Моя сумма рерум - Мартин Ида - Страница 25

— Не шляюсь.

— А школу прогуливаешь?

— Нет.

— Завидую твоей маме! Сразу видно, приличный мальчик. Не то, что эти…

— Мам, ну хватит, — Тифон мятый и сонный выполз в коридор. — Чего ты всё ругаешься?

— А то, что никаких сил у меня на тебя нет. И нервов.

— Я же тебе звонил, — голос у него был ещё более хриплый, чем обычно, а на щеке и на груди отметины от подушки.

— И что с того? Вечно в какие-нибудь неприятности влезаешь.

Ругалась она по-доброму очень, будто через силу.

— Я правда не мог раньше прийти. Честное слово. Не обижайся.

— И полотенца мокрые на батарею не развесил. Чего приспичило в четыре утра мыться?

— Сейчас развешу, — Тифон обнял её и поцеловал в щёку. — Сделаешь сырники?

— На всех?

Он вконец разулыбался и довольно кивнул.

— Мама у меня золото, — с гордостью сказал Тифон, когда она ушла. — Всё понимает. А отчитывает для порядка. Проходи.

Я вошел в комнату. Обстановка была очень простая. Мебели мало: с одной стороны узкий шкаф и стол со старым огромным монитором. С другой угол со шведской стенкой и болтающейся на ней длинной боксерской грушей. Там всё было увешано фотками и плакатами различных бойцов и чемпионов, в которых я совершенно не разбирался.

А посередине на разложенной кровати сладко сопел Лёха.

— Его родокам пришлось сказать, что у меня останется, иначе бы ему таких пистонов наставляли, — пояснил Тифон.

— А чего вы всю ночь-то делали? — тихо, чтобы не разбудить Лёху спросил я.

— Смурфика искали. Помнишь Смурфика? Все злачные места обошли. В итоге нашли его на дороге прямо. Сидел на обочине, рыдал. Его собаку машина сбила. Там такой поворот есть гадский, когда выезжаешь, то ни пешеходов, ни выезжающие с боковой дороги машины не видно. Постоянно аварии там. Вот Смурфу и вздумалось в ночи дорогу переходить, хорошо, хоть сам жив остался.

— Что это он вам так внезапно понадобился?

— Да, чего-то мы с Лёхой подумали, подумали, и решили, что плохо там этот трупешник оставлять. Человек всё-таки. Может, у него даже родственники есть. А Смурф, он — стукачек. В ментовку, как домой ходит. На нариков, бегунков и тех, кто в розыске, стучит. Особенно на приезжих. Они на автовокзале с автобуса ссаживаются, а он тут как тут. За это полиция его самого не трогает, закрывает глаза на то, что наркотой промышляет. Вот мы и решили его попросить про покойника рассказать. Жаль только, что повешенного Жорика тоже снимут. Такой он классный.

— Андрюша, — в комнату заглянула мама. — Я там всё на столе поставила. Пойду схожу в магазин.

— Ну, мам, — примирительно сказал он. — Я сам попозже схожу. Всё куплю.

— Этого не купишь.

— Чего этого?

— Всё. Пока.

— Нет, правда, ты куда? — он вдруг забеспокоился и, вскочив, выбежал за ней в коридор.— Ты из-за того, что я поздно пришел? Ну, мам. Я правда сам всё сделаю.

Но дверь хлопнула, и он вернулся в комнату. Молча, с хмурым видом натянул майку и штаны, и мы пошли есть.

Сырники были очень вкусные, горячие, с густой холодной сметаной. И после бесконечных овощей казались мне просто восхитительными. Но Тифон почти не ел, машинально ковырялся в тарелке, потом вдруг спросил:

— Слушай. А как она тебе об этом сказала?

— Ты это о чем?

— Ну, мать твоя, когда… — он замялся, подбирая слова. — Когда…

— Вначале спросила, не возражаю ли я.

— А ты чего?

— А я сказал, что не возражаю.

— Чё правда? Сам согласился? — поразился он.

— Ну, я же не знал, что так получится. Думал, подружимся с ним.

— Вот ты дурак.

— Мне тринадцать было.

— Без разницы. Как можно отдать свою собственную мать какому-то уроду? Значит, ты её не любил.

— Любил, конечно. Но она же взрослая, а я мелкий был. Что я мог сделать?

— Да хоть сказать, что он тебе не нравится.

— Ну, а если представить, что у неё любовь и всё такое?

— Как я по-твоему должен это представить? — он вдруг так распереживался, что вместо привычного румянца на скулах выступили красные пятна. — Всё. Проехали эту тему.

