Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена - Страница 19

– Ты забыла о третьем выходе… мать. Мальчик справится. Он станет великим Владыкой.

Неслышно звучат удаляющиеся шаги.

Тень сгущается, скрывая за собой довольную улыбку.

Я знаю, что это было. Увижу это позже, в испуганных глазах Ночи, когда покину покои ее супруга – во второй ипоследний раз.

Стол был опрокинут и разбит. Лежал, задрав кверху четыре ноги, – смирившимся, подохшим зверем. Вино черными лужицами растеклось по полу, смешалось с бессмертной амброзией. Какая-то тень из прислуживающих прерывисто икала в углу.

Светильники – целые и те, по которым пришлись случайные удары клинков – сияли неправильно. Странно сияли – посылая в воздух охристые круги разных размеров.

Я потряс головой, и круги пропали.

Наверное, хорошо, что вестником от братьев выступил Танат. То есть, вестником-то выступал Гипнос, а вот передавать ответы от братьев он дальновидно явился вместе с Убийцей.

Тьма бешенства накатила после первых фраз, хлынула в глаза, жирным пеплом запорошила рассудок. Сначала я, потом мир потонули в огненно-черной вспышке: будь он один, Гипносу пришлось бы худо.

Танат же стерпел единственный удар, а после вмазал в ответ.

Отпустило быстро, как всегда. Я сказал: «Хватит, Убийца», – и опустил клинок. Когда я сдернул с пояса клинок – это было неясно.

В глазах плыло алым, то ли от удара Таната, то ли еще от чего, Гипнос висел под потолком, оберегая чашу. Когда я отшвырнул оружие, стало ясно, что в эту же чашу бог сна тихонько похрюкивает.

– Аэдам… – приглушенно неслось сверху. – Братец Мом бы бессмертия не пожалел… такое увидеть… Чернокрыл, а ты хоть помнишь, что этот, внизу – наш царь?!

– Ненадолго, – выплюнул Танат. Прозвучало хуже, чем «бездарно дерешься». Больше Убийца ничего добавлять не стал. Правда, на меч мой смотрел выразительно.

Меч, не двузубец. Двузубец – здесь же, возле груды щепок, которая была креслом, стоит у стены безмолвным свидетелем очередного провала. Собачьи морды такие мины выдают… Убийце для такого перед зеркалом нужно тренироваться.

Правильно выдают. За меч схватился, надо же…

Танат молча вышел, оставляя своего царя на растерзание белокрылому братцу. Стихло икание из угла – тень предупредительно скользнула сквозь стену, подальше от страшной комнаты. Я подошел к бывшему креслу, погладил двузубец кончиками пальцев.

Брать не хотелось. Никогда не был копейщиком.

– Значит, ни в какую?

– Зевс – тот точно, – откликнулись с потолка. – Нет, говорит. Лучше вы – к нам, то есть, ты – к нему. А то брат ни разу посещением не удостоил, а Громовержец – просто так в подземелье в гости?! Там еще жена его усмехается, сестра поддакивает…

– Гестия?

– Деметра. Но эта уже по-другому. Только избавились, говорит, – так еще теперь и в гости ходить!

– Деметру я не звал.

– Я так и передал. От твоего имени. Так она все руками махала. Говорила – умолял бы, не пошла…

Острия были холодными. Гладкими. Искусно кованными. Смотрели друг в друга, отражаясь в черной гладкости до бесконечности. Почему все-таки – два? Вряд ли у мастеров-Циклопов в кузнице просто болванка отпала.

Сжал забытое чудо-оружие пальцами. Приподнял.

Тяжело, неудобно, непонятно как-то, как бить…

– Но ты же и не рассчитывал – чтобы Громовержец, а? Тут еще все эти слухи про него сейчас ходят… Гневный какой-то. После этой истории с царем Ликаоном. Ходит, с ветрами шепчется, с Нотом особенно, дела смертных забросил, за молнии хватается.

Гипнос наверняка на Олимпе с Гермесом встретился. Небось, проверяли за амброзией – кто кого уболтает.

– Что Жеребец?

– Ни на шаг от Громовержца. У меня, говорит, дела важные. Пусть брат сам ко мне наведывается… слушай, ну, пошли ты Чернокрыла? Он уговорит, он умеет.

Нельзя. Такого вестника расценят как вызов, а братья и без того не расположены. В последний год я забыл о них окончательно. Сколько раз отказывался явиться на пиры по приглашению то одного, то другого? Гермес уже и летать перестал.

