности, хотя часто в открытую не соглашался с мнением колдуньи. Свои обязанности он воспринимал как должное, и даже когда Жанна заставляла его шнуровать себе сапоги или прислуживать за столом, выполнял всё это с удовольствием.

Почему тебе это нравится? — спросила она однажды, пока Эвен стоял за спиной и расчёсывал её густые рыжие волосы.

Потому что выполнять приказы красивой женщины — совсем не то же самое, что служить тощей старой дуре, – ответил он.

Тогда Жанна забыла об этом, а потом как-то спросила, под кем же раньше ходил Эвен. Тот уклонился от ответа, и больше Жанна ни о чем не спрашивала. Она знала, что если надавит посильнее, он сломается, но ей почему-то не хотелось этого.

А потом был одержимый, едва ли не сильнейший из тех, с кем приходилось встречаться Жанне. И вселилась пришедшая из-за грани сущность не в маленького Шарля, сына короля, а в одного из мастеров меча, рыцаря. И когда Жанна вошла в проклятую церковь, где заперся одержимый, тот напал на неё никаким не колдовством, а самой обычной сталью. Первый же удар едва не снёс колдунье голову, и лишь мастерство и меч Эвена спасли её от гибели.

Что-то изменилось после того в душе Жанны. Она не понимала Эвена – он отличался от всех предыдущих спутников. Она пыталась найти ключ к нему, но все попытки ломались о стену чужого разума.

Первым, кого король приставил к ней пять лет назад, во время первого задания, был пожилой граф де Шатильон. Вряд ли Филипп додумался до этого сам – наверняка решение принимал коннетабль. Так или иначе, но вместо горячего юнца с забитой романтическими глупостями головой Жанна получила ещё одного наставника, относившегося к ней исключительно по-отечески. И лишь спустя годы оценила мудрость этого решения.

Граф без труда нашёл подход к юной колдунье – у него было шесть дочерей и бескрайнее море опыта. Долгими днями, покачиваясь в седле, он научил её всему, что не посчитал нужным или о чем попросту забыл Рауль де Бриенн. Когда сражаться, а когда отступать, чем опасен тот или иной человек и в чем его слабости. Прямой и честный, коннетабль учил её, как драться ножом, граф же рассказывал, как победить, не доставая его из-за пояса. И Жанна впитывала знания, как губка. Пока дочки аристократов корпели над латынью, рукоделием, музыкой и этикетом, Жанна училась говорить на разных языках, понимать обычаи чужих людей и защищаться от интриг.

И когда через год граф всё же отошёл в мир иной, покоряясь старости, Жанна рыдала по нему куда искренней, чем жена и слуги.

Потом были другие. Был оруженосец Флоран, умевший красиво петь и играть на лютне — Жанна с удовольствием слушала его песни. Был Шарль де Баланьи, надутый, надменный рыцарь, искренне считавший Жанну своей Прекрасной Дамой. Правда, обязанности Дамы у него почему-то смешивались с обязанностями служанки и наложницы, на что колдунья неизменно обещала лишить телохранителя мужской силы — и после очередной такой угрозы мессир Шарль сам попросил коннетабля о другой службе. Были ещё многие, считавшие Жанну тёмной крестьянкой и сменявшиеся один за другим – до тех пор, пока не появился Эвен.

И вот уже полгода он ходил за Жанной молчаливой тенью, верный и всё время спокойный, как скала. Жанна знала о нем жалкие крохи и не пыталась лезть глубже.

Все эти мысли роились в голове, точно стая мух, и, не выдержав, Жанна всё же встала готовить обед. Жан не держал ни повара, ни даже кухарки, пищу себе готовил сам, и от стряпни этой у Жанны сводило зубы. Раз уж ей суждено пробыть в проклятом городе ещё несколько дней – а может, и дольше, она, по крайней мере, будет хорошо питаться.

А вкусно поесть Жанна любила, хоть из-за походной жизни это ей и удавалось весьма редко. Она могла сколько угодно не любить Париж, но зато там можно было отведать сдобных пирогов и приготовленное с дорогими восточными пряностями жаркое — здесь, в Руайяне, такого не водилось. Впрочем, Жанну нисколько не смущала варёная свинина с ржаным хлебом и горохом, а на сладкое – пара яблок с вафлями и мёдом. Это всё равно было куда лучше того, что она ела в доме матери.

По правде сказать, для обеда было ещё рановато, но вчера колдунье удалось лишь мельком перекусить, и теперь желудок настойчиво требовал пищи.

— Сегодня пятница, -- заметил Эвен, заканчивая нарезать мясо. Жанна не впервые использовала его в качестве поварёнка, но телохранителя это не смущало.