Неповиновение (Disobedience) (ЛП) - Алдерман Наоми - Страница 26

В дверь позвонили.

Я сидела неподвижно. Может, они уйдут. Звонок прозвучал снова, дважды, без перерыва. Потом из прорези для писем послышался женский голос:

- Ронит? Ты там? Это я, Хинда Рохел…

Еще один настойчивый звонок. Икая, я спустилась вниз, чтобы открыть дверь. И в самом деле, Хинда Рохел Бердичер стояла в дверях с двумя другими женщинами, которых я не узнала – одна блондинка, другая низенькая и темная.

Хинда Рохел просияла. Она сказала:

- Помнишь Двору? И Нехаму Тову?

Я нахмурилась.

- Двора… Липшиц?

Блондинка улыбнулась.

- И… Нехама Това… - Я прищурилась. – Извините, я не…

Низенькая женщина тоже улыбнулась.

- Нехама Това Вайнберг. Раньше я была Нехама Това Бенсток. Я училась на на год младше тебя.

- Мы увидели, что горит свет, - сказала Хинда Рохел. – Решили зайти и поздороваться.

Я подумала: увидели, что горит свет? Все втроем? Вместе блуждали по улице в воскресный вечер, просто чтобы посмотреть, у кого горит свет? Что-то я не могла связать это вместе. Это было очень глупо с моей стороны. Я подумала: как странно. Как я могла забыть, что Хендон – деревня. Не подумала о том, о чем должна была: что кто-то наблюдал за домом, и знал, где я есть, и где меня нет.

Они зашли, сделали себе чай, сели на диван. Они лучше меня знали, где в этом доме чай и молочные кружки. Хинда Рохел объяснила, что они часто были здесь, чтобы помогать Раву, да покоится он с миром, пока он был болен. Я ответила, что это любезно с ее стороны, и она улыбнулась и сказала, что всего лишь исполняла мицву. Они были впечатлены тем, как я убрала дом. Я объяснила, что искала пару семейных вещиц, чтобы забрать их домой, и они сочувственно кивнули.

Когда чай был выпит, комната погрузилась в тишину. Я смотрела на них. Они улыбнулись мне. Я никогда не могла терпеть тишину. Я спросила:

- Ну что, как у всех дела?

Нехама Това рассказала мне про своего мужа и четверых детей. Двора поведала про своего мужа и пятерых детей: я услышала в ее голосе нотку гордости по этому поводу. Хинда Рохел работает несколько дней в неделю помощницей д-ра Хартога, и у нее всего двое детей, но, кажется, она не унывает. Она улыбнулась мне, и ее напомаженный рот оставил маленький красный след на белых зубах. Она спросила:

- А что ты, Ронит? Ты замужем?

Она сказала это так, как будто уже знала ответ. Я ответила:

- Нет, не замужем.

Когда женщины приняли этот факт, наступила пауза. Нехама Това слегка вздохнула. Без сомнения, они думали, что мне уже слишком, слишком поздно. Они думали не только о том, что я никогда не выйду замуж, но о том, что, посредством замужества, я никогда не стану взрослой, никогда не стану собой; буду словно сморщенный виноград на лозе – высохший, так никогда и не сорванный. В этой общине вступление в брак – не только религиозное действо или юридическое обязательство, это вообще не что-то, что ты делаешь, потому что тебе нравится человек, и ты хочешь с ним быть. Для них это обряд посвящения во взрослую жизнь. Те, кто этого не сделали, так и не повзрослели. Сказать, что я не вышла замуж, равнозначно заявлению, что я не стала полноценным человеком.

Нехама Това наморщила лоб и сказала:

- Ой, мне очень жаль.

Двора участливо улыбнулась.

Боже милостивый, как будто это, а не потеря моего отца, было настоящей утратой.

И я посмотрела на нее, на милую тихоню Двору, которой всегда так хорошо давалась математика, и которой даже ставили А+. Может, не А+, но А точно. И сказала:

- Чем ты занимаешься, Двора?

Она моргнула:

- Я же сказала: у нас с Цви пятеро детей…

Я перебила:

- Я имею в виду, ты не работаешь? Но ты всегда так хорошо училась, даже отлично! Что случилось?

Это было некрасиво. Она этого не заслужила. Не считая того, чем все они грешны – они тихо принимают, что все должно быть так и этак, и никогда не задумываются о том, что этот маленький защитный мирок вредит настолько же, насколько и укрывает.

Она начала запинаться:

- Ну, я, я всегда думала, ч-что мы с Цви, мы всегда говорили, что, может быть, когда дети вырастут…

Вмешалась Хинда Рохел:

- А что? А ты, Ронит, чем занимаешься?

Должна сказать, она была уверена, что я не воспроизведу удовлетворяющего ответа. И я сказала им, чем занимаюсь. Меня мой ответ удовлетворил. Я живу в Нью-Йорке. У меня есть своя квартира. Я финансовый аналитик. Двора немного встрепенулась, когда я назвала название своей фирмы. Как выяснилось, компания ее мужа много сотрудничает с ними. Я рассказала о некоторых громадных операциях, над которыми работала. Их глаза расширились. Когда я закончила, они молчали.

Наконец Хинда Рохел наклонила голову в сторону и спросила, притворившись обеспокоенной:

- Но разве это делает тебя счастливой, Ронит? Разве ты чувствуешь удовлетворение?

***

Вечером я сидела в помещении, ожидая, пока снаружи стемнеет. Работало радио, я разгадывала кроссворд и думала, через сколько времени Эсти пойдет спать. Я знала, что не могу делать это вечно. Но, может, только сегодня и завтра. Может, этого будет достаточно. И, потому что мне было одиноко, или я была уставшей, или находилась далеко от знакомых мне людей, я подошла к телефону, тому самому, который у нас всегда был. Я приложила трубку к уху и вслушалась в гудение. И, не успев подумать, зачем, я начала набирать номер.

Где-то очень, очень далеко на бледном деревянном столе зазвонил блестящий черный телефон.

- Алло.

- Скотт? Это ты?

- Ронит? – В его голосе была теплота, как будто он был искренне рад меня слышать. – Как дела в старой доброй Англии?

О да, снова это. Когда какое-то время поживешь в штатах, это перестает раздражать, но в любой момент может начать терзать снова.

- Старая, да не добрая, - сказала я.

- Да? – сказал он, и мне показалось, что я слышу звук перелистывания страниц. – А как семья?

- Э-э… Странно. Слушай, Скотт, я могу серьезно поговорить с тобой минутку?

Он сделал паузу.

- Да, конечно, сейчас.

Звук, за три с половиной тысячи миль отсюда, этот звук, когда он положил телефон на стол, встал, закрыл дверь и подошел обратно. Мне казалось, будто звук шагов Скотта раздавался эхом из самого Нью-Йорка на тысячи миль по тонкому электрическому проводу. Как нелепо.

- Окей, я весь твой.

Я услышала в его голосе улыбку. Такую, которой он улыбался, когда звонил мне с мобильного, находясь рядом с моей квартирой, и спрашивал, есть ли у меня время на «краткий социальный вызов».

- Помнишь, я тебе рассказывала про Эсти? Девочку, с которой я училась в школе?

Еще одна улыбка в его голосе.

- А как же. Вы же были вместе, да? А потом пошли разными путями.

- Да, только… Кажется, она никуда не пошла. Она все еще здесь. Замужем. За моим двоюродным братом.

Скотт рассмеялся. Я не ожидала этого; я не поняла, насколько это смешно.

- Замужем? Ну, такое бывает. Может, после тебя она переключилась на парней, моя дорогая. Хорошо, что еще остались некоторые, не застрахованные от твоих чар.

- Нет, - сказала я. – Оказалось, она совсем не переключилась на парней. Вчера она пыталась ко мне приставать.

Скотт снова рассмеялся, и я хотела сказать: «Нет же, не смейся, это не смешно, в этом нет абсолютно ничего смешного».

- Так что, ты согласишься?

- Нет, - сказала я. – Я совсем не об этом…

- Ну, как знаешь, смотри сама.

И я хотела сказать столько всего. Про это место, про то, как его липкие нитки окружают тебя и поглощают. Про страх и отчаяние от этой узкой жизни в этом маленьком мирке. Про то, как эта жизнь снова затягивает меня, словно завязывая петлю на шее. Но вместо этого я просто сказала ему, что мне надо идти, но я скоро позвоню, и все еще помню, что мне надо доделать анализ МакКиннона. Он ответил, что ждет моего возвращения, и на мгновение я почувствовала тепло. Но потом я положила трубку, и комната была все так же холодна. Я сидела в пустом доме и ждала.