Что-то не так (СИ) - "gaisever" - Страница 15

Марк бросился к ней, наклонился.

– Тедхи́нгет-ле! – прохладную тишину вспорол надтреснутый голос. – Ле, доо! – в голосе прозвучала паника. – Ле!

В проеме противоположной арки вспыхнул огонь. Эта вспышка была еще ярче; огонь ударил в глаза так сильно, что Марк вскрикнул. Он успел разглядеть, что под аркой стоит человек, в руках – длинный жезл, нацеленный в Марка; вроде такой же как был у того, в тот первый вечер в том первом доме. Искристая сфера разлетелась по пространству двора и растворилась в стенах. Марк стоял, закрыв рукам глаза и проклиная всю эту пиротехнику; в голове гремел колокол.

– Стадхе́ххе, доо! – прокричал человек из-под арки; огонь вспыхнул снова, ударив в глаза сквозь пальцы и веки.

Марк зарычал и, теряя самоконтроль, бросился к арке, намереваясь накинуться на человека с голыми кулаками. Через пару шагов, однако, остановился – сослепу можно было упасть, или врезаться в стену. Когда жгучие пятна в глазах, наконец, растворились, он обернулся назад. Эйнгхенне лежала бездвижно, черным пятном протыкая наступавшую тьму.

Три секунды Марк простоял охваченный паникой; затем рванулся к двери, на которую ему указала Эйнгхенне, и ворвался в дом. Так и есть – такой же зал с очагом в дальнем конце. Напротив этой двери – другая, выход на площадку перед главным фасадом; по сторонам очага – еще две. В зале находилось несколько «униформистов»; сидят, уткнувшись в посуду, сверкающую бликами очага. Все так же, как несколько дней назад, в той трапезной, где они с Гессехом были атакованы в первый раз.

Сидевшие не обратили на Марка никакого внимания. (Допустим, глухие, и ничего не слышат; так, может быть, если не слепые, ничего не замечают намеренно? Вспомнить повешенных во втором доме. Сидят, принимают пищу, поедят – уйдут. Повесят – и ладно, не сегодня – так завтра, а ужин пропускать нельзя. Как-то так.)

Он выскочил обратно во двор, подбежал к Эйнгхенне и подхватил ее на руки. Вернулся в дом, пронес в самый укромный угол за очагом (в такой же какие выбирал Гессех – где он там, все таки?). Положил на скамейку и снова побежал во двор, за посохом – ясно, что разлучать девчонку с этим предметом нельзя. Выскочил в серо-синие сумерки, в которых уже почти ничего не было видно, разглядел на потухшем полу черную спицу, схватил посох и вернулся под крышу.

Когда он шагнул в проход между столами и сделал пару шагов, колокольчик на посохе звякнул. Трое-четверо «униформистов», сидевшие словно их не было, оторвали головы от своих приборов и уставились на мерцающий в огне очага посох. Полумрак трапезной не скрыл на их одинаковых лицах замешательства и даже паники. Три секунды они сидели не двигаясь, затем разом вскочили, цепляя столы и опрокидывая замечательную посуду.

– Ме́йхем-доо! – закричали они наперебой. – Ме́йхеме́йргде ведхе́тт, доо! – они замахали руками в ту сторону куда изначально собиралась удалиться Эйнгхенне.

Марк шагнул дальше; серые повыскакивали из-за столов и ринулись вон – через правую от очага дверь, за которой в тех домах пролегал коридор со светящимися узорами.

– Вот и отлично, – он хмыкнул и оглядел посох. – А то вы меня напрягаете, если честно.

Он подбежал к Эйнгхенне, прислонил посох к стене, и, пользуясь, наконец, законной возможностью содрать этот дурацкий клобук, содрал его, свернул и подложил под голову. Полумрак не скрыл страшной бледности; Марк приложил пальцы под угол челюсти и застыл, затаив дыхание. Все нормально, пульс есть, на месте. Посох у стены мерцает багровым золотом; если бы не эта железка, Эйнгхенне (нет никакого сомнения) была бы мертва.

Интересно, что́ такое произошло, если этот урод с жезлом решил ее уничтожить? Ведь эти черные в клобуках не только пользуются неприкосновенностью (нет никакого сомнения) – они ведь здесь как некие жупелы, от которых бегут все и вся. Объяснение могло быть одно – причиной атаки был собственно Марк. Урод с жезлом даже презрел некий порядок вещей и решил убить черного человека.

