Оригинал (СИ) - Чередий Галина - Страница 54

После текстильно-стилистических изысканий настало время для парикмахера, массажа и прочих мелких удовольствий, и в покое меня оставили, только когда архонт пришел. Хотя точнее будет сказать, что Грегордиан откровенно сжульничал, ускользая от дальнейшего разговора, явившись в звериной форме. Мой Бархат, стремительно промчавшись по перилам балкона, мягко спрыгнул и замер в дверях, недобро глядя на брауни, и так нетерпеливо хлестал хвостом по своим гладким бокам, что он посвистывал в воздухе подобно кнуту. Коротко рыкнул, тряхнув здоровенной башкой, и тех мгновенно как ветром сдуло. Как бы я ни была зла и обижена на Грегордиана, по Бархату я безумно соскучилась и бросилась ему навстречу, роняя ларцы с драгоценным содержимым. Даже если я и понимала, что это просто хитрость деспота, тактический ход по снижению уровня моего гнева, но все сработало, чего уж там! Мужики косячат, а котики все исправляют. Или кто там мой зверюга? Ладони прямо чесались от нестерпимого желания пройтись по его гладкой, словно полированный уголь шкуре, ощутить щедрое, такое уже почти родное тепло большого тела. Мы не встретились, а буквально сшиблись на полпути, и я едва не рухнула от мощи радостного приветствия моего Бархата. Он боднул меня в живот своей угловатой головой, конечно, нежно, но все равно у меня аж дыхание перехватило от его силищи. Бархат громоподобно урчал на все лады, терся об меня и так и эдак, проходясь всем телом, будто нуждаясь в том, чтобы каждым сантиметром ощутить неоспоримость нашего контакта. Я же только и могла первые несколько минут, пока его начальный напор ликования не утих, цепляться за него в попытке не свалиться от «ласковых» боданий и потираний громадной зверюги и смеяться, стараясь огладить, где успевала, и унять хоть немного его бешеную энергию. Наконец, волна восторга от встречи немного схлынула, и Бархат плюхнулся на задницу и пытливо уставился мне в лицо, являя совсем не звериное выражение глаз. В его груди продолжало грохотать, но теперь на одной, умиротворенной ноте. Я обхватила ладонями громадную голову и потерла большими пальцами широкую плоскую переносицу. Бархат наморщился в собственном аналоге улыбки и громко чихнул.

— Как же я по тебе скучала, — сказала, проводя ладонями по лбу и жестким усам зверя. — Очень-очень сильно.

В ответ получила долгий тяжелый вздох и очередной нежный толчок здоровенной башки, от которого покачнулась.

— Ты хороший, Бархат, просто замечательный, и я люблю тебя! — с легкостью призналась я и, наклонившись к правому уху, мстительно крикнула. — А к тебе, Грегордиан, мои слова не относятся! Если ты думаешь, что дождешься, пока я перестану злиться, отсидевшись в звериной шкуре, то даже не рассчитывай! То, что я обожаю Бархата, на тебя, бессердечный ты тиранище, никак не распространяется!

Зверь издал жалобный звук и прижал ухо, защищаясь от моих воплей, а потом повалился на ковер посреди гостиной и оглянулся, намекая. Я, недолго думая, как раньше взобралась на его широкую спину и вытянулась на ней, как на диване, наслаждаясь в высшей степени этого слова и расслабляясь абсолютно. Облегчение внутри от контакта с его беспредельным теплом было сродни опьянению или даже парению в невесомости. Горести и мрачное будущее разом отступили, становясь чьей-то чужой грустной сказкой. У меня же сейчас были только чистейшая, какая-то почти детская эйфория и беззаботная легкость, какая бывает только от чувства полнейшей безопасности. От них развязывался язык, и приятно звенело в голове.

— Интересно, ты понимаешь, что должно совсем скоро случиться? — спросила, безостановочно лаская крутые угольно-черные бока, и Бархат заерзал, позволяя мне почувствовать, как перекатываются тугие мускулы подо мной. — Вот женится Грегордиан, и придется тебе признавать новую хозяйку.

Бархат взрыкнул, тряхнул головой и снова оглушительно чихнул, словно говоря, что большей чуши в жизни не слышал. Повернувшись, он смачно лизнул мою скользящую по шкуре руку и потерся об нее мокрым носом.

