Малыш - Верн Жюль Габриэль - Страница 13

Вскоре Малыша стали водить на репетиции. Он был ошеломлен всем увиденным и услышанным. Мисс Уэстон, исполняя роль, называла его «своим малюткой», но казалась не особенно отчаявшейся, когда стискивала мальчика в объятиях, и совсем не плакала, прижимая его к своему сердцу. И действительно, к чему плакать на репетициях, зачем портить себе глаза понапрасну? Достаточно будет пустить слезу перед зрителями.

Мальчик чувствовал себя неловко. Он был совсем подавлен видом темных кулис и огромного пустого зала, куда свет проникал лишь через маленькие окошечки в конце амфитеатра, где было мрачно и уныло, точно в доме покойника. И тем не менее Сиб – по пьесе Малыш звался Сибом – делал все, что от него требовали, и мисс Уэстон не замедлила предсказать, что он будет иметь громадный успех – и она, разумеется, тоже.

Быть может, ее уверенность разделяли далеко не все? Сказать по правде, у актрисы не было недостатка в завистниках и завистницах среди ее «добрых друзей». Эта капризная примадонна не раз ранила их самолюбие, впрочем, даже не подозревая об этом. Теперь же она хвалилась направо и налево, что под ее руководством этот ребенок скоро затмит всех звезд современной драмы!.. И правда, это было уже чересчур. Наконец настал день премьеры. Это было в четверг, 19 октября.

Понятно, что мисс Уэстон пребывала в весьма нервном состоянии. Она то хватала «Сиба», целовала его, судорожно сжимая в объятиях, то раздражалась и прогоняла его прочь. Малыш ничего не понимал.

Нечего удивляться, что Лимерикский театр в тот вечер был переполнен публикой. Этому немало способствовала следующая афиша:

Малыш был бы, наверное, очень горд, если бы прочел афишу, – он ведь умел читать, а тут его имя было выведено большими черными буквами на белом фоне! Однако в гримерной мисс Уэстон его вместо повода для гордости ожидало большое огорчение.

До сих пор он ни разу не репетировал «в костюме», как выражаются в театре, и выходил на сцену в своем обычном красивом наряде, в котором и теперь приехал в театр. И вдруг в гримерной, рядом с роскошным платьем герцогини Кендальской, приготовленным для мисс Уэстон, он увидел лохмотья, в которые Элиза собиралась его одеть! Напомним, что по сюжету этой драмы мать находит покинутого ею ребенка нищим, в лохмотьях, тогда как сама она важная герцогиня, разодетая в шелка и бархат.

Увидев лохмотья, Малыш решил, что его хотят отослать обратно в «Рэггид-скул».

– Мисс Анна… мисс Анна! – вскричал он.

– Что с тобой? – спросила мисс Уэстон.

– Не прогоняйте меня!..

– Да кто же тебя прогоняет?.. Что ты еще выдумал?..

– Но эта ужасная одежда…

– Ах вот оно что!.. Он вообразил…

– Да нет же, дурачок!.. Стой смирно! – строго сказала Элиза, довольно грубо надевая на него костюм.

– Ах, бедный ангелок! – вскричала растроганная мисс Уэстон, подводя себе брови тоненькой кисточкой. – Бедняжечка… – продолжала она, накладывая на щеки румяна. – Если бы в зале это знали! Впрочем, они и будут это знать, Элиза… Завтра же это будет напечатано в газетах… Ведь надо же было вообразить!.. – И она слегка припудрила свои открытые плечи. – Да нет же… нет, глупый бэбиш! Этот наряд – это все только шутка…

– Шутка, мисс Анна?..

– Да, и нечего тут плакать!

Впрочем, она и сама бы охотно дала волю слезам, если бы не боялась размазать грим.

Элиза же приговаривала, качая головой:

– Видите, госпожа, нам никогда не сделать из него актера!..

А Малыш тем временем стоял опечаленный и со слезами на глазах смотрел, как на него надевают лохмотья Сиба.

Тогда мисс Уэстон вздумалось подарить ему новенькую гинею. «Пусть это будет его первым гонораром, его светом в ночи», – решила она. И ребенок действительно живо утешился, с удовольствием полюбовавшись на золотую монету[8] и спрятав ее в карман.

