Киевские ночи
(Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович - Страница 57

— Ну, вот мы и познакомились с герром Бунке, — сказал потом Калиновский. — Тупая лошадиная морда. Но, как все немцы, любит орднунг. Что ж, мы им устроим порядок, во славу фюрера. Порядочек. — И добавил тише — Наше дело — тянуть волынку… А когда все-таки поступят на ремонт танки и пушки, придумаем что-нибудь Другое.

Каждый день на завод приходили новые люди. Одних понуждал приказ и страх наказания, других — голод. В дальнем углу заводского двора обносили колючей проволокой приземистое помещение склада — там, как шепотом передавали из уст в уста, должны жить военнопленные, которые будут работать на заводе.

По распоряжению шефа Бунке Калиновский следил за расчисткой цехов и заводской территории, а Зубарю было приказано составить письменный доклад о производственно-экономических показателях предприятия с характеристикой ассортимента продукции, себестоимости и т. п. Дело нелегкое. Часть документов была вывезена, часть уничтожена. В большой комнате рядом с кабинетом Бунке столы и шкафы стояли пустые, но в углу высилась груда беспорядочно набросанных бумаг. Олекса с головой погрузился в эти бумаги, а непоседливый Калиновский бегал по всей территории завода.

Зубарь чувствовал, как возвращается к нему спокойствие и душевное равновесие. У него была работа, пусть противная и кропотливая, но он был занят весь день. Не нужно было сидеть в своей комнате, где каждая вещь резала глаз, напоминала про сына и Марьяну. Не нужно было выходить на улицу, где тебя на каждом шагу ждет опасность. Целый день напролет он копался в бумагах.

И даже Лиза не подстерегала на лестнице, — видно, махнула на него рукой. Правда, однажды он встретил ее у дома, она шла с мужем. Кузема поздоровался и с вызывающим видом взглянул на Зубаря, как смотрел теперь на всех соседей; его самодовольная физиономия говорила: «Что, завидно?! Завидно?» Лиза холодно и равнодушно кивнула головой. Пройдя несколько шагов, Зубарь обернулся. В это же мгновение обернулась и она и метнула на Зубаря такой лукавый, задорный заговорщицкий взгляд, что он еле сдержал усмешку: «Чертовка».

Вскоре Бунке привел к нему двух человек: один раньше работал в плановом отделе, другой был бухгалтером.

— Шнеллер, шнеллер! — сказал Бунке, выпятив нижнюю челюсть.

Они втроем стали копаться в бумагах, изредка перебрасываясь словом и недоверчиво поглядывая друг на друга.

Часом позже забежал Калиновский, смерил внимательным взглядом плановика и бухгалтера и прошел в кабинет шефа, бросив строго, начальнически: «Порядок должен быть! Орднунг!»

Зубарь чуть не рассмеялся, а его помощники испуганно переглянулись.

В конце дня Калиновский снова пришел к шефу, но на этот раз не один, а в сопровождении невысокого пожилого рабочего, небритое скуластое лицо которого расплывалось в глуповатой улыбке. Этот рабочий нашел под грудой лома завернутый в толь и хорошо смазанный мотор. Он сразу же подбежал к Калиновскому и, размахивая руками, закричал:

— Я нашел мотор. Совсем новый! Большевики спрятали, а я нашел…

— Хорошо, — коротко ответил Калиновский, и живой глаз его остро впился в заросшее щетиной плоское лицо. — Как ваша фамилия?

— Гребнев, — охотно ответил тот. — Это я его нашел… — Маленькие глазки Гребнева блестели, губы расплывались. — Большевики спрятали, а я…

— Слышал уже, — оборвал его Калиновский. — Идите работайте.

Но Гребнев не тронулся с места. Он смотрел на Калиновского наглым и хитрым взглядом.

— Нужно сказать ихнему… как его? Шефу. Я нашел…

— Скажу.

— А я хотел сам…

— Идем, — резко бросил Калиновский.

В кабинете Бунке Гребнев потерял самоуверенность. Он робко поклонился и промямлил:

— Так вот, смотрю, а оно…

Калиновский перебил его и громко доложил, что во время работ по очистке двора, которые проводятся под его, Калиновского, надзором и руководством, найден новый мотор. Он небрежно кивнул на Гребнева:

— Вот он…

Переводчик, спотыкаясь, произнес длинную деревянную фразу. Когда он умолк, Гребнев ткнул себя в грудь:

— Я нашел…

Но шеф и переводчик даже не взглянули на него.

Бунке встал, вышел из-за стола и пожал Калиновскому руку. А Гребневу лишь снисходительно кивнул головой. Потом сказал что-то по-немецки и, выдвинув нижнюю челюсть, прибавил по-русски: «Порьядок». Калиновский выпалил в ответ: «Орднунг!» Оба с довольным видом смотрели друг на друга. А Гребнев тщетно ловил взгляд Бунке, кланялся и бормотал:

— Я нашел…

Позднее, когда они с Зубарем шли домой, Калиновский прямо-таки кипел от ярости:

— Раб, презренный, жалкий раб. Раб, готовый ползать на коленях… Нашел мотор — и веди его к начальству. Чтоб фашист собственными глазами удостоверился в его собачьей преданности. Чтоб бросил ему какую-нибудь подачку. Кланяется, кланяется… А Бунке на него и не смотрит. Бунке не снизойдет до того, чтоб ему руку подать. Как же — простой рабочий, скот. А он, Бунке, — шеф!.. Нет, ты только подумай, какая душонка у этого Гребнева. Такой тип о чем мечтает? Во-первых, нажраться как свинья, а во-вторых, чтоб дали плетку и поставили старшим. Рабская и хищническая психология всегда живут бок о бок.

Он умолк. И долго шел, уставясь в землю.

— Мы такого навидались за эти дни, что пора уже и привыкнуть, — сказал Зубарь.

— Не привыкну и тебе не советую. Привыкнуть — значит примириться. К черту!

Они прошли еще немного.

— Слушай, Олекса, — Калиновский повернул голову так, чтобы живым глазом видеть Зубаря. — Ты знаешь: я тебе доверяю… Можешь сделать одно дело? Очень нужное.

Сердце Зубаря забилось чаще: тревожно и радостно. Начинается… начинается что-то большое.

— Сделаю!

— Подожди, — оборвал его Калиновский. — Ты ведь еще не знаешь, о чем речь. Не торопись и подумай. Надо, чтоб у тебя недели две, ну, три пожил один человек. Пока устроится… Понимаешь? Документы у него в порядке.

Как-нибудь пропишем, Ясно?.. Сам я его не знаю, никогда не видел. Но это человек, которого надо беречь. Подумай.

— Чего там думать! — торопливо ответил Зубарь, стараясь говорить как можно увереннее. — Все, что надо, сделаю.

Он спешил выразить согласие, ибо знал: если начнет раздумывать, непременно подкрадутся, проникнут в душу колебания и сомнения. Чего тут долго думать? Он ожидал дела более значительного, более опасного. Зубарь решительно повторил:

— Пусть приходит.

— Спасибо, Олекса. Я знал, что ты не откажешь. — Калиновский смотрел на него с таким неподдельным чувством, что даже его стеклянный глаз светился лаской. — Запомни: его зовут Матвей Кириллович. Или просто — дядя Матвей.

Они пожали друг другу руки и разошлись.

Не с Олексой Зубарем начинал свою подпольную работу на заводе Калиновский. Они вместе учились в Политехническом институте, вместе работали. Это много значило. Однако Калиновский не забывал и о том, что до войны Зубарь всегда оказывался в стороне от кипения страстей. А когда же в институте или на заводе не кипят страсти!

Он сочувствовал Зубарю в его тяжелом горе, доверял ему, но не настолько, чтобы быть откровенным до конца. Зубаря следовало проверить, испытать его стойкость, выдержку. Первым таким испытанием, считал Калиновский, была трагедия сентябрьских дней, когда в Бабьем яру погибла семья Зубаря: мать, жена, сын. После такого несчастья человек должен обратиться в кремень. Может быть, не сразу, но должен. Калиновский приглядывался к Зубарю. Кремнем он пока еще не стал, но и не раскис, это уже хорошо.

Теперь он проверит Зубаря на другом деле. Пускай поживет у него неделю-другую человек, которому надо на время скрыться от чужих глаз. Калиновского порадовало, что Зубарь сразу же согласился взять к себе этого человека. Значит, все идет хорошо. А что дальше будет — посмотрим.

То нелегкое дело, для которого партия оставила Калиновского в Киеве, на заводе, он начинал вместе с электросварщиком Макаром Даниленко, тем самым рабочим, что разравнивал и утрамбовывал землю на месте, где был спрятан медный провод.