Волк в капкане (СИ) - Lehmann Sandrine - Страница 39

— Почему? — Господи, она просто не верила своему счастью. Он говорил ей все это. Сам, без никаких клещей. Говорил… и сам не понимал, что с ним такое — может, она улучила момент и подлила ему в пиво правдивую сыворотку? Он так разболтался. Он никогда никому столько всего не рассказывал. Почему вдруг начал болтать сейчас? Почему-то захотелось разделить с этой девушкой, которая вдруг подобралась так близко к нему, какую-то частичку своей жизни.

— Не знаю. Дед отцу был очень много денег должен. Еще до отцовой женитьбы попытался заниматься бизнесом, взял кредит, но разорился. Потом дед смеялся, что он у меня долг в карты обратно отыграет. Он так с тем долгом и не расплатился. Отец говорил, что он этот долг списал. Ну ты понимаешь, что так не бывает. Конечно, он его по правде не списал, а сам закрыл. Дед это тоже понимал. Его это здорово заедало. Он страшно гордый был.

— Родовая аристократия? Еще и с титулом, наверное?

Отто неохотно кивнул:

— Да. Граф.

— Так получается, что твоя мать — аристократка по рождению?

Она почти ожидала, что он закроется, не захочет отвечать, и совершенно не удивилась, когда это и произошло:

— Хорошее пиво. Жаль, что больше нельзя заказать.

— Отто, — жалобно сказала она. — Мне же про тебя интересно. Ты никогда ничего мне не рассказываешь!

— Я тебе очень много рассказал. Никогда и никому столько еще не рассказывал. Не знаю, чем ты недовольна.

— Ты ничего не рассказал! Я хочу про тебя что-то узнать, а ты тут же закрываешься, прячешься как кролик в норку, и ищи-свищи…

— Глупости. Я весь — открытая книга, — рассеянно улыбнулся Отто, передвигая по столу солонку.

— Тогда скажи, почему у тебя плохие отношения с родителями?

— С чего ты взяла, что плохие?

— Я не слепая. Мне достаточно того, как меняются твои глаза,

когда разговор о них заходит. Почему?

Он пожал плечами. Рене четко ощутила какой-то мощный защитный барьер, невидимую стену, которую он воздвиг, чтобы никто не мог заглянуть и увидеть что-то, не предназначенное для чужих. Ее это обидело до глубины души. Она чужая? Все еще чужая для него? Почему он ведет себя с ней, как с чертовой журналисткой из таблоида? У нее задрожали губы от обиды. Отто обратил внимание, и почему-то его это тронуло. Девчонка действительно хочет что-то о нем знать, он знает, что она его любит, и с его стороны, наверное, свинство так вилять. Он тяжело вздохнул:

— У меня не плохие отношения с ними. Просто — дипломатические. Нейтральные. Отец хотел, чтобы я жил, как он считает нужным. У меня другая точка зрения. Поэтому я и… ушел в автономку. Я ответил на твой вопрос?

— Почему ты никогда не упоминаешь мать? У нее вообще нет права голоса? У нее тоже плохие отношения с твоим отцом?

— Господи, ты когда-нибудь уймешься, Рене?

И вот тут она поняла, что заступает черту. Почему при упоминании о матери у него в глазах такая бездна боли и обиды? А голос отстраненный, равнодушный.

— Извини, — прошептала она. — Просто… мне так хотелось про тебя что-то знать.

— Ты знаешь уже в разы больше, чем другие.

— Просто я понимаю, что ты совсем один… Я и то не настолько. У меня есть брат и бабушка с дедушкой в Женеве. А у тебя будто совсем никого нет.

Он закрылся наглухо. Это было так же заметно, как если бы он захлопнул дверь у нее перед носом. Видимо, начал поспешно восстанавливать дистанцию. Он слишком много сказал ей. Проворчал:

— Я рад, что все именно так, как есть. Я научился рассчитывать только на себя. Мне ничего ни от кого не нужно. У меня все отлично.

Рене ласково погладила его руку.

— Отто, ты просто очень сильный. А мне мамы до сих пор не хватает. Она есть где-то, но я ее совсем не помню.

— Я думаю, пока твой отец был жив, она была вам образцово-показательной матерью.

Рене удивилась.

— Я не помню. Мне было 4 года, когда он погиб. Хотя… да, наверное, так и было.

— Как это произошло?

— Автокатастрофа. У него была спортивная машина, он гонял как сумасшедший. Вот и вылетел с дороги и в дерево.

