Соседи по квартире (ЛП) - Лорен Кристина - Страница 61

Он молча кивает.

— Уверена, они тобой очень гордятся.

— Думаю, да, — отвечает Келвин.

Снова это слово, будто звяканье монетки [имеется в виду ранее упоминавшееся звучание английского think с ирландским акцентом как tink — прим. перев.].

Эта ситуация совсем не похожа на мое расставание с Брэдли, когда единственное, что нам требовалось сделать, — всего лишь поставить точку. Сейчас же у меня сердце болит. Оно с силой сокращается, словно нарочно пытаясь удержать меня в этом моменте — где, для того чтобы найти себя, мне нужно потерять Келвина.

— Я рассказал им про Аманду, — потирая несуществующее пятнышко на брюках, говорит он. — Они в бешенстве. Но справятся.

Я не знаю, что ему ответить. Поэтому только сочувственно хмыкаю.

Келвин встречается со мной взглядом.

— А ты?

— Справлюсь ли с этим я?

Он кивает.

— Возможно, — отвечаю я. — Но не сразу. Нет, я прекрасно понимаю, почему ты их обманывал. Ты не хотел, чтобы они о тебе беспокоились. Но потом не рассказал и мне. Наверное, все это было просто… удобно. Мне и так трудно поверить в искренность твоих чувств, а твое ожидание, что я буду отзываться на другое имя, мало помогает делу.

— Я готов еще раз объяснить тебе все, о чем только попросишь, — говорит Келвин. — Тогда я просто запаниковал. И понимаю, что с твоей точки зрения все выглядит очень плохо.

— Это точно, — подняв на него взгляд, замечаю я. — И хотя мы можем обсудить Аманду и все, что с ней связано, вряд ли ты сможешь объяснить историю с Натали.

Келвин подается вперед и берет обе мои руки в свои.

— С Натали у меня ничего нет. Когда она позвонила мне тогда, я ответил, что теперь в отношениях. И не просил позвонить мне позже, — он наклоняется и целует мои ладони. — Я повел себя как трус, когда не рассказал родителям про Аманду. Надо было просто взять себя в руки и не молчать. И да, изначально я женился на тебе, чтобы остаться в стране, но моя любовь к тебе — не ложь. Я идиот, раз решил, будто ты станешь врать вместе со мной. Просто… — покачав головой, Келвин смотрит в окно. — В тот момент, кажется, я толком не разобрался в собственной голове. Но сейчас я здесь и сделаю что угодно, чтобы наладить наши отношения.

Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Гладкая кожа, беспокойный взгляд зеленых глаз, слегка пухлые губы, которые я целовала тысячи раз. Келвин выглядит сейчас таким несчастным, а мне даже нечего сказать.

— Я все испортил, — шепчет он и закрывает глаза. — Все разрушил.

Господи.

Как же больно.

Терпеть не могу этот момент. Ненавижу.

Когда Келвин открывает глаза, я понимаю, что не хочу, чтобы он уходил. Но мне придется сказать ему об этом. Мы оба порядочно запутались.

— Как и говорил, я вернулся собрать вещи… — начинает он и замолкает.

Я пытаюсь сглотнуть, но безуспешно. В горле, в груди, в животе, — во всем теле больно и пусто.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет. Не хочу. Но сейчас мне необходимо, чтобы ты ушел.

Опустив голову и глядя в пол, Келвин спрашивает:

— А хочешь ли ты оставаться в этом браке?

Мое сердце, да и все тело, кричит «Да». Да, да, да! Но что-то крошечное внутри, искра, которая чуть было не потухла, шепчет «Нет». Мы можем обсудить Аманду, Натали и все секреты, которые храним от своих родных, так же, как поговорили об обвиняющей меня в сталкерстве Лулу. Но все это мелочи; нечто большее должно начинаться с чистого листа. До сих пор в моей жизни ничего не происходило. Этот мужчина явился как вариант среди возможных приключений, и я была готова выйти за него, лишь бы сделать хоть что-то. Лишь бы ощутить свою жизнь как более значимую. Одержать хоть какую-то победу.

Оглядываясь назад, я вижу свое желание нырнуть в фиктивный брак с незнакомцем весьма удручающим. Тот факт, что Келвин врал мне, ужасен. Но от того, что я по-прежнему не уверена в его чувствах, ощущаю себя совершенно растоптанной.

Самое паршивое, что в глубине души я не понимаю, за что Келвину вообще меня любить; я чувствую себя неинтересной и докучливой. Что бы мои дяди ни говорили, мы с Келвином не похожи на Джеффа с Робертом. Наши отношения не начались с искренних намерений и откровенных признаний в любви. В нашей паре я не смогу быть Джеффом и оставаться в стороне, в то время как Келвин взлетит к своему успеху, словно ракета. Мне нужно наполнить жизнь собственными достижениями, а не просто быть свидетелем чужих.

— Я люблю тебя, — искренне говорю я Келвину и несколько раз сглатываю, чтобы не заплакать. Теперь настала моя очередь говорить эти слова впервые. Каждый раз, когда герои книг, которые я читала, собирались сделать то же, что и я сейчас, меня охватывала такая злость, что я кричала, глядя на страницы… Но сейчас их чувства мне понятны. — И часть меня действительно хочет остаться замужем, справиться с трудностями, после чего насладиться неожиданным и идеальным хэппи-эндом. Но я слишком привыкла к заботе о себе со стороны других и уже давно на автомате принимаю решения, исходя из их интересов. Слишком долго я боялась заглянуть внутрь себя и познакомиться с самой собой. Как и попробовать что-нибудь и потерпеть неудачу. А сейчас я сижу и думаю: «Я бы ни за что в саму себя не влюбилась. Как же мне тогда верить его словам?».

Келвин хочет возразить, но я протестующе поднимаю руку. Знаю, он хочет убедить меня в искренности своих чувств, вот только в качестве доказательства нашей взаимной любви упомянул лишь то, что секс был весьма хорош.

— У нас все могло бы получиться, но прямо сейчас я не довольна собой. Мне хочется делать хоть что-нибудь, вместо того чтобы просто наблюдать, как ты воплощаешь свои мечты.

Не сводя с меня глаз, Келвин тихо отвечает:

— Я понимаю, о чем ты.

Конечно же, он понимает. У него есть музыка, которую большую часть жизни он ставил на первое место. Было много проблем и пришлось приложить немало усилий, но в конце концов он справился.

Келвин окидывает взглядом мое лицо — лоб, щеки, нос, губы, подбородок, — а потом внимательно смотрит мне в глаза.

Медленно наклоняется и целует меня.

— Хорошо.

Когда он отодвигается, я с вопросительной улыбкой переспрашиваю:

— Хорошо?

— Я буду ждать.

глава двадцать седьмая

Думаю, мне стоит признать правоту однажды услышанного высказывания: «Иногда, когда все разваливается на части, что-то другое в жизни наконец встает на свои места». В конце концов, не будь разрушены наши отношения в тот день, на выходе из здания госучреждения, я бы ни за что не решилась уйти из театра. Не уволившись из театра, я никогда не устроилась бы официанткой в кафе Friedman’s в Адской кухне, где работаю три дневные и три вечерние смены в неделю. Без этой работы у меня не появилось бы свободного времени, чтобы писать. А без писательства я бы так и не почувствовала, как внутри меня будто укореняется нечто важное, рвущееся при этом наружу и жаждущее проявиться.

Мои черновики о том, каково было расти в зале симфонического оркестра, об уличных музыкантах, о блеске и изнанке Бродвея превратились из зарисовок в полноценное эссе.

Сейчас это кажется таким очевидным: пиши о музыке, дурочка!

Я уже и забыла о том восторге, когда из-под пальцев струятся слова, не успев толком сформулироваться в голове. Когда закрываю глаза и печатаю, я представляю, как рука Келвина движется по грифу гитары. Слышу звон падающих в футляр монет и вспоминаю, как он едва замечал толпу людей, сталкивающихся между собой и огибающих его на станции метро.

Пару недель подряд я стараюсь о нем не думать. Отвлекаюсь, работая официанткой, ведя подсчет словам в файле и бегая в Центральном парке не меньше одного раза в день. Я даже немного рада, поскольку мое тело сбросило несколько килограммов и стало более четко очерченным там, где раньше ничего подобного и не было. Но каждый раз, когда события замедляются, и я сажусь на диван или ложусь в кровать, то пялюсь в потолок и чувствую себя несчастной.