Неповиновение (Disobedience) (ЛП) - Алдерман Наоми - Страница 18

Итак, ужин с Хартогами, и я на нем – незваный, неожиданный гость. Я выбрала облегающую синюю юбку с длинным разрезом с одной стороны и чувствовала решительное ликование.

***

Шаббат вошел в дом Эсти и Довида в сумбуре маленьких забытых деталей, вроде проверок, выключена ли плита, включена ли духовка. Я в этом не участвовала; этим процессом руководили Эсти и Довид, напоминая мне детей, играющих во взрослых, пока родителей нет дома. Я была зачарована происходящим; давненько я не наблюдала, как кто-то страдает этой своеобразной формой обсессивно-компульсивного расстройства. Все, абсолютно все должно быть готово перед Шаббатом, ничего нельзя оставить незавершенным. Эсти приготовила для меня пару свечей рядом со своими. Эта застенчиво предложила мне спичечный коробок, глядя вниз, и я подумала: «Какого черта?» и зажгла их. Я подумала о маминых серебряных подсвечниках, о блестящих листьях и ветках. И да, я немного это почувствовала. Это давнее ощущение: шаббатнее спокойствие.

***

Мы пошли к дому Хартогов. Я помнила его прекрасно: грандиозный, прячущийся за деревьями, расположенный на улице с другими большими домами. Все в нем было какое-то слишком большое: двери были выше, чем нужно, цветочные горшки по обе стороны двери были огромными, дверной молоток с головой льва – в два раза больше чем кулак.

Интересно, что Хартог пытался таким образом скомпенсировать. Я подумала об этом, а это значит, на моем лице была ухмылка, когда он, суетившись, подошел к двери – она все еще была на кухне. На нем был дорогой темный костюм с жилетом - сделанный на заказ в попытках скрыть выступающий живот, - и темная кипа, из-под которой виднелась лысина. Он слишком сильно пах дорогим лосьоном после бритья.

Удивительно, но сначала он будто меня не узнал. Он на мгновение посмотрел мне прямо в лицо, как будто думал, что, должно быть, меня знает. Или, возможно, чтобы убедиться в своей ужасающей мысли – я женщина, я не какой-то уважаемый раввин. Он сказал:

- Гуд Шаббос, Довид и Реббецин Куперман.

Д-р Файнголд наверняка назвала бы это отрицанием: он защищал свой разум от неприятной правды.

Итак, я протянула руку и сказала:

- Д-р Хартог, Вы, возможно, не помните меня. Я Ронит, дочь Рава.

Как будто мы познакомились однажды на вечеринке. О Боже. Если бы я прошла через все это, через все эти тридцать два года, только ради этого момента, то этого бы того стоило. Мужчина подпрыгнул. Он буквально подпрыгнул, как будто из моей руки исходил электрический ток. Я как будто слышала шипение и чувствовала запах паленых волос. Его лицо стало каким-то желтым. Он несколько раз открыл и закрыл рот, двигая мохнатыми бровями, как будто они пытались сползти с его лба. Он сказал:

- Рон… Э-э… Рон… Э-э… Мисс… Э-э… Мисс Крушка. Я не, я не… Я имею в виду, я не, я не, Довид не…

И он остановился. Он посмотрел на меня, потом на Довида. И я клянусь, я клянусь, из кухни не было ни звука, но он неожиданно сказал:

- Иду, дорогая!

И оставил нас стоять в дверном проеме.

Наступила тишина. Мы втроем стояли в куртках в просторном помещении с аркой возле входа. Из кухни доносилось какое-то бормотание. Довид выглядел ужасно виноватым. Эсти прошептала:

- Может, нам стоит уйти?

И я ответила:

- Думаю, все только начинается, не правда ли?

Эсти и Довид слегка улыбнулись, как тогда, когда мы были детьми. Мы сняли куртки, оставили их на одной из покрытых бархатом скамей рядом со столом из зеленого мрамора, прошли в гостиную и стали ждать. Все было точно таким же, как я помнила. Комната была красной: бордовый ковер, алые обои с повторяющимся золотым узором, темно-малиновые занавески. Огромные зеркала по обе стороны от мраморного камина, украшенные золотым узором, большие хрустальные урны на каминной полке и подоконниках, масляные картины в версальском стиле, не оставившие почти ни одного дюйма на стене открытыми – изображены на них, конечно, были цветы, а не обнаженные женщины, но такой стиль все равно говорил, что миссис Хартог воображала себя Марией Антуанеттой.

Я сидела в одном из узорчатых бархатных кресел и ждала. В конце концов Хартог и Фрума возникли из кухни и присоединились к нам. Хартог улыбался во все тридцать два, а у Фрумы была более маленькая версия улыбки, со сжатыми губами. Она сказала:

- Ронит, как здорово снова видеть тебя. Мы думали, ты и не вернешься.

Надеялись, что не вернешься, подумала я. Я приподняла бровь. Хартог вмешался:

- Да, мы рады тебя видеть. И удивлены.

И тут они начали дуэт: один заканчивал предложение другого.

- Довид не рассказывал, что ты вернулась в Лондон…

- Да, ты не говорил, Довид. Ты ничего не рассказывал…

- И прошло так много времени, хотя мы, конечно, понимаем…

- В такой момент тебе бы хотелось побыть дома. С семьей…

- И старыми друзьями. И это хорошо.

- Да, это замечательно, просто мы не знали.

- Хотя, конечно, мы бы не возражали, если бы знали.

- Но, видишь ли, к нам должны прийти люди.

- Мы пригласили их до того, как узнали…

- Мы подумали, Довид захочет их увидеть.

- Ведь они хорошо знали твоего отца.

- Даян и Реббецин Голдфарб.

Фрума замолчала, и голос Хартога одиноко повис в воздухе. Мне почти стало его жаль. Он сказал:

- С этим же не возникнет проблем, правда?

Я ответила:

- Проблем, Хартог? – и притворилась невинно озадаченной.

Наступила долгая пауза, а после Фрума нервно улыбнулась и предложила нам напитки. Мне казалось, я почувствовала запах крови. Или, вероятно, запах старого, ржавого железа.

***

Беспокойное ожидание определенно было прелестным. Хартог сделался нехарактерно тихим, а Фрума – более болтливой и неспокойной: постоянно металась между коридором, кухней и гостиной. Когда наконец послышался стук в дверь, они оба ринулись открыть ее. Из коридора слышалась тихая беседа, протест Хартога, сдавленный визг Фрумы.

Я прошептала Довиду:

- Видишь, что здесь происходит?

Он нахмурился и покачал головой.

- Наследие, Довид. Наследие.

Эсти и Довид переглянулись. Довид сказал:

- Мы так не думаем. Мы обсуждали это утром. Я недостаточно подхожу.

Я закатила глаза.

- Посмотри на это. Думаешь, это совпадение, что тебя пригласили одновременно с Голдфарбами?

Довид выглядел озадаченным.

- Даян Голдфарб был хорошим другом твоего отца. Он поддерживал синагогу.

Я вздохнула.

- Довид, Даян Голдфарб – один из самых влиятельных раввинов в Британии, и именно поэтому он сегодня здесь. Если Хартог хочет, чтобы ты стал Равом, то Даян Голдфарб для тебя – идеальная поддержка. С ним процесс перехода власти будет гладким. Вот увидишь. К концу вечера Хартог расскажет ему, какой ты мудрый молодой человек, и как ты все это время скромничал, и какую надежду на тебя возлагает община.

Довид моргнул. Дверь распахнулась, и в дом вошли Голдфарбы.

Я была права. Естественно. За ужином Хартог несколько раз попытался перевести тему на достижения и заслуги Довида. Но, разумеется, Даян и Реббецин Голдфарб больше интересовались, чем занималась я последние несколько лет. Никто не был в этом виноват. Этого стоило ожидать; Голдфарбы не видели меня семь или восемь лет, и они не принадлежали к любителям сплетен, поэтому были искренне заинтересованы в моих нью-йоркских историях.

Фрума подавала пять блюд с растущим раздражением. Еду несомненно готовил кто-то другой – она была слишком хороша для обычной готовки Фрумы. Подали гефилте-фиш - каждый кусочек был коронован кружком морковки. В этот момент Даян Голдфарб спросил мое мнение о колледже Стерн, где я получала степень бакалавра.Тарелки с гефилте-фиш удалились, и прибыл золотистый куриный бульон. Мы говорили о рабочих перспективах на Манхэттене; племянник Голдфарбов работал в финансовом районе. Тарелки для супа были собраны, и подали две запеченные курицы, прозрачный жир с которых стекал на жареную картошку. Реббецин Голдфарб перечислила своих восьмерых детей и тридцать семь внуков, живущих в Лондоне, Манчестере, Лидсе, Гейтсхеде, Чикаго, Торонто, Иерусалиме, Бней-Браке, Антверпене, Страсбурге, и двое – она вздохнула – в Мельбурне. Только представьте. Фрума подала десерт: пирог с апельсинами в густом алкогольном сиропе и клубникой сверху. Хартог тщетно пытался поговорить о будущем Довида; Голдфарбы спрашивали о рабочих перспективах. Мы поели пирог. Реббецин Голдфарб откусывала маленькие кусочки и издавала признательные звуки.