Побочное действие - "Мадам Тихоня" - Страница 38

– А ведьмы, значит, тоже не умеют исцелять… – устало отдуваясь, проговорил Бен. Снова этот дурацкий вопрос. Как же, чёрт возьми, хочется огрызнуться, даже ударить, но Мэл и рта не успела открыть, чтобы ответить.

– Ведьмы нихуя не умеют исцелять, – мрачно подхватил невесть откуда взявшийся Ваас, нависая у Бенджамина над головой, а тот сразу съёжился, задрав плечи. Главарь едва покосился на доктора и продолжал, щуря обведённые темнотой глаза:

– Спроси у Цитры, хе-хе. Как же… Подсадить на шмаль, послать на смерть, станцевать на твоих грёбаных костях – это ведьмы умеют. Больше нихуя! Но им, блядь, молятся, как богиням.

«Когда это я требовала себе молиться?» – чуть было не вырвалось у Мэл, но она в буквальном смысле прикусила язык. Что-то уловила проклятым ведьминским своим чутьём, или просто всмотрелась и прислушалась? Ваас покачивался над несчастным доктором каменной глыбой, нависшей на краю обрыва под порывами сильного ветра, и голос его, сейчас странно негромкий, уходил в пустоту. Туда, где больше никого и слышно только стук собственного сердца.

«Накурился уже», – Мэл презрительно дёрнула плечами, собираясь молча выслушать всё, что будет нести этот тип с пустыми зрачками. Сейчас станет гримасничать, махать руками, прорываться через чужое непонимание угрозами. Наркоманский бред, несовместимый с нормальным сознанием, но…

Под бредом нащупалось такое, от чего под рёбрами возник тоскливый провал – будто желудок на секунду куда-то ухнул. Мэл сжала кулаки и выдохнула холодно:

– Нет смысла помогать трупам.

Нет, всё правильно. Раненый всё равно бы умер, не выживают в таких условиях, с такой кровопотерей – это чувствовалось, «проводки» никогда не обманывали. Только вот слова почему-то напоминали попытку оправдаться. Ваасу, видимо, показалось то же самое, и он усмехнулся, смерив Мэл взглядом – будто только что заметил.

– Что, хочешь сказать, на той ёбаной станции не так было? Нихуя вы не умеете, только разрушать. А это просто, охренеть как просто: бам – снёс полбашки, всем весело, всем смеяться.

Он и издал смешок, больше похожий на собачий лай, который часто слышался издалека. Тут же, зашипев сквозь зубы, оборвал сам себя. Присел рядом, заставив Бена испуганно потесниться, а Мэл – посмотреть-таки в упор, не отворачиваясь.

– Блядь! Да мы тут все… – вздохнув как-то удивительно устало, проворчал Ваас. Замолчал, опустив веки так, что видны стали только окрашенные кровью белки, и замер, не шевелясь. И вдруг расширил глаза, повёл головой и выпалил, будто отыскав верное слово: – Боги! Ёбаные боги из грязи и крови всего пропитанного дерьмом человечества. Я тоже решил: неплохая идея, да, блядь, отличная идея. Поэтому я царь и бог Рук Айленда. И кто поспорит? Может ты, Бен? А? Хочешь поспорить? Хочешь, блядь, поспорить? Пули будешь потом сам выковыривать из собственных вонючих потрохов?

Главарь впился глазами в Бенджамина, разом разрушив впечатление, что разговаривал сам с собой или с кем-то, кто находится далеко. Например, с Цитрой – Мэл уже во второй раз слышала это имя. «Ведьма»… Смуглое лицо, которое можно назвать экзотически красивым. Светло-зелёные глаза с пронзительными зрачками. Кошачья грация и стать – богиня, как есть богиня с изящными величественными жестами, которым подчиняются все. И все повторяют за ней эхом: «Предатель!»

То же самое, глядя на Вааса, мысленно повторял дикарь, расплескавший потом кровь с мозгами по светлым камням. Твердил монотонно и упорно слова своей жрицы: «Предатель, предатель, продался Хойту». Что-то тут не вязалось со всем остальным – мысли безбожно путались, заражённые тем ужасом, что исходил от Бенджамина. Доктор застыл соляным столбом и умудрился сделаться серым даже под загаром, так ни разу и не пикнув.

