Волк в капкане (СИ) - Lehmann Sandrine - Страница 49

— Иди, — хладнокровно сказала Макс. — Он тебя зовет.

Рене просто не помнила себя от счастья, что он победил, она пыталась перевести дух после того, как они всей трибуной орали до хрипоты и прыгали, как чокнутые обезьяны. В эйфории она была готова на любое безумие… но то, что сказала Макс… это просто невозможно!

— Я не могу, — простонала она. — Я боюсь. Все будут на меня смотреть!

— А ты чего хотела? Назвалась груздем — полезай в кузов, — Макс выразительно посмотрела на подругу.

Рене могла бы понять, что сотни глаз уже зафиксировали, что Отто смотрит на нее и машет именно ей, но это ничего бы не изменило. Она должна идти к нему. Она снова подумала, уже в тысячный раз, что трусливой, малодушной мыши нечего делать рядом с Отто Ромингером. Да уж, похоже, он еще поможет ей выковать характер.

Шум стадиона, ослепительное сверкание снега и льда на трассе, острые, яркие лучи солнца… Объективы камер, шарящие по трибунам. Отто. Отто, мой любимый, ведь ты ждешь меня… Рене медленно встала, встряхнула головой, вздернула подбородок и медленно начала пробираться к выходу с трибуны. Ступеньки. Несколько шагов вниз. Она шла — сначала медленно, все убыстряя шаг, и наконец побежала. Очередная волна возгласов почти оглушила ее, напугала до полусмерти. Кто-то из журналистов бросился к ней наперерез, но встал как вкопанный, не решившись загородить ей дорогу. За ней следили тысячи глаз. Она знала об этом и умирала тысячей смертей, но у нее не было другого выхода. Она бросилась в его объятия, и он поднял ее лицо за подбородок и приник к ее губам. Победитель целовал свою девушку, и трибуны взорвались приветственными криками.

Все время, пока длился поцелуй, фотографы и операторы трудились на совесть, изведя километры кино- и фотопленки. Отто сначала не мог понять, почему ему так неудобно обнимать ее и прижимать к себе, и наконец понял — ему мешали лыжи. Пара героических россиньолов, которую он сегодня лет сто назад уронил в стартовом городке. Нарушая все на свете регламенты и спонсорские контракты, он сунул лыжи в руки стоящему рядом Регерсу и от души прижал девушку к себе.

Ив Фишо превосходно держал лицо, несмотря на то, что он только что вылетел из призовой тройки. К нему тянулся лес микрофонов, в которые он и пропел положенную партию насчет того, что спорт — это спорт и побеждает сильнейший. К тому же победа была достойнейшая, очень убедительная и красивая. Бывшее первое место, австриец Флориан Хайнер, который оказался сдвинут на второе место, пел примерно ту же песню, только уже на немецком языке. Он же выдал фразу, которая тут же была подхвачена журналистами, переведена на все языки и процитирована практически всеми изданиями и комментаторами: «Я думаю, этот парень будет звездой масштаба Килли или Зайлера, если только сможет пройти через все рогатки, подстерегающие человека нашей профессии». Под рогатками он имел в виду в первую очередь травмы, как он уточнил, но в уме держал и многое другое, что может погубить талантливого спортсмена — допинг-скандалы, наркота, пьянство и бесконечные гулянки, непривычно большие деньги, легкий уход из спорта в коммерцию. Филипп Граттон — уже третье место — только покачал головой и проронил:

— Вот это дьявол! Отродясь такого не видел!

Брум мог бы присоединиться к этому высказыванию — оно было вполне в его духе. Но какое там — он просто был вне себя от счастья. Несмотря на все свои выходки, несмотря на все неприятности, которые этот парень имел склонность собирать на свою задницу, он победил, оправдал возложенные на него надежды! И это только начало!

И всем отчаянно хотелось расспросить победителя — что это было? Что может почувствовать человек, поймавший за хвост госпожу удачу, который работал всю жизнь на свою мечту, и наконец она осуществилась? Но он был занят. И у него был свой вопрос, который волновал его именно в эту самую минуту и который он выдохнул в ухо своей девушки, едва закончив поцелуй:

— Кончилось?

— Да, — прошептала она, и он снова счастливо улыбнулся.

— Эй ты, забирай свои дрова, Россиньоль тебя кастрирует! — прошипел сзади Регерс и весьма грубо сунул лыжи между обнимающейся парочкой. Отто невозмутимо оглядел господина тренера тем самым взглядом, который приберегал исключительно для него, и любезно спросил:

— Рене, ты уже знакома с этим изысканным эстетом, аристократом духа, мсье Регерсом?

Девушка неуверенно улыбнулась, не зная, как реагировать. Она не была знакома, но уже вполне наслышана о манерах Герхардта, хоть и не ожидала, что нечто подобное произойдет прямо перед камерами, и ей придется в этом участвовать. Впрочем, Отто, как и во время той памятной сцены с Артуром, сгладил углы — он забрал лыжи и сообщил тренеру:

— Это Рене Браун, знакомься и будь с ней повежливее — она меня сегодня вдохновила.

Регерс с интересом оглядел девушку:

— Очень приятно. Вы на меня не обижайтесь, я вежливо не умею. Но вообще я белый и пушистый.

— Буду иметь в виду, — улыбнулась Рене, облегченно вздохнув — вроде все успокоилось. Но тут же спросила Отто:

— А ты должен держать лыжи?

— Да, это условие спонсорского соглашения.

— Что такое спонсорское соглашение?

Отто хотел было начать объяснять, но тут активизировались журналисты, которые притихли от любопытства на время разборок с Регерсом. Сразу трое протягивали свои микрофоны к Отто и взахлеб засыпали его вопросами, и еще несколько пробирались к ним, причем с камерами:

— Что ты чувствуешь, взяв золото из третьей группы? В каком состоянии была трасса? Кого из сегодняшних участников ты больше всего опасался? Была ли заранее уверенность в победе? Хайнер считает, что ты можешь стать звездой мирового масштаба — что ты об этом думаешь? А это твоя девушка? У вас все серьезно?

Отто обаятельно улыбнулся и мягко ответил:

— Простите, господа, но давайте с остальным подождем до пресс-конференции, сейчас начнется награждение.

Под шумок успели съехать оставшиеся семь участников — самое высокое занятое одним из них место было аж тридцать девятым. На финишный круг вынесли пьедестал — пора было выдвигаться, чтобы получить свое. Но сперва он должен был позаботиться о Рене.

Отто не отличался наивностью и прекрасно понимал, что теперь достоянием общественности станут все аспекты его жизни, до которых газетчики только смогут докопаться. Ему припомнят все, вплоть до школьных шалостей и двоек. Раскопают, что у него был роман с моделью, про то, что из-за него женщина покончила с собой, но это все его мало задевало, в конце концов, это их работа. Рэчел с этим справится, да она и любит дополнительное паблисити, а Моне от этого хуже уже не будет. А вот тот факт, что последняя рокировка с выводом за штат Клоэ и громким началом отношений с Рене наверняка заинтересует репортеров куда больше прошлых дел, был неоспорим, и его это здорово напрягало. Он категорически не хотел, чтобы они донимали Рене. Он не желал сам отвечать на скользкие вопросы. В нем просто все бунтовало от одной мысли о том, что нечто настолько важное и сокровенное, настолько непонятное ему самому, станет обсуждаться на всех углах. Он понимал, что, пока он будет красоваться на первой ступени пьедестала, Рене возьмут в оборот. И понимал, что он этого не допустит.

Регерс мог быть занудой, хамом, занозой в заднице и холерной бациллой, но одного у Герхардта было не отнять — на него всегда можно было положиться. Отто хлопнул тренера по спине, привлекая его внимание.

— Мне надо отлучиться на пару минут. Поухаживаешь тут за Рене? Смотри, чтобы к ней не лезли.

— Да ладно, что — первый раз замужем? — отмахнулся Регерс и галантно предложил Рене сигареты: — Мадемуазель, не изволите ли?

Отто улыбнулся Рене через плечо и направился на круг к пьедесталу, чтобы получить свое первое золото, завоеванное на этапе розыгрыша Кубка Мира. И первые серьезные призовые, несоизмеримые с его заработками до сих пор.

Медаль на шее, сертификат на 40 тысяч франков — и первые сто очков сезона в общем зачете, и столько же в супер-джи. Пусть аналитики до хрипоты утверждают, что он слишком молод для того, чтобы быть стабильным, ему плевать — он знал, что теперь его уже никто не остановит. Прирожденный победитель вышел на тропу славы, новое солнце взошло над горизонтом. Он широко улыбался, и тысячи кадров запечатлели его улыбку, которой суждено было стать ничуть не менее знаменитой, чем его филигранная техника прохождения виражей.