Виктория Света (СИ) - Зосимкина Марина - Страница 70

– Потому что не намеревался. Я ведь тебе объяснял уже, что затея с помолвкой целиком лежит на моей совести. Прощение просил. А ты забыла.

– Я помню, – коротко проговорила она.

Молчала, размышляя. Сердце бешено стучало в висках и ушах, мешало дышать, мешало думать. Стараясь произносить слова ровно, спросила:

– Тогда почему тебе все равно, люблю я тебя или нет?

– Я не говорил, что мне все равно.

– Я люблю тебя.

Тишина в ответ.

– Эй! Ты меня слышишь? Я люблю тебя!

– Почему я должен тебе верить? – вернул он вопрос и посмотрел на нее в упор без тени улыбки.

– То есть… То есть как?!

– Разве не ты умотала из семьи, как только тебе сообщили, что я для начала предлагаю тебе побыть моей невестой?

Как будто плюнул в лицо.

Никаких тебе растроганно-благодарных слов: «Сердце мое, ты сделала меня счастливым», произнесенных срывающимся от волнения голосом, никаких объятий с долгим поцелуем, непременно полагающихся для подобных сцен. Вместо всего этого – хамские вопросы, заданные по-хамски сухим тоном.

От стыда и обиды щеки стали пунцовыми. Что она здесь делает? Что она тут забыла вообще?! Прежде чем уйти с этой растреклятой крыши совсем и окончательно, Вика произнесла с тихой яростью:

– Можешь не верить, не навязываюсь. Но я умотала, как ты изволил выразиться, именно потому, что любила. И продолжала любить даже после того, как наслушалась о тебе… Впрочем, неважно. И мне было бы по фигу, поверь, имеются расчеты между нашими предками, или их нету. Неужто я такая зашоренная кретинка, что огорчилась бы, если бы наши семьи стали немножко богаче? Конечно, не огорчилась бы. Но в этой схеме всеобщего благоденствия имелся один важный изъян. Я тебя любила, а ты – нет! Если бы любил, если бы хоть сколько-то уважал, разве не поинтересовался бы прежде моим мнением, не говоря уже о чувствах? Не заручился бы согласием? Вероятно, тебе этого было не нужно. С тебя хватило, что по принуждению женишься на безродном недоразумении. А после свадьбы ты продолжил бы жить привычными интересами, терзая меня своей подлой свободой и не менее подлым безразличием. Хорошо, если не презрением. Слишком это больно, не находишь? И слишком унизительно. Наверно, я могла бы ограничиться простым отказом. Даже точно, могла бы, но я превратно истолковала благосклонное отношение к этой затее родителей, о чем жалеть всю жизнь буду. Однако слов из песни не выкинешь: думалось мне про них гадко. Я почувствовала себя в ловушке и ушла. Потому что существовать с ними под одной крышей больше не хотела. Согласиться на такую, в перспективе, супружескую жизнь с тобой не могла. Данный вариант для меня неприемлем! Несмотря на всю мою любовь, хоть бы она поскорее сдохла.

Вика развернулась по направлению к спуску с крыши, сунув Валентину в живот его колючую кофту и подхватив со стула свой рюкзачок. Дверь, ведущая в тамбур лестничной клетки, расплывалась у нее перед глазами, и коробочка тамбура расплывалась, пошатываясь туда-сюда, и само августовское небо пошло мутными потеками и посерело, словно был ноябрь. Но Вика не стала вытирать набежавшие слезы. Он не должен знать и не узнает.

Бросив кардиган на парапете, Валентин в один прыжок настиг уходящую девушку, поймал за локоть. Она выдернула руку, не оборачиваясь и не останавливаясь. Тогда он схватил ее за плечи, развернул лицом к себе и четко произнес, глядя в сердитое заплаканное лицо:

– Я давно несвободен. Ты ее связала, мою свободу. Навсегда. И я о ней не жалею. Принудить меня на ком-либо жениться невозможно. Сделки никакой не было. Не притворяйся, что ты не поняла. Ведь поняла?

Он попытался тыльной стороной ладони смахнуть с ее щек влажные дорожки, но Вика мотнула головой, уворачиваясь. Валентин торопливо продолжил:

– Поговорить с тобой я в то время не мог. Ни о чём. Ты помнишь, как ты от меня шарахалась тогда?

Вика выудила из рюкзачка упаковку с носовыми платками, высморкалась и безапелляционным тоном заявила, поражаясь глупой несправедливости собственных слов:

– Если бы захотел, то смог.

– Я пробовал. Ты просто забыла, – мягко возразил Валентин. – Мне пришлось изобретать другой способ.

– Дурацкое изобретение.

– Разве? В конечном итоге мы рядом, я с тобой говорю, ты меня слушаешь. Я могу задать тебе свой вопрос и имею шансы получить ответ.

– В конечном итоге! Вот только результат с самого начала был неочевиден. Ты не мог знать, как оно все обернется, так что никакой причины задирать нос у тебя нету, – гундосо парировала Вика и, припомнив, по какой стиральной доске проволокла ее судьба, этапируя на крышу вот этого самого небоскреба, с неожиданным спокойствием подумала: «А ведь оно того стоило».

Валентин улыбнулся, осторожно погладил ее по волосам:

– Прости мои глупости, сердце мое. Я только с виду умный. Что усомнился в твоих словах, тоже строго не суди. Я ненавижу недосказанности, люто ненавижу. Лучше жить со знанием, что любимая не любит, чем верить в предложенный ею мираж. Зато теперь мы все про нас выяснили. Ведь так?

Вика пожала плечами.

– П-попытка номер три, – бодро провозгласил Валентин, растянув губы в напряженной улыбке. – Виктория Демидова, я люблю тебя. Выйдешь за меня замуж?

Устремив взгляд поверх его плеча, Вика внимательно рассматривала облачко, похожее на пуховку для пудры, которое зацепилось за шпиль Останкинской телебашни и не решалось от него оторваться, чтобы плыть вслед за сестрами дальше. «Пуховка» медленно вытягивалась, превращаясь во что-то иное, непонятное и бесформенное. В «лапоть» какой-то. Да и прежнюю-то форму формой не назовешь. Тоже мне форма – пуховка.

– Вика.

Валька ее встряхнул легонько.

Вика повернула к нему лицо и, встретившись глазами с извергом своей души, с сомнением в голосе произнесла:

– Ну, даже не знаю… Если ты настаиваешь.

И тогда Валентин ее обнял. Она ткнулась носом в его рубашку, и, осмелев, приникла щекой. Тут же в щеку уперлось кромкой колечко, детдомовское копеечное колечко, живущее теперь на Валькиной груди рядом с золотым нательным крестиком.

Если Вика разрешит себе снова немножко поплакать, только на этот раз от облегчения и счастья, не сделается ли это дурной привычкой? Ответить себе она не успела. Затрезвонил мобильник.

«Блин», – расстроено подумала она, вытягивая трубку из кармана слаксов.

– Что?! – ошеломленно вскричала Виктория, не сразу уразумев услышанное. – Как нету?! А куда ж он делся-то?

Валентин деликатно отошел к парапету и наблюдал поочередно то перемещение облаков на небе, то движение разнокалиберного городского транспорта по поверхности земли.

– Вызывайте полицию, – кисло сказала Вика. – Или разбирайтесь на месте. Вы ведь там еще?

Трубка в ответ что-то напористо пробухтела. Виктория сказала: «Еду» и, убрав телефон, огорченно посмотрела на Валентина.

Он спросил:

– Что-то случилось?

– Да в общем… случилось кое-что. Не особенно важное, – уклончиво ответила Вика. – Но, тем не менее, мне прямо сейчас нужно уйти.

– А что все-таки произошло, если не секрет?

– Ну какой секрет… Никакого секрета. Танзиля говорит, что ее «мустанг» куда-то запропастился. Она его на сервис недавно отгоняла, что-то там с тормозными колодками. Сегодня забирать собралась, а работяги найти не могут, – не моргнув глазом, ответила Вика.

– А что, и вправду «мустанг»? – заинтересовался Валентин.

– Нет, конечно. На старом «фиате» катается. Бомбит помаленьку, когда время есть.

– Справитесь одни? Или мне с тобой поехать?

– Справимся, – заверила его Вика, – не впервой.

Полчаса ей потребовалось, чтобы, оседлав скутер, домчаться до МКАД, а еще через двадцать минут она подъезжала к КПП на въезде в Северинку. Ребята-сторожа с ней поздоровались, как с хорошей знакомой, и пропустили без лишней волокиты. Ведущая на участок Галактионовых калитка отворилась после сигнала с домофона, и собачки встретили Викторию дружелюбным ворчанием, сопроводив до дверей особняка.