– А у тебя, ведьма ёбаная, – снова «вспомнив» о Мэл, вскинулся Ваас, – хватит сил только на то, чтобы оборвать его сраные мучения! Да, Бен? Смотри-ка, Бен, кого мы притащили тебе в «помощницы». Не нужна такая? Видишь, наш Гип молчит. Не-не, ты еще не поняла? Ты ему не нужна. Ты нихуя не нужна никому. Ты как ядерное оружие – достают, когда надо нахуй стереть кого-то с лица земли.

– Давно поняла, – скривилась Мэл, вдруг сообразив, что тоже едва не цепенеет, подобно Бену. Дико разболелась спина – в позвоночник будто втыкались иглы, распространяя вокруг себя то ли холод, то ли жжение. Перед глазами было как-то темно, хоть солнце ещё не скатилось за забор и пальмы, шевелящие листьями за пределами аванпоста. Проклятые пальмы, они переговаривались на ветру пустым перезвоном, и в меланхоличных голосах их чудился далёкий голос Мейсона Харта. «Ведьмы никому не нужны…»

Кажется, дальше главарь снова рассмеялся. Всё тем же лающим, невесёлым смехом, изображая удовольствие, щурясь и скалясь.

– Играй в ледышку, сколько влезет. Я уже привык, я, блядь, привык. Ты уже не выведешь меня. Ты сейчас как зверь в клетке – рычи, рычи. Мне так даже веселей.

Он говорил что-то ещё, а Мэл всё пыталась поймать ускользающие мысли, вроде бы страшно важные, но пальмовый перезвон загонял их в пустоту. В мозгу крутилось только: весело, как же – курево не глушило даже боль от перелома, не говоря уже о чём-то большем.

Потом он снова вспомнил станцию, вернув Мэл в то самое мерзкое чувство: она перешла черту. Уподобилась всем, кто причиняет боль только ради того, чтобы хоть как-то заглушить собственную. После этого, кажется, голова совсем закружилась.

Кружилась она и сейчас, вместе с тающей в темноте крышей и балками без потолка. Где-то там всё так же шуршала ползучая и летучая мелочь, пытаясь пробиться к свету, что сочился сквозь мелкие щели. Но свет тоже таял, а насекомые твари всё копошились, раздражая непрерывным зудением. Где-то под сердцем с тупым нытьём рассеивался весь прошедший день. Аванпост – «какие-то Мастерские какого-то Нэта». Засада. Бой. Ваас.

Пленный. Раненый. Бенджамин. Снова Ваас. Чёртов главарь, от действий которого ныло тело и саднило лицо: от ударов, верёвок, тока, пули. Да плевать, даже почти не злит, в отличие от слов. Слова не просто злят – они переворачивают всё внутри, поднимают к горлу ядовитую горечь так, что впору захлебнуться.

А ведь она снова чуть не сорвалась. Прошипела: уж не ждёт ли он, что она станет просить прощения… за станцию? Чуть было не добавила: кто он такой, чтобы упрекать её? Спохватилась. Уже почти по привычке ждала в ответ вспышки, но её не случилось.

– Прощение… – он поморщился. Уставился впереди себя – двое пиратов как раз, измазываясь жидкой ещё кровью, вытаскивали из-под навеса тело своего собрата. Чтобы сжечь тут же, прямо за забором, распространяя вонь горелой плоти и чёрную сажу. Слова Вааса тоже походили на хлопья сажи, что медленно кружатся в воздухе:

– Блядь, прощение… Если бы всё в этой жизни было так просто. Творишь лютый пиздец, а потом, как в детстве, да, блядь, как в детстве, просишь прощения – и всё, бам, счёт обнуляется. Ты снова чистый.

Мэл прикрыла глаза. Мрак ещё сильнее сгустился, он шевелился и стекал по опущенным векам, будто барак тонул в чернилах. В детстве… В то время она сама не думала, что попадёт в белые стены, где нужно будет решать, кому жить, а кому умереть. Где приходилось бояться: однажды вместо преступника и отребья на страшный стенд попадёт невиновный.