— Понимаю.

— Он один был в машине. Когда я ездила с ним в машине, меня всегда ужасно укачивало и тошнило. Ни с кем не укачивало, только с ним. Вот так он гонял.

— А сколько тебе лет было, когда твоя мать уехала?

— Четыре. А Артуру почти шесть.

— Не понял, так вы с кем жили?

— У нас была бабушка, я же тебе говорила. Она в Цюрихе жила, и нас привезла к себе. Она умерла, когда мне было 15 лет.

Отто отодвинул пустую тарелку из-под ти-бон и закурил:

— Значит, ты тоже самостоятельная.

— Не знаю, — Рене пожала плечами. — Я никаких решений не принимала никогда. Разве что выбрала факультет, на котором буду учиться. Бабушка позаботилась о том, чтобы у нас были деньги, но оставила довольно много условий, которые мы должны оба выполнять. Например, мы оба должны были до 21 года поступить в университет.

— Ну ты поступила, а как насчет Брауна?

— Он на будущий год будет поступать. У него еще год в запасе. Вот так и получается, что я всегда знала, что и когда я должна делать. Окончить школу, поступить в универ, не пить, не употреблять наркотики. Спасибо еще, что она про курево не упомянула — наверное, забыла. Что тут решать? Никакой самостоятельности тут нет. Вот ты — да, ты все планы в своем отношении задвинул и начал жить как решил сам. Думаю, у тебя семья не в восторге от того, что ты стал профессиональным спортсменом?

Отто невольно усмехнулся:

— Не то слово. Но им пришлось смириться.

Рене погладила его по щеке:

— Я вернусь через минутку.

Пока ее не было, Отто докуривал сигарету и пытался осознать, почему он вдруг так разболтался. Как-то она все время умудряется близко подбираться. Он ей уже выложил то, чего никому не говорил. Практически все из того, о чем они говорили сегодня, он озвучил впервые в жизни. И вообще он как-то мало говорил с девушками, о чем с ними говорить? И зачем? Они вроде как для другого предназначены. А эта оказалась для всего. Отто подумал, что надо бы восстановить дистанцию… Но как?

[1] Мужчины-швейцарцы почти на 100 % военнообязанные и должны участвовать в стрелковых сборах (почти ежегодно)

Она вернулась и сразу сообщила:

— Отто. У меня это… начались дела.

Фффухх!!! Пронесло. Больше никогда-никогда без резинок!!! И тут же Отто подумал, черт, у нее дела, и что теперь с ней можно делать? Это она что — на 4 дня выпадает из жизни? Раньше он как-то не парился и не имел дел с девушками во время их месячных. Зачем? На одну, у которой месячные, всегда приходилась сотня, у которых месячных в этот момент не было, выбирай любую. А сейчас он даже думать не хотел о том, чтобы перекантоваться эти 4 дня с какой-то другой, у которой нет сейчас месячных. У Рене на этот счет было что сказать:

— Слушай, а когда… дела — можно?

— Без понятия. Не пробовал ни разу. Мне кажется, нельзя.

Сколько бы он ей не наговорил уже сегодня, есть одна вещь, в которой он никогда и никому не признается. Дело в том, что он всегда очень боялся крови. Одна только мысль о том, что можно заниматься сексом с девушкой в это время, а потом еще и увидеть кровь на столь драгоценной части своего тела, приводила его в полный ужас. Нет, однозначно, секса нет, а что есть? Ни о какой замене и думать не стоит. Но и несколько дней без секса… когда с ним в последний раз такое было? Когда он ломал ногу в 17 лет и лежал в больнице?

— Как плохо, — вздохнула Рене. — А то, что ты говорил… Ну… ты знаешь. Про… ну, про мой рот. Так — можно?

— Можно, — осторожно ответил он.

— Когда мы вернемся в отель, я готова приступить к… к этому. К лишению девственности в этом смысле.

— Вот это называется «конструктивное предложение», — широко улыбнулся Отто.

Может быть, если бы он не успел ляпнуть про то, что она поедет с ним в Зельден, он бы придумал какой-то финт, чтобы уехать туда одному. А там… кто знает. Может, это наваждение прошло бы. И проблема оказалась бы решена сама собой. Но что толку думать об этом сейчас. Тем более, что сама перспектива разобраться с ее девственным ртом приводила его в экстаз, кроме шуток. Рене коварно улыбнулась: