Распыление. Дело о Бабе-яге (СИ) - Зимина Татьяна - Страница 24

— Спасибо, бвана. — с чувством поблагодарил я.

— Обращайся. — милостиво кивнул Лумумба и, заложив руки за спину, продолжил шествие.

— А всё-таки… Зачем нам к Маше?

— Хочу предложить ей работу.

— О как… — теперь я уже не подпрыгивал, и не хотел зарыться в землю. Какие-то остатки зелий еще бродили в глубинах моего сознания, как потерявшиеся дети по пустому гулкому дому, но голова наконец-то очистилась и ноги стали мне подчиняться. — Так она и согласится…

— Я сделаю Маше предложение, от которого она не сможет отказаться.

— Но зачем? Нам что, вдвоем плохо?

— Как показала практика, не зря магам определено ходить по двое. Разделились — и сразу неприятности. Бабу-Ягу так и не обнаружили, ты угодил под удар суккуба…

— Суккуба? — я был поражен. Ничего такого я в упор не помнил.

— Девушка твоя, Чернава. Не улавливаешь? — я помотал головой. Или еще хмель до конца не выветрился, или впрямь я дурак. — Она — суккуб. Или, по-здешнему, навка. Ночная охотница.

В справочнике картинка была: грудастая девица в неглиже. То есть, без ничего. Лично я никакого неглиже не видел.

— Они ж на красоту приманивают, верно? — поделился я с Лумумбой. — А та меня вовсе не соблазняла. Ничего "такого" — я покраснел, — не предлагала. Вот, разве что, выпить…

— Из круга ты вышел, как миленький. А ей только того и надо было.

— Но зачем суккубу моя расческа?

— Плохие у тебя зубы, молодой падаван. Никак тебе гранит науки не дается.

— Я первым на курсе был! Ну, вторым — это точно. Третьим, во всяком случае… А зачем?

— Суккубу не расческа была нужна, а волосы твои рыжие, которые меж зубьев застрять могли. Что еще она взяла?

— Деньги. Ключ от номера. Платок…

— Придется поработать над твоей защитой. — пробормотал бвана себе под нос и сочувственно похлопал меня по плечу. — А то утащит, не ровен час, в омут глубокий.

— В омут русалки тащат! — радостно сообщил я Лумумбе. — А вы говорите…

Вот так, мило беседуя, мы добрались до места. Улица была узкая, извилистая, заборы стояли вплотную к дороге. Через заборы свешивались ветви черешень. По пыльной колее бродили куры, в густых лопухах спал, раскинув лапы, громадный, пегий с рыжим подпалом, пес. Когда мы проходили мимо, он приоткрыл один глаз, оглядел нас с ног до головы, затем беззвучно щелкнул челюстями на муху и повернулся на другой бок. Я нахмурился: где-то я эту псину уже видел…

Дом был довольно старый, под серой шиферной крышей. Сайдинг, давно не крашеный, производил впечатление заброшенности и неуюта, однако во дворе пестрели радующие глаз клумбы. Половину цветов на них я даже не знал. Только бледно-синие васильки, да розово-красный львиный зев. В стороне, как король среди подданных, высился единственный розовый куст. Бутоны на нем были богатого, багрово-винного оттенка. Так и захотелось подойти, понюхать…

— Ваня, веди себя прилично. — напомнил Лумумба, направляясь по дорожке к рыльцу. — Помни: мы пришли не ссориться.

— А почему именно она? — шепотом задал я вопрос, который терзал меня всю дорогу. — По мне, полезнее был бы тот парень, Обрез.

— У Обреза уже есть наставник. Если бы он сам захотел… Но он не захочет. Тем более, нам нужна девушка. — договаривая, Лумумба уже стучал в дверь, и спросить, почему именно девушка, я не успел.

Дверь распахнулась рывком, будто там знали, кто пришел, и очень этого ждали… Но, увидев выражение лица Маши я понял: ждали не нас.

— Здравствуйте, Марья. Позволите войти? — Лумумба вежливо улыбнулся.

— Маша меня зовут. — буркнула она. — Чего надо?

— У нас к вам предложение. — она на секунду задумалась, потом кивнула.

— Ладно, проходите. Хуже всё равно не будет. — мотнув копной распущенных, и похожих на огненное облако волос, она пошла вглубь дома.

Внутри было очень уютно, несмотря на то, что обои кое-где отставали, двери давно нуждались в покраске, а потолок в побелке. Но общая атмосфера — детские картинки, яркие и веселые, которыми были залеплены почти все свободные места, чистые, как слеза младенца, окна за кружевными занавесками, запах какой-то выпечки — всё это говорило о том, что дом этот любят. Я даже позавидовал, немножко. Впрочем, у нас, в казармах при агентстве, тоже неплохо. Тепло и сухо. Кормежка три раза в день…

Нас провели на кухню. За круглым столом, бессильно сжав руки, сидела красивая и бледная девушка. А рядом с ней — Таракан. Я удивился: не создавалось впечатления, что они с Машей такие уж друзья.

Неуверенно махнув в нашу сторону, Маша сказала:

— Вот… пришли. Я тебе о них рассказывала. — обратилась она к девушке.

— Это Ласточка. Мы вместе живем. — уже нам с Лумумбой. — А Таракана вы знаете.

— Рад познакомиться. — наставник чопорно поклонился. — Но… Я бы хотел видеть вашего учителя. Нельзя ли его тоже пригласить?

— Нельзя! — вдруг крикнула она. Его никуда больше нельзя пригласить! — и, развернувшись, выбежала из кухни. Где-то хлопнула дверь.

Мы перевели взгляды на Таракана.

— Бабуля ушел. — вместо него сказала девушка. — И не вернулся.

Бабуля исчез в ту ночь, когда я ушла на охоту. Ласточка думает, он сам так решил. Почувствовал, что больше не может сдерживаться, что навсегда становится чудовищем. И ушел, чтобы никому не навредить.

Это был удар. После всего что было, после Матери Драконов, психованных магов, из-за которых всё и покатилось к чертям собачьим, вернуться домой и узнать, что он ушел… У меня опустились руки.

Ласточка, бледная после болезни, теперь и вовсе походила на ледышку — тонкую до прозрачности. Близняшки рыдали взахлеб.

…Обрез, как и велел ему Таракан, довел меня до самого дома. Я, переборов себя, пригласила его войти. Нельзя отпускать человека, который тебе чем-то помог, даже чаем не напоив. Пусть он тебе и не очень нравится… Так мы и застали Ласточку с детьми на кухне. За пустым столом.

Сила привычки. Бабуля всегда говорил: кухня — сердце хорошего дома. На кухне всегда тепло, вкусно пахнет, и есть стол, за которым может собраться вся семья… Без него — без привычного терпкого запаха самокруток, ироничного смеха, громкого голоса, распекающего за очередную проказу близнецов, было пусто и одиноко. Как мы будем теперь жить?

Узнав, что произошло, я бессильно рухнула за стол. Навалилась усталость: две бессонные ночи, сумасшедшая битва с драконами, а теперь — это. Я будто провалилась в глубокий черный омут. Если б не присутствие близняшек, я бы наверное расплакалась. Но нельзя. Теперь я — старшая в доме. По-честному, старшая конечно Ласточка, но она всегда была не от мира сего. За ней тоже придется приглядывать…

Обрез, поздоровавшись и уяснив, по какому поводу похоронное настроение, развил бурную деятельность. Растопил плиту, поставил чайник, смел окаменелые крошки со стола, выгнал близняшек умывать сопли и слезы.

Ласточке приказал чистить картошку. Ну откуда Обрезу было знать, что ножей дома мы ей не даем? Что моя подружка, начав резать — неважно, что, — уже не могла остановиться… Это была оборотная сторона непревзойденного искусства владения клинком. Самое главное, не Бабуля её этому научил. Она уже такая была, когда к нам попала. Только ничего о своей прошлой жизни не рассказывала.

Теперь, глядя на то, как она аккуратно снимает тонкий слой картофельной кожуры, высунув язык от усердия, я не знала, что и думать. Подменили подружку…

Или Обрез так на неё повлиял? Она смотрела на парня — длинного, нескладного, с куцей, растущей только местами, бородкой, в постоянно съезжающих на нос разбитых очках, как на святого.

— Откуда ты знаешь, что Сашка до сладкого сам не свой? — спросила я, пока Обрез споро замешивал тесто.