Затем мисс Анна, приласкав Малыша напоследок, пошла на сцену, наказав Элизе не выпускать ребенка из гримерной до третьего акта, в котором он должен был появиться.

Все места в зале были заняты, несмотря на то что пьеса была далеко не новой: она выдержала уже более тысячи представлений на разных сценах Соединенного Королевства, как часто бывает с произведениями хотя и посредственными, но полными реализма.

Первое действие прошло прекрасно. По окончании его публика восторженно рукоплескала мисс Уэстон, впечатленная ее блестящим талантом и страстностью игры.

После первого акта герцогиня Кендальская вернулась в гримерную, где, к великому удивлению Сиба, сняла свой богатый наряд из шелка и бархата и надела платье простой служанки, следуя особому замыслу драматурга, на котором мы не будем останавливаться. Малыш, сбитый с толку, испуганный, в крайнем изумлении взирал на странное превращение мисс Анны.

Вскоре послышался голос помощника режиссера, заставивший ребенка вздрогнуть, и «служанка», сделав ему знак рукой, сказала:

– Подожди, бэби… скоро твоя очередь, – и ушла на сцену.

Служанка имела такой же успех во втором акте, как герцогиня в первом, и занавес опустился под еще более бурные аплодисменты. Определенно «добрым подругам» мисс Уэстон не представлялось пока случая доставить ей хоть малейшее неудовольствие.

Она вернулась в гримерную и, усталая, опустилась на диван, приберегая силы для следующего, третьего действия. И снова перемена костюма: теперь это была более не служанка, а дама, одетая в глубокий траур, немного постаревшая, так как между вторым и третьим актом по сюжету пьесы проходит пять лет.

Малыш с широко раскрытыми глазами совсем застыл в своем углу, не смея шевельнуться, едва дыша. Мисс Уэстон, сильно взволнованная, почти не обращала на него внимания.

Наконец, уже почти готовая к третьему акту, она повернулась к мальчику.

– Знаешь, Малыш, – сказала она, – скоро твой выход.

– Мой, мисс Анна?..

– И не забудь же, что тебя зовут Сиб.

– Сиб?.. Да, да!

– Элиза, повторяй ему все время, что его зовут Сибом, до тех пор пока не отведешь его вниз, к режиссеру.

– Слушаюсь, госпожа.

– Но главное, чтобы он не опоздал. К тому же, Сиб, – погрозила она пальцем Малышу, – в таком случае у тебя отнимут гинею…

– А то и посадят в тюрьму! – прибавила Элиза, делая страшные глаза.

И так называемый «Сиб», ощупав гинею в кармане, решил ни за что с нею не расставаться.

Наконец настал торжественный момент. Элиза, схватив Сиба за руку, повела его к сцене.

Мальчик был ослеплен ярким светом софитов, растерялся среди сутолоки актеров, смотревших ему в лицо со смехом, и очень стыдился своей отвратительной нищенской одежды.

И вот раздались три удара гонга, возвещавшие начало действия. Сиб задрожал, словно они пришлись по его спине.

Занавес поднялся.

На сцене, декорации которой изображали хижину, находилась одна герцогиня Кендальская. Последовал ее монолог. Вскоре должна открыться дверь в глубине сцены, и в ней появится с протянутой рукой ребенок, который окажется ее собственным.

Надо заметить, что еще на репетициях Малыш очень огорчался тем, что его заставляли просить милостыню. Мы ведь помним про его врожденную гордость, про отвращение, которое он испытывал, когда ему приходилось вымаливать подаяние для школы оборванцев. Правда, мисс Анна сказала, что это делается только для виду, и все же оно было ему совсем не по нутру… В своей наивности он принимал все за чистую монету и действительно воображал себя несчастным Сибом.

Ожидая своего выхода рядом с режиссером, державшим его за руку, Малыш выглядывал потихоньку в щелочку двери. С каким удивлением рассматривал он переполненный зрителями зал, многочисленные лампочки вдоль края сцены, громадную люстру, казалось, висящую в воздухе, точно огненный шар! Это было совсем не то, что он видел, когда смотрел спектакль, сидя в ложе.