Не оставляющий следов: Обретение (СИ) - Воробьева Елена Юрьевна - Страница 24

Дэйю сняла с ног башмаки, распахнула ворот жилетки и распустила волосы. Я, повинуясь ее требовательному взгляду, сделал то же самое. В котелке закипела вода. Старуха бросила туда пучок какой-то травы, звездочки бадьяна, почти созревшие мандарины с ветками и запела на странном языке низким рокочущим голосом. Иногда проскакивали знакомые слова храмового наречия, но общий смысл песнопения ускользал вместе с дымом. Вверх, к луне по мерцающей тонкой нити, протянувшейся от искрящегося темной энергией ножа к ночному светилу. Через какое-то время ритм песни захватил меня, и я стал подпевать старухе, ведя мелодию без слов... Да полно! Старухе ли? Ее бедра отяжелели и налились упругой силой, босые стопы с пухлыми пальчиками мерно ударяли о землю, руки, которыми она водила над костями, засияли белизной. На округлившемся лице сияли огромные глаза, опушенные длинными ресницами, а проговаривающий слова заклятья рот манил сочными губами. И нельзя было понять, седина или лунный свет вспыхивали искрами в ее длинных волосах, как в обсидиановом ноже.

Руки души на плечах,

Руки души.

Брат мой родился, зачах.

Снова родись в тиши.

Дышит земля,

Дышит ночь,

Дышит свеча...

Ты тоже дыши.

Дыши. Дыши...

Я не помню, как пел – я не знал этих слов, но они сами слетали с языка. Я не умел так танцевать, но я танцевал. А главное – я дышал, следуя повелению древней песни. Мы раскачивались, соединив ладони. Под ногами дрожала земля. Костер взметнулся в небо снопами искр, грозил сжечь луну... и небо... и нас на этой земле. Я почти умер. Пальцы, вцепившиеся в Дэйю, скрючились когтями, предплечья ссохлись и покрылись старческими пигментными пятнами... Воздух потрескивал, волоски на руках вставали дыбом. У сердца свернулся клубком колкий холод.

Круг, очерченный ножом, обступили тени. Их плоские лица молча пялились темными провалами глаз. Одна из теней, с младенцем на руках, передала его соседке и рассыпалась в прах. Та передала сверток следующей и тоже исчезла. И так по кругу, пока не осталась последняя. Размахнувшись, она перебросила ребенка через оградительную черту. Он рассеялся в воздухе черной пылью. У ног кто-то слабо пискнул... мы с трудом разорвали сплетение рук.

Выложенные на песок кости воплотились в черную кошку, без единого белого волоска. Из глаз создания изливались потоки призрачного света, когти сверкали, как обсидиановый нож. Сию не выдержал. До этого момента он сидел во мне тихо, но порождение древней магии нарушило его душевное равновесие. С призывным урчанием сорвался с ладони и, роняя алые искры, ринулся к даме, кокетливо помахивающей хвостом.

– Стоп! – хлопнула в ладоши Дэйю, и браслеты на ее руках мелодично звякнули. – Без кошачьей самодеятельности! Марш обратно. Сидеть тихо!

Под строгим взглядом Хранитель Сию тяжело вздохнул и вернулся на место. Кошка возмущенно зашипела, но тоже была успокоена гневным окриком. С облегчением отметил, что ладони мои стали такими, как прежде.

– Не стоит смешивать занебесье и землю, – тихо заметила старуха, – хотя котятки у них получились бы интересные... кхе-хе-хе...

Ловким и почти незаметным глазу движением схватила кошку и полоснула по горлу ножом, мгновенно извлеченным из глины. Густая кровь тягучей струей устремилась в котелок, ее острый запах перебил аромат трав и пряностей, витавший ранее над карьером. Затянувший карьер тяжелый дым, пьянил голову больше, чем лунный ритуал воплощения.

– Жизнь к жизни. Смерть к смерти. Кровь к крови. Кости к костям... – бормотала Дэйю, погружая в кипяток бьющееся в агонии кошачье тело.

Оно растворялось, едва коснувшись пузырящейся жидкости, и вскоре на поверхности плавали лишь уши. Хранитель Сию внутри меня горестно взвыл.

Немного подташнивало, но вмешиваться в неизвестный обряд не рискнул.

– Она давно мертва, – пояснила свои действия Дэйю. – Нам нужно найти того, кто убивал живое из своей корысти, поэтому мы убиваем мертвое из высших побуждений. Жизнь жестока. Она всегда приводит к смерти. Смерть милостива. Она ведет к новой жизни.

Запустила руку в кипящую густую субстанцию, старательно пошарила по дну котелка и вытащила черный округлый камушек, в глубине которого метались золотистые всполохи.

– Сшей из ткани мешочек, повесь его на шею, чтобы касался кожи. Носи не снимая, и тогда гнусный убийца кошек сам попадет в твои руки.

Я послушно кивнул, завороженный тайной творения.

Ночь исчерпала свой резерв волшебства, рассвет подрумянил край неба на востоке. Пора было убираться отсюда. Костер был залит и забросан камнями, следы обережного круга затерты. Ни один следопыт не поймет, чем здесь занимались в последнюю ночь полной луны старуха и мальчик.

По дороге к кварталу Ворон Дэйю пояснила мне главное:

– Суть всего живого заключена в костях. Пока не рассыпались в прах, им можно напомнить, кем были при жизни. Память, разум, облик каждого хранят мертвые кости. Уважай их силу, молодой господин.

– Это сильное колдовство... – я был впечатлен.

– Некоторые безумцы самонадеянно пытаются им овладеть, но вся сложность в том, что это оно владеет тобой и выбирает тебя. Смерть становится хозяйкой твоей жизни.

– Что-то сомнительно мне, что это такая уж редкость, – возразил с горячностью. – Судьба и изнанка тоже творят со мной, что хотят...

– Ты успешно изучаешь те силы, которыми одарен, – рассмеялась молодо и звонко. – Вы, адепты Запределья, способны держать в своих руках нити и, как умелый возница, направлять ход Судьбы. В тех пределах, в которых это дозволено.

Вот уже показалась развилка дороги, ведущей к «Дому в камышах».

– Не приглашаю учиться у меня, – объявила Дэйю, – хотя Странник Доо за тебя просил.

– Потому что это женское колдовство? – не ощущал какой-то особой потери, хотя самолюбие было слегка задето отказом.

Правду говоря, этот ритуал был слишком... физиологичен. Его эстетика выбивалась из моего понимания магии грубостью, варварским буйством эмоций и материальной конкретностью.

– Не совсем. И тобой, и Странником Доо мое ведовство могло бы владеть... но вы выбрали Запределье, выбрали Судьбу, а Смерть – ревнивая госпожа. К тому же, – хмыкнула и поправила болтающийся на поясе мешочек из-под костей, – в ваши чересчур умные головы возможность бесконечности земного существования просто не уместится!

И, гордо задрав нос, она свернула к своему домику, оставив за собой последнее слово.

День начался с категоричного требования Учителя Доо вернуться к нормальному учебному ритму. Доводы о том, что пришел лишь под утро, не убедили. Поспать подольше так и не дали. Злой и уставший от тренировки, тащился по холодку к лавке Шаи за свежей выпечкой на завтрак. Сонную тишину квартала нарушил истошный женский крик: «Огра-а-абили!!!» Все мои охотничьи инстинкты разом проснулись, дурное настроение как рукой сняло. Как бы успеть первым прибыть к месту совершенного преступления! Помчался на крик, но навстречу уже неслись пятеро патрульных, вывернувшие из отдаленного переулка. Внезапно ворота ограды небольшого изящного домика распахнулись, и кто-то невидимый с грохотом пробежал по деревянному мостку, ведущему к дороге. Брякнулась на обочину вдруг возникшая из ниоткуда шкатулка для драгоценностей. Распахнутая и пустая. Стражники растянулись полумесяцем на всю ширину, от забора и до обеда, и бросились вслед удаляющемуся топоту, оттолкнув меня с нецензурной бранью. Странно... раньше они себе такого не позволяли.

Из ворот выскочила Ло Лита, запахивая на ходу утреннее одеяние жемчужно-розового цвета. Ее белокурые кудряшки были растрепаны, примятое от сна лицо кривилось в плаче. В подоле путалась и заходилась лаем тонконогая лысенькая собачонка – модный писк этого сезона – украшенная разноцветными ленточками.

– Аль-Тарук, зайчик милый! – бросилась ко мне, хватая за руки. Собачка ткнулась в ноги и горестно завыла. – Как хорошо, что ты здесь! Ты представляешь, меня ограбили... Ты не представляешь – меня ограбили! – она жалобно заглядывала в глаза, даже не пытаясь утереть слезы, а ее облик совершенно утратил выражение сытого самодовольства, которое обычно излучал. Сквозь слой жира и сеточку мелких морщин явственно проступило личико прелестной двенадцатилетней девочки, похитившей сердце заслуженного учителя классической словесности.