– А вот обломайся, кретин, – хмыкнул Марк с мрачным удовлетворением, вспомнив панику, охватившую урода с жезлом.

Кретин обломался, но что делать? Пока только ждать. Марк, чтобы Эйнгхенне, уложенная на лавке, оставалась перед глазами, присел на полу рядом с посохом, прислонившись к стене и сбросив сумку под стол. Можно расслабиться – пока посох находится в помещении, здесь никто не появится, это ясно.

Часа три он дремал, время от времени просыпаясь и проверяя все ли в порядке с Эйнгхенне. Потом крепко заснул, а когда проснулся, то обнаружил, что на лавке никого нет. Он вскочил как встрепанный и огляделся. Зал был пуст. Повернул голову – посох на месте! Вот тебе раз – куда она убежала без этой своей критической железяки?

Схватив посох, он пронесся между столами и вылетел пробкой во двор. Занималось утро – над восточной стеной двора небо уже посветлело и порозовело; было очень свежо, почти холодно. Марк, после теплого помещения, сразу затрясся, и тут же подпрыгнул от радости – черный мешок маячил в середине двора.

– Ты куда убежала, балда?! – крикнул он и подскочил к Эйнгхенне, которая стояла закрыв глаза, будто вслушиваясь в некие неслышимые сигналы. – Пошли в дом, холодно!

Девушка, все такая же мертвенно-бледная, подняла на него взгляд – как будто растерянный.

– Летентдетто́, – сказала она почти неслышно.

Голос едва звучал – бесцветно, безжизненно, никакого сравнения с ясной звонкостью вчерашнего дня.

– Ссеэ эйк гахха́йнтдем-тхоо, – она улыбнулась – грустно и как-то беспомощно. – Го́йсеммде, таахе́йммдетт, – обернулась на башню и подняла руку, указывая на розовый блеск зубчатого парапета, как раз тронутого первым рассветным лучом. – Таахе́йнгес.

– Опять тебе этот таахе́йнгес, – разозлился Марк, вцепился ей в локоть и потащил в дом. Дотащив до стола, он усадил Эйнгхенне на лавку и вручил посох. – Держи свою железяку.

Она улыбнулась. Затем сложила руки перед собой и опустила голову.

– Ленгенгменто́й, та́хенгсерт-кхаа...

– Ну, и куда ты собралась, такая, – та́хенгсерт-кхаа? Ты два шага не сделаешь. Только да, убираться надо, и как можно скорее. Эти уроды, я понял, устроили на нас охоту. И устроили, я понял, именно на меня. А ты, я понял, со мной засветилась, и попадаешь теперь под раздачу. Сдается мне, этот вчерашний козел тут как бы главный, на месте. В одиночку он обломался, и наверняка позвал ассистентов... Надо что-то придумать, – Марк подобрал из-под стола сумку, задумался. – Придумал. Сиди здесь! – напрягся и вспомнил: – Гааре́йнгет!

Он вышел из трапезной и направился к противоположной арке, в которой по-прежнему находилась платформа с ужасным ящиком. Из дверей слева от арки вышел «униформист», свернул в арку и растворился во мраке.

– Стой! – закричал Марк и сорвался.

Подбежав к человеку, он увидел у того в руках давешний жезл с шариком-многогранником.

– Ну-ка, продолжай... А я посмотрю что ты делаешь.

Человек, окинув Марка индифферентным взглядом, с такой же безразличной монотонностью – словно ученик зубрящий постылому преподавателю очередное постылое стихотворение – произнес заклинание и тронул шариком жезла стенку черного ящика. Шарик загорелся рубином; мягко-сочно-густым, и каким-то таким мягко-жарко-приятным, в стылости раннего утра, что его захотелось взять в руки, подержать и погреться.

Откинутая стенка ящика поднялась и замкнула объем. Серый пробубнил еще одно заклинание; платформа отделилась от пола и зависла на небольшой высоте.

– Стой, – Марк схватил человека за локоть.

Тот обернулся и опустил руки. Марк шагнул к платформе и осторожно тронул ногой. Платформа подалась очень легко – этого слабого импульса ей хватило, чтобы отскользить и удариться в стену. Ударившись, она оттолкнулась и вернулась в исходное положение.

– Убери этот гроб, – Марк тронул черную стену короба и перевел руку в сторону.

«Униформист», как видно, собирался продолжить манипуляции с грузом, но Марк схватил его за руку.

– Убери его к черту!