– Значит, ни в какую.

Ни в какую, – радостно щерятся псы на двузубце. Нет, не получится привычно – в обход, через обман, через страх. И времени отыграть не получится.

Лезь в драку, невидимка. Играй во Владыку.

– Ну, только разве что ты женишься – это он так сказал. А сам смеется. Говорит – ради такого события я бы все бросил, пешком впереди колесницы побежал бы! Ты это, ты только… я его слова передаю!

Гневная вспышка легкими молоточками стукнула в виски, но разум не затуманила, прошла мимо. Я отставил двузубец.

Мне отчаянно нужен визит Зевса или Посейдона. Дружественный. Хорошо бы – со свитой. Это подтвердит, что трое Кронидов – все еще братья. Что – как в прежние времена: ударишь одного – получишь от двух других разом.

– Смеялся, значит?

– Да там не только он, там все… у Посейдона там сейчас еще братец-Мом в гостях, так он тоже… пару слов обронил.

Ясно, что может обронить Мом-злопыхатель. Теперь-то не боится секиру в голову поймать.

– Говоришь, на мою свадьбу явится?

– Да на такое посмотреть вообще весь Олимп сбежится! Эй, невидимка… ты чего… ты чего, жениться собрался?!

Я не отвечал, глядя на оружие, для которого мне очень, очень нужно выиграть время…

А почему бы и нет.

* * *

– Зевс и Гера скрывали свои отношения три века, – сказал я в тот же вечер, если в Эребе бывают вечера. – Нашим больше. Обряды можно совершить хоть завтра.

Она покачала головой. Взяла у меня из рук гранат, покатала в ладонях и медленно побрела по темной ивовой аллее, вдаль от ручья, в котором рассеянно купала руки. Когда я догнал ее – вздрогнула и с опозданием улыбнулась.

– Не надо, милый. Я говорила тебе: Владыке нужна хорошая жена, не нереида…

– Амфитрита, жена моего брата, из океанид.

– Ну, это ведь только твой брат! О его неразборчивости сестры тоже поют, – наконец засияли белые зубы. – Мой отец, Нерей, наделен предвидением, как Япет или Прометей. Трижды он предрекал мне судьбу: первый раз сказал, что мне суждено полюбить невидимку, второй раз – что, не давая обет безбрачия, я останусь не-женой…

– Третий?

– А третий был странным. Ты знаешь о Дафне?

Я пожал плечами. Левка кивнула и уселась на корень, услужливо выставленный древней ивой из-под земли. Откинула голову к темному своду.

– Она была дочкой Пенея, речного бога. Мы дружили. И вот однажды когда она возвращалась с нашего побережья, ее встретил сам Аполлон. Погнался за ней. А она, перепуганная, понеслась к реке отца. Аполлон настиг ее у самых берегов, и тогда она взмолилась к Пенею… Он внял призывам дочери и обратил ее в дерево. Его называют лавром. Вечно зеленое – я видела…

Она смахнула серебристую прядь, которая невзначай пристала к щеке. Улыбнулась, но горько:

– Ты смотришь с удивлением, милый… в твоих глазах так и написано: «Ну, и стоило оно того? И что эта дура неслась и спасалась?» И правда дурочка, да? А самое удивительное, что она грезила Аполлоном, мечтала встретить его, хоть взгляд поймать, тихая наша Дафна… Только вот бог Эрот, сын Афродиты, разозлился на Мусагета[1], потому что тот назвал его лук игрушкой. Разозлился и послал две стрелы. Любовную – в Аполлона. А убивающую любовь – в сердце моей подруги, вынудив ее спасаться от собственной мечты и навеки стать венком в кудрях у Сребролукого. Когда я узнала об этом – я плакала… не думай, милый, я умею… Я плакала и рассказала эту историю отцу, а он посмотрел на меня печально и сказал: «Вот и ты тоже…».

– Что?

– Я не знаю – что. Может, Эрот выстрелит и в меня, как в бедную Дафну? Может, и мне суждено встретить Аполлона или еще кого-то и обратиться в бегство? Перейти дорогу разгневанной богине, которая сделает меня кустарником или деревом и сплетет венок из моих листьев? Ананка…

Та, кого она назвала, многозначительно хмыкнула из-за спины, но ничего не ответила. А Левка, глядя мне в глаза, прибавила тихо: