И в горе, и в радости - Кочелаева Наталия Александровна - Страница 29

Но лестница, сработанная неведомым хозяином на совесть, выдержала легонькую девушку. С трудом надвинув крышку обратно, она спустилась вниз. В погребе было не так уж и холодно — даже приятно после знойного дня. В другое время и при других обстоятельствах полная темнота напугала бы Киру до истерики — но сейчас темнота казалась ей другом, ее бархатные руки нежно обняли девушку и понесли куда-то, баюкая.

Она решила сидеть в погребе, пока не станет невмоготу. Пока невыносимо не захочется есть и пить. Тогда она осторожно выберется и пойдет… куда-нибудь. Должна же быть милиция в этом поселке? Да и потом, не так уж важно, куда она пойдет и что предпримет. Быть может, ее найдут. Уже ищут. Ведь есть же у нее родные, близкие люди, которые беспокоятся за нее? Здесь и сейчас — тихо, спокойно, темно… Не надо никуда идти.

Кира задремала, опершись на какую-то дощатую перегородку — наверное, на ларь для картошки, как подумалось ей.

Во сне она шла по черному песку пустыни. Почему песок черный? Он ведь должен быть белым. Ах да, в пустыне ночь. Ночью песок всегда становится черным. Но как она тут оказалась? Убежала от мамы. Они шли вместе с мамой, и Кире было спокойно, тепло и надежно. Мама могла заставить всю эту пустыню зацвести, как один огромный сад. У мамы в руках волшебная сила. Она ведает тайны растений, она говорит с деревьями… Но Кира польстилась на оазис, презрев мамины сокровища. Оазис обманул ее, обернулся миражом, и сама Кира теперь — не более чем мираж.

Но что это там, впереди? Пески обрываются вниз, темный провал ведет в подземные чертоги. Кира не побоится спуститься туда, лишь бы не видеть черных песков, не идти по ним, волоча ноги. Тем более что из провала тянет знакомым запахом — уютного, обихоженного дома. И там ждет ее любимый… Она смутно помнит его лицо — густые брови, ясные глаза. Сила и нежность в грубовато выточенном мужском лице…

Ничего. Никакого провала, никаких врат в подземное царство. Но он был рядом! Это нечестно! Нечестно!

Она не знала, спала ли и долго ли это продолжалось. Из зыбкого забытья ее вывели голоса. Прямо над головой…

— Черт, какой тяжелый… Настоящий бугай.

— Покойники всегда тяжелые.

— Да ну?

— Точно тебе говорю. Мало я их перетаскал?

— А девка легкая.

— Так в ней чего — кожа да кости.

— Куда ее?

— Какая разница. Сюда клади.

— А сгорят? Они ж мокрые…

— Ты чё, совсем тупой? Сгорят как миленькие. Да и бензинчику плеснем, мигом займется.

— Я не понял: почему мы их в доме не сожгли? И все шито-крыто.

— Потому! У него еще мать осталась. Дом ей на старость пойдет. Надо же и о близких думать! А потом, потому что в доме нам еще пошариться надо. Эта девка, видишь ты, когда от шефа сбежала, прихватила с собой одну интересную штучку…

— Какую?

— А вот это, Павлик, не твоего ума дело. Видишь, Витек тут краем замарался, и того шеф убрать велел. Жалко парня. Девка эта по случайности в его машину прыгнула, надо ж было случиться такому совпадению… Так что без вопросов. Давай иди.

— Понял. За бензином идти?

— Нет, за газировкой!

— Понял…

Наверху стало тихо, слышались только осторожные шаги. Кира зажала себе руками рот — ей казалось, что она узнала голос одного из вчерашних убийц. Того громилы со спокойными глазами. Значит, они убили Витька. И Кристину тоже. Теперь собираются уничтожить следы преступления. Проще говоря, сжечь трупы прямо у нее над головой.

И эта мысль была последней каплей. Кира решительно встала и сделала шаг в кромешной тьме к лестнице. Сейчас она поднимется и выйдет отсюда. Хватит. Пусть этот кошмар кончится — как угодно, только кончится.

Небытие объяло ее. В непроглядном мраке кружились кровавые тени. Она слышала — небытие было пронизано звуками. Вой и треск пламени. Это адская бездна. Это адская бездна, и вот как выглядит жизнь после смерти. Не будет ни темного тоннеля, ни света в конце тоннеля. Будет только это пламя.

Хорошо, что нет сил бояться. Хорошо, что душа уже так переполнилась страданием, что в ней не осталось места для страха…

Но она не умерла. Смерть не приходит к человеку по его желанию. Приговор судьбы не подлежит обжалованию. Имя судьбы — Ананке. Три ее дочери, три мойры — Клото, Лахесис и Атропос — ведают исполнением ее воли. Клото прядет нить человеческой жизни. Лахесис проводит ее сквозь все испытания. А безжалостная Атропос неотвратимой рукой перерезает нить, обрывает жизнь человеческую. Три богини склонились над Кирой, и нить вьется в их прекрасных руках, но не видно блестящих ножниц. Ей рано умирать.

Падая, Кира ударилась затылком о деревянный стеллаж, предназначенный для домашних заготовок. Домовитый хозяин ладил эти полки из крепкого дерева. Годами стояли на них разнокалиберные банки — соленые помидоры и огурцы, варенье из мелких китайских яблочек, прозрачных и залитых медового цвета сиропом, рубиново-красное вишневое варенье, грушевый компот и соленые рядовки, которых так много по осени вырастает в лесах под Петербургом. Рачительные хозяева покинули дом, но полки остались, их не разобрали на дровишки вездесущие бомжи, их не тронуло тление, не сточил прожорливый жучок. И теперь этот стеллаж невольно помог пленнице погреба…

Она очнулась от холода. Холод исходил от земляного пола. Он мог бы убить Киру, пролежи она в забытьи чуть дольше. Но Лахесис знала свою работу.

На ощупь Кира нашла лестницу, поднялась. Тяжелая крышка погреба стала теперь неподъемной. Но девушке все же удалось сдвинуть ее — ровно настолько, чтобы вылезти на свет. С великим трудом, задыхаясь от напряжения, она перевалилась через бортик и подскочила, словно ужаленная десятками злобных пчел. Под ногами у нее был пепел и тлеющие угли. Кое-где… Нет, это ей кажется. Этого не может быть. Нужно удержать сознание, во что бы то ни стало нужно удержать, иначе она больше никогда не встанет…

Но в пепле отчетливо были видны очертания человеческих тел… Они были словно слеплены из серого праха и распадались прямо на глазах, только искорки пробегали по тому, что совсем недавно было людьми…

И Кира бросилась бежать — от мертвого пепелища, к дому! Она не думала об опасности, не думала о том, что там ее могут поджидать жестокие убийцы. Она провела в погребе остаток дня и всю ночь. Сейчас было раннее, раннее прекрасное утро.

В доме ее ждала только тишина. Она кинулась в комнату, где провела прошлую ночь. Здесь скручивались и коричневели очистки яблока. Ничего. Кира пошла в ванную и увидела свою одежду — отрезанные по колено джинсы и футболка валялись на кафельном розовом полу, там, где она их вчера бросила.

Кира включила воду в душе и машинально начала раздеваться. Что бы ни случилось с ней — нужно вымыться. Короткий взгляд, брошенный в зеркало, показал девушке, что ее внешность сейчас вполне может проиллюстрировать поговорку «Краше в гроб кладут». Бледное лицо, измазанное паутиной и пеплом, слипшиеся пряди волос, испачканное платье. Только вчера ей привезла это платье веселая подружка Витьки, Кристина. И выклянчила у Киры кольцо… Кира улыбнулась при этом воспоминании, но внезапно резко подступила дурнота. Кольцо осталось в куче пепла, на пальце, ставшем пеплом… К горлу подкатила тошнота, она еле успела согнуться над раковиной, и ее вырвало желчью. Отплевываясь от жгуче-горькой жидкости, Кира окончательно разделась и вошла в душевую кабину.

Под хлещущими прохладными струями ей стало легче. Некоторое время она просто стояла под водой, потом нашла кокетливую губку в виде сердечка, гель для душа в фигурном флаконе. Очевидно, покойный Витька Перехват был неравнодушен к всевозможным туалетно-парфюмерным снадобьям, что странно в таком грубоватом и сильном мужчине. Впрочем, теперь не имеет значения, что любил или не любил Витька. Он мертв, и мертв по вине Киры.

Она несколько раз намылилась, ополоснулась, но все равно не почувствовала себя достаточно чистой. Выйдя из кабины, вытерлась огромным махровым полотенцем с изображением гоночной машины и влезла в свою одежду. В ней она бежала из дома в ту страшную ночь, когда убили Георгия… Эта одежда казалась Кире родной, она словно всю жизнь в ней провела. Сейчас девушке казалось нереальным, что когда-то она жила с мамой, носила только белые платья, туфли без каблуков и душилась духами «Tuberous Criminelle» Сержа Лютена.