— И я считаю, что ты мой! Ты согласен? — ставшее в разы громче урчание я приняла за знак согласия. — Пусть эта Илва подыщет себе своего зверя, а на чужого не зарится! И Грегордиан мой, вот только он соглашаться с этим не хочет. — Горестный протяжный вздох. — Вот и умный он после этого, скажи? — явно насмешливое фырканье. — Так и я о том же. Тоже мне, архонт всея Приграничья, деспот-вершитель судеб! А свою судьбу в упор под носом разглядеть не может! — последнюю фразу я опять выкрикнула, и Бархат немного обиженно вздохнул. — Прими все как есть, смирись! Душу вынь да полож. Да как же! — я вскочила и заходила по комнате, а Бархат увязался следом, бесшумно ступая по пятам, терпеливо выслушивая мои бесконечные негодующие и обиженные речи. Вот разве найдется еще на свете более идеальный представитель мужского пола? Каждое слово ловит, во всем соглашается и поддерживает, ни единого возражения или недовольства! Устав от собственных гневных словоизлияний и выговорившись до тошноты, я заключила:

— Ничего я никому не отдам. Ни душу, ни тебя, ни Грегордиана! Все мое, себе и оставляю! И нет, ничего у меня не треснет! — Когда никакого звука не последовало, я обернулась, чтобы столкнуться лицом к лицу с мрачным Грегордианом. Тут же вся легкая атмосфера рассеялась, и я вызывающе вздернула подбородок, ожидая очередной волны злости или прессинга с его стороны. Но вместо этого деспот, грустно усмехнувшись, властно притянул меня к себе, прижимаясь ко лбу губами и так держал почти вечность, до тех пор, пока я просто не устала гневно сопеть и стоять упрямо одеревеневшей и натянутой до предела и не уступила, расслабляясь в его руках.

Поддавшись порыву и все же бесконечно в нем нуждаясь, я прижалась щекой к его обнаженной груди. Только после этого он разжал руки, отпуская, больше не удерживая меня, но при этом и лишая тепла близости.

— Всего лишь время и терпение, — сказал он, тут же разбивая в пыль краткий момент почти наступившего между нами умиротворения.

Я в раздражении вдохнула, желая высказать все, что думаю о его проклятых воспитательных методах, но Грегордиан не дал произнести и слова.

— Я покидаю Таххейн Глифф по срочному делу, — сообщил он и просто ушел раньше, чем я успела сказать или спросить хоть что-то.

Ну и ладно, деспот. Ты по своим делам, а у меня и мои имеются! Как бы только узнать, где покои этой самой твоей драгоценной невесты? Уж очень мне с ней поговорить хочется! Если такое, конечно, возможно.

Следующие полчаса я провела на балконе, внимательно наблюдая, как постепенно собирался отряд воинов, идущих вместе с Грегордианам, во внутреннем дворе замка. Наверное, опять назревала какая-то заварушка, если мне даже с того места было видно, какие у всех серьезные, сосредоточенные лица и как тщательно мужчины перепроверяли свое оружие и обмундирование. И к тому же это что-то весьма срочное, потому как хийсы торопливо и методично избавлялись от всего своего многочисленного пирсинга, укладывая украшения в мешочки, болтающиеся на поясах. Вскоре к толпе присоединился Грегордиан в сопровождении Алево, тоже одетого по-походному и вооруженного. Мои глаза опять невольно будто приклеились к короткому ежику темных волос, скупым движениям сильных рук, очертанию широченных плеч. Сверху, несмотря на постепенно гаснущий свет дня, мне было видно, как глубокие морщины испещрили его лоб из-за нахмуренных бровей и как сухо он кивал, когда ему что-то тихо говорили воины. Впрочем, оба: и деспот, и его тень-асраи выглядели мрачными и озабоченными, и это пробудило во мне тревогу. Это было похоже на внезапный сильный толчок прямо в центр груди, пронзительный импульс нежданного холода, что пробирался вглубь и отказывался выселяться, как ни старайся. Почему-то подумалось, что если ближайший друг и помощник архонта и вечный насмешник Алево вот так нехорошо хмурится, то должно произойти нечто по-настоящему плохое. И сразу пришло на ум, что жизнь рядом с деспотом подразумевает наличие вот этого постоянного беспокойства и даже откровенного страха каждый раз, когда он будет уходить, ибо как быть уверенной, что однажды не случится непоправимого? Да, архонт Грегордиан уверен в собственной неуязвимости и постоянно самодовольно подчеркивал то, что побеждал всегда и во всем, но любой удаче однажды приходит конец, на силу находится большая, а в мастерстве кто-то превосходит. Я усиленно тряхнула головой, избавляясь от этой ненужной сейчас ерунды. Как-то неуместно и почти преступно думать так в данной ситуации. Сколько раз я раньше слышала, что мысли материальны, и усмехалась внутренне, считая людей, верящих в подобное, немного не в себе? Но и в существование другого мира, и в безумное количество населяющих его созданий, не имеющих никакого родства со всем из мира людей, я бы тогда тоже ни за что не поверила. Так что никаких долбаных кровавых картинок в голове, чисто на всякий случай! Грегордиан поднял руку и указал вперед. Мужчины синхронно двинулись прочь, подчиняясь молчаливому приказу архонта, а мне вдруг стало трудно дышать от стремительно разрастающегося слезливого кома в горле и саднящей боли в груди. Тут же вспомнилась моя далеко не юная соседка снизу, которую я частенько заставала с мокрыми глазами, когда она провожала мужа на дежурство. Мне всегда это казалось таким неуместным и глупым, как будто он не на сутки уходил, а навсегда. Но что это тогда со мной? Нервишки совсем шалят? Еще такого, черт возьми, не хватало! Не собиралась ведь я рыдать, глядя, как деспот исчезает в быстро сгущающихся сумерках? Это нелепо как-то, и мне никогда не случалось плакать, даже окончательно расставаясь со своими бывшими, а тут всего лишь краткая вылазка, и ничего с Грегордианом в ней не случится. Но жгучая влага в уголках глаз была как насмешка над прежней извечной невозмутимостью. Где я и где моя прошлая жизнь, в которой разрыв отношений с людьми, не сумевшими стать ближе или, точнее, мною до этого так и допущенными, не был трагедией. И я могла, конечно, придумать оправдания тому, что изнутри будто жилы тянули с каждым шагом Грегордиана прочь. Что, например, боялась совсем не его тяжелого ранения или, не дай их чертова Богиня, гибели, а той участи, что меня после них могла бы постигнуть. Или что страх подступал к горлу не за жестокого, требовательного и откровенно сломавшего под себя мою жизнь мужчину, а за свое единственно близкое, почти родное существо — моего зверюгу, скрытого в том же теле. Но правда была слишком уж на поверхности, и, как ни закатывай глаза и не жмурься, в попытке не видеть очевидное, невозможно было отрицать, что все во мне, каждая клетка и флюид того сгустка плоти и сознания, что являлся мною, тряслись от какого-то глубинного, пронизывающего насквозь ужаса лишиться этого мужчины. Слабость там — противоестественная и унизительная, издевка ли судьбы, в которую не верю, свернувшая мою душу в причудливый узел вокруг Грегордиана, или мое собственное осмысленное решение шагнуть в никуда — не важно ведь в принципе. Просто больше никогда не увидеть, не обонять, не говорить, не прикасаться, не принимать его в себя было отчего-то в миллион раз страшнее, чем все те ужасы и неприятности, что уже случились или были взращены собственным воображением до сих пор. И что же это значит? Что я, несмотря на все смехотворные взбрыки и вопли праведного гнева, уже полностью впала в психологическую и физическую зависимость от Грегордиана, и моей прежней личности настал бесславный конец? Время и терпение? Время стремительно и безжалостно стирает личность Анны Коломиной, подменяя все больше той самой недавно возникшей Эдной, идеальной в роли фаворитки владетеля Тахейн Глиффа? Трагедия это и разрушение меня или просто эволюция, перерождение для новой жизни в этом мире, и нужно лишь то самое терпение, чтобы дождаться завершения? Неожиданно Грегордиан обернулся, мгновенно найдя меня глазами, наши взгляды словно сцепились, и я на пару секунд лишилась воздуха от шокирующе мощного ощущения связи между нами. Она, как тонкая струна под высочайшим напряжением, буквально гудела и искрила в пространстве, разделяющем нас. И по тому, как дернулся в подобии улыбки уголок рта деспота, я поняла, что видна и осязаема она не только для меня. Алево и несколько других воинов проследили за направлением взгляда Грегордиана, видимо, удивившись тому, что он замедлился, но не похоже, что деспота это волновало. Остановившись совсем, Грегордиан развернулся, позволяя остальным обтекать себя, не позволяя прерваться нашему визуальному контакту, закрепляя его. И несмотря на сумерки и расстояние, я могла разглядеть каждую мельчайшую черту его обветренного лица, тени, углубляющие шрам, каждую деталь одежды, будто смотрела сквозь подсвечивающее увеличительное стекло. И снова так предательски сжалось горло. Да что же такое-то! Скрывая собственную реакцию, я нервно кивнула Грегордиану. Он отзеркалил мое движение, наконец отвернулся и пошел вперед, а я облегченно вздохнула, чувствуя, что была в одной секунде от того, как выдать все свое раскисшее состояние с потрохами. Отворачиваясь, я вдруг зацепилась глазами за изящную фигуру в окне через двор напротив, только ниже ярусом, чем мои покои. И тут же узнала Илву, пристально наблюдавшую за нашим с деспотом безмолвным прощанием. И сейчас ее лицо и близко не было той маской сфинкса, что она являла всем прежде. Цепкое любопытство — вот что я успела считать за долю секунды. Едва невеста деспота заметила, что я смотрю, мгновенно отшатнулась, исчезая в темноте комнаты. Но это уже неважно. Вот ты и попалась, дорогуша! Теперь я еще больше, чем раньше, сгораю от нетерпения узнать, что у тебя в голове и чего ты хочешь. Вот только как мне покинуть покои, не получив в качестве хвоста Сандалфа и Хоука, которых не было среди воинов, ушедших с Грегордианом? Вряд ли они с энтузиазмом отнесутся к моей идее познакомиться с Илвой ближе. Почему-то мне кажется, что какая-то хитрая местная магическая ерунда установлена на мою дверь, и стоит только нос высунуть наружу, открыв ее, и оба будут тут как тут. А у деспота на двери есть то же самое? Может да, может нет, никто меня за попытку узнать бить не станет. Подождав еще немного, до того момента пока суета во дворе почти прекратилась, но последние остатки света еще позволяли мне видеть все достаточно четко, я взобралась на перила и осторожно встала в полный рост. Мдя, просто сидеть тут не так было страшно. Но, помнится, Грегордиан сказал, что убиться у меня не выйдет, даже если нарочно прыгну. Сделав пару медленных вдохов-выдохов, я решительно зашагала по перилам в ту сторону, откуда всегда появлялся деспот. Балкон действительно опоясывал башню сплошным кольцом, и уже спустя пару минут я спрыгнула прямо перед окнами мрачных покоев архонта. Оставалось надеяться, что он не имеет привычки запирать все уходя. Но я ошиблась. Быстро двинувшись внутрь через открытые балконные двери, будто налетела на упругую стену, от столкновения с которой тут же ощутимо шлепнулась на задницу. Неприятно-то как. Однако эта стена почему-то не ощущалась непроницаемой. Хлопнув по ней в сердцах, я опять ощутила пружинящее сопротивление. Но вот когда просто оперлась об нее, моя ладонь словно стала погружаться вглубь. Причем чем дальше, тем стремительней. Но стоило лишь нажать сильнее и все, снова непроницаемая твердость. Поэтому я просто привалилась всем телом к преграде и стала ждать. И вскоре я буквально просочилась внутрь. Меня посетило странное ощущение, что эта защита каким-то образом узнала меня, и у кого попало этот же фокус не прошел бы. Я надеялась, это никакая не сигнализация своего рода и никто не собирался мчаться выдворять меня вон. В конце концов, фаворитка я или нет? Первая к тому же. Имею право спать в постели своего любовника, когда захочу! Шли минуты, но никто не появился. Поэтому, выждав достаточно, я вышла в коридор, не встретив никакого сопротивления. Видно, эта секретка не впускает, но легко выпускает. Или, признав меня однажды, больше не напоминает о себе. Снаружи не было ни души, но я все равно стремглав промчалась по коридору на цыпочках и понеслась вниз по лестнице.