Двойное попадание (СИ) - Михайловский Александр Борисович - Страница 46

Еще несколько минут – и вот откуда-то позади приблизившейся линии легких панцеров будто из-под земли начинают появляться цепи знаменитой «марсианской» пехоты, закованной в свои персональные панцири. Тут же с северной окраины Довска начинают часто кашлять наши восьмисантиметровые минометы, которые наконец получили для себя доступную цель. Не по тяжелым же панцерам им стрелять? Но восьмисантиметровых минометов в нашей кампфгруппе имелась всего три батареи, после понесенных потерь в них было по четыре миномета, то есть всего двенадцать штук. Пятисантиметровые минометы, которых у нас было почти вчетверо больше, до «марсиан» пока не доставали. К сожалению, даже под минометным обстрелом «марсианская» пехота не залегла и не повернула назад, хотя было видно, что в цепи есть раненые и, возможно, убитые.

Не успел я порадоваться тому, что хотя бы минометчики сумели нанести какой-то ущерб столь страшному противнику, как вдруг, опять же с дальней от нас окраины лежавшей на стороне противника деревни Ямное, стали раздаваться методичные глухие хлопки. И первый же разрыв поблизости от позиций наших минометчиков показал, что на минометы у нас монополии нет, а также то, что «марсиане» опять обошли нас в размере, то есть в калибре. Их мины рвались как минимум как пятнадцатисантиметровые гаубичные снаряды. Каким-то образом они почти точно угадали расположение наших тяжелых* минометных батарей, и после нескольких пристрелочных выстрелов перешли к стрельбе на поражение. Не прошло и нескольких минут, как минометный огонь с нашей стороны прекратился. Одна батарея погибла от взрыва штабеля с собственными минами, а две других понесли значительные потери в людях и минометах, после чего были вынуждены прекратить

Примечание авторов: * в 1941 году в германской армии 8-сантиметровый СгапаГи/ег/ег 34 считался тяжелым минометом.

И в этот момент я обнаружил, что, увлекшись борьбой с врагом на центральном участке обороны, я позабыл про фланги, где нас уже начали обходить вражеские панцеры и мотопехота, чья линия, первоначально совсем прямая, теперь изогнулась наподобие буквы «С», своими рогами уже почти перерезав шоссе Рогачев-Кричев западнее и восточнее Довска. Стыд и позор – вверенную мне кампфгруппу обошли по флангам, а я это только что заметил. Но парировать вражеский удар и восстанавливать положение мне было уже просто нечем. На центральном участке обороны обстановка тоже складывалась далеко не самым лучшим образом. В ближайшем будущем дело там дойдет до ручных гранат и бутылок с бензином, после чего бой может перейти в избиение побежденных торжествующим врагом.

Сам Довск, если посмотреть на него с пролетающего самолета, имеет форму креста, четыре стороны которого направлены к Могилеву, Кричеву, Гомелю и Рогачеву. Так вот, Рогачевское и Кричевское направления были уже перерезаны, а Гомельское находилось под обстрелом с трех сторон и, кроме того, на самый дальний его конец ворвалась «марсианская» пехота, тут же завязавшая ближний бой.

Как оказалось, сражаться на коротких дистанциях, в условиях деревни или небольшого города, «марсиане» умеют ничуть не хуже своих большевистских миньонов; и звуки схватки, выстрелы и разрывы гранат стремительно покатились к центру Довска. Кстати, от бутылок с бензином не было никакого прока, а некоторые наши солдаты пострадали напрасно, заживо сгорев только потому, что эти бутылки, такие нестрашные с виду, оказались разбиты пулями в руках или в то время, когда они мирно лежали в своих гранатных сумках.

Когда пехота «марсиан» ворвалась на окраину деревни, боевые порядки «марсиан были тут же перестроены. Теперь находящиеся впереди линии панцеров пехотинцы заботились об их сохранности и отражении угроз со стороны метателей гранат и бутылок с горючим, а те, в свою очередь, поддерживали действия пехоты огневой мощью. В принципе, к данному моменту было понятно, что позицию в Довске нам не удержать, а поскольку слова «отступление», по приказу фюрера, для немецких солдат и офицеров больше не существовало, то мы могли только сражаться до последнего вздоха и последней капли крови или сдаться в «марсианский» плен.

Пока я думал над этой дилеммой, оказалось, что схватка уже разгорелась непосредственно на подступах к моему НП, линии связи перерезаны, в эфире стоит сплошной вой и свист, и я уже ничем не управляю и могу отвечать только за себя самого, своего адъютанта, денщика и пару связистов, которые уже охрипли, крича во внезапно оглохшие трубки телефонов. Поняв, что я больше ничего не могу сделать, я приказал своему денщику Эрику открыть мой чемодан, достать оттуда белую нижнюю шелковую рубаху и приспособить ее в качестве флага капитуляции. Увидев такой позор, мой адъютант обер-лейтенант Карл застрелился, только бы не попасть в «марсианский» плен. И вот когда появившийся на бруствере фантастически выглядящий вражеский солдат движением ствола своего оружия пригласил меня вылезать из той норы, в которую я забился, это уже был настоящий конец!

тогда же и там же.

Местная жительница Марьяша Соловейчик (14 лет)

Когда Красная армия отступила и пришли немцы, боев у нас не было. Враг пришел как к себе домой и уверенно расположился в нашей деревне. Мамка тогда много ругалась – говорила, мол, зачем нам такие защитники, которые от немца не боронят. При царе Николашке русские солдаты три года воевали, революцию сделали, царя свергли, а враг к нам так и не дошел. А тут два месяца Красная Армия провоевала – и пожалуйста, поганые немецкие хари уже на пороге; лыбятся недобро, глазами зыркают, прислуживать заставляют. Курка, млеко, яйки, девка.

Правда, в первый раз поганые хари пробыли у нас в Довске недолго. Первым делом они постреляли всех наших собак, потом повесили председателя сельсовета деда Тараса и снасильничали нескольких молодух-солдаток. После этого Кристя (Игната, соседа, жена) и Олеся (Касьянова жена) от позору удавились в сарае. Мамка говорит, что они обе дуры набитые. Не то срам и позор, когда их немец берет силой а они ему усю харю расцарапали, а если б они сами миловались с мерзавцами. А так-то, когда война, это дело житейское.

Уж самый настоящий срам и позор был бы, если бы они за плитку шоколаду и полпалки сервелату сами под фрица поганого легли. Так наша соседка Любашка и сделала – легла под германского офицера. Мамка говорила, что Любаша девка видная, но дурная и капризная, которую, несмотря на все ее прелести, ни один парень не хочет брать замуж. Тьфу ты, говорили, дура с хотелками. Теперь она себе вообразила, что немец возьмет ее замуж и увезет к себе в Германию, сделает своей фрау. Ха-ха, да если бы этот офицер брал замуж всех дур, с которыми переспал, то у него был бы гарем побольше, чем у турецкого султана и персидского шаха, вместе взятых. К тому же что эта Любашка скажет в НКВД, когда наши погонят немца и советская власть вернется обратно в Довск? Что ей захотелось попробовать европейской культуры? Да и вообще не понимаю я ее, честное слово. Как можно с вражиной любиться, который народ твой истребляет? И не тошнит ведь… Правильно бабка Клава про Любашку говорит – курва, мол, она, и тварь продажная. Да все теперича в ее сторону плюются, а с матерью ее и не здоровается никто – воспитала, говорят, подстилку.

Одним словом, первые немцы, которых мы увидели, перебыли у нас ночку, нагадили как могли и укатили дальше в Гомелю, навстречу своей судьбе. Там наши недавно устроили большое контрнаступления и разом побили много немцев. Целых два дня санитарные машины вывозили в сторону Могилева раненых, а потом все, как отрезало – врага окружили. Обер-лейтенант, с которым спала Любашка, небось, уже гниет где-нибудь в безымянной могиле… Но это было уже потом, а пока, когда первые немцы от нас ушли, в Довске остался пост фельджандармерии и комендатура. Старший фельджандарм, лейтенант Краузе, оказался старой толстой свиньей, очень любящей вкусно пожрать, а на десерт употребляющей молоденьких девочек. Ну, вы меня поняли… Меня, например, мамка на чердаке прятала и выпускала только тогда, когда этот аспид угомонится. А я в фантазиях воображала, как раздобуду гранату и брошу в него… Уж такой он был отвратительный и жестокий, с пронзительный визгливым голосом и маленькими белесыми глазками, внешность его удивительно соответствовала внутреннему содержанию.