— Хорошо, — с радостью согласился я. Потому что мне тоже не нравилось не только обсуждать маму, но и то, как он завелся, и что вообще с ним стало происходить.

Мы замолчали. Тифон смотрел в свою тарелку, а я в свою, краем глаза косясь на то, как он в задумчивости возит куском сырника.

— Нет, правда, я не хочу, чтоб ей было плохо, — неожиданно оправдываясь, заговорил он.

— Всю жизнь, чего бы я ни вытворял, она за меня заступалась. Дома, конечно, вставляла по первое число, но на людях никогда. Не помню ни одного случая, чтобы наказала несправедливо или унизила. Даже спрашивала всегда: «Как ты считаешь, я тебя справедливо наказываю?». И я ни разу не сказал «нет», и не потому, что чего-то боялся, а потому что реально был согласен.

Он покачал головой своим мыслям.

— А ещё она постоянно всё мне тащит, то фруктов накупит, то сладостей. Лучше бы себе сумку новую купила. Да и с давлением у неё какая-то фигня началась. Если сильно понервничает, сразу двести. А у неё школа. Но этот мужик её нереально бесит. Убить готов.

— Я решил, что буду сам по себе, и стану делать только то, что хочу и как хочу.

— А чего можно хотеть, когда ты один? Просто пожрать, там, или поспать. Что можно вообще хотеть для самого себя?

— О-о! — сзади раздался протяжный возглас, и мы обернулись.

В дверях, облокотившись о косяк, стоял Лёха в одних джинсах и босиком.

— Для себя знаешь, сколько всего можно хотеть? Сейчас я умоюсь и такого тебе порасскажу, на всю жизнь хотения хватит.

Он многозначительно подмигнул и исчез в ванной.

— Сто раз тебе говорил, — умытый Лёха сиял. — Оставь свою мать в покое. Ты ей надоел.

— Что? — Трифонов мигом очнулся от своих загрузочных мыслей.

— Ладно, ок. Шучу. Но реально, Андрюх, сколько можно уже на эту тему загоняться? Ну, даже если есть у неё кто, что тебе с того? Сиську ты уже не сосешь.

— Блин, Криворотов, — Тифон выпрямился и строго посмотрел на него. — Ещё одно слово и, клянусь, я дам тебе по морде.

— Ой, не, — Лёха сел между нами и взял сырник рукой из общей тарелки. — По морде мне нельзя. У меня сегодня, между прочим, свидание. Даже два.

Он посмотрел на часы в телефоне.

— Сейчас пожру и сваливаю. Ты бы тоже себе бабу завел и сразу перестал нервничать и на людей кидаться.

В следующую же секунду Криворотов едва успел увернуться от хорошей оплеухи, но, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Слушайте. Есть одно дело. Чуть не забыл. Мои родители на даче строительство планируют затеять. В общем, папа просил помочь сарай сломать. Поможете?

— Сломать? — уточнил Тифон. — Без проблем. Я тебе что угодно сломаю. Хоть сейчас.

— А ты как? — Лёха посмотрел на меня. — Поедешь?

Я, не раздумывая, согласился.

От Трифонова я ушел загруженный, совершенно позабыв поговорить, о чем собирался.

Всё же, как ни крути, человек тотально и бесконечно одинок. Хотя бы по факту рождения и смерти. Живут же люди с самого детства без родителей, и ничего, может, и хорошо, когда не успеваешь ни к кому привязаться и рассчитываешь только на себя?

Что лучше: никогда не иметь чего-либо, или иметь, а потом потерять? Наверное, я рассуждал, как тупой примитив, но мне было позволительно, потому что гениальностью или какими-то особыми талантами я не отличался. Однако получалась какая-то полнейшая чепуха. Если человек одинок и никому не принадлежит, то почему же тогда в одиночном заключении сходят с ума?

Зря Трифонов поднял эту тему.

Я остановился возле своего подъезда, придумывая, куда бы ещё пойти, чтобы не возвращаться туда, где, находясь в одиночестве, побыть одному никак не получалось.

Плохо только, что я забыл поговорить с Тифоном насчет этих сестер. Что всё-таки с ними делать? Перезвонить или забить уже, раз всё стихло?

Мимо с сумкой до отказа набитой продуктами прошел Вениамин Германович, поздоровался, спросил, когда я зайду. Пришлось сказать, что уроков много задают и ЕГЭ на носу. Он ответил: «освободишься, приходи — очень поможешь», и как-то так всё наложилось одно на другое, что я просто взял и набрал номер Яны.