Усмешка Люцифера - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 10

«Пора закругляться», — подумал Трофимов.

Аудитория была набита битком. Члены Совета, оппоненты, Живицкий с какой-то древнегреческой богиней под ручку, все остальные — студенты, преподаватели, какие-то трудно идентифицируемые личности с портативными магнитофонами и микрофонами… КГБ, что ли? Трофимов надеялся, что нет.

Насчитал семь довольно симпатичных студенток. К концу доклада пришел к выводу, что все-таки пять. Но пять — это железно. Все что-то записывают в блокноты. Одна, худенькая брюнетка, стенографирует, не отрывая от него огромных, как у Одри Хепберн, удивленных глаз. Хотя, казалось бы, смысл? И текст диссертации, и автореферат есть в университетской библиотеке. Но все равно приятно. Хотя, говорят, они ходят на защиты не из интереса к науке, а в поисках семейной половины среди перспективных ученых.

Трофимов посмотрел на часы, закончил фразу и замолчал. Налил воды из графина, отпил.

Цепь звякнула и застыла. Якорь болтался над бездной.

Рука симпатичной брюнетки послушно замерла над блокнотом.

— Конечно, я мог бы во всех подробностях пересказать содержание своей работы. С огромным удовольствием, — Трофимов сдержанно улыбнулся. — И столько же рассуждать о ее значении для исторической науки. Поверьте, и то и другое — темы бесконечные. Но нас впереди еще ждет, как я надеюсь, интересная дискуссия.

При этих словах Сивой оскалился, как настоящий кинозлодей.

— Поэтому, если позволите, у меня все.

Он повернулся к председателю Совета Вышеградскому. Профессор Вышеградский в это время шептался о чем-то с оппонентом Рынкевичем. Закончив (далеко не сразу), он поднял голову, посмотрел поверх очков на Трофимова, посмотрел в зал, словно вспоминая, какое сегодня число и где он находится.

— Хорошо, спасибо, — провозгласил он громко. — Прошу задавать вопросы.

Вопросы задавали вяло.

— Почему избрана столь странная тема?

— Где этот мифический перстень? Изучала ли его современная наука?

— Действительно ли Бояров похож на революционера?

Ну, и так далее. Трофимов отвечал быстро, не задумываясь, аж от зубов отскакивало. Слабый ручеек вопросов быстро иссяк.

— Теперь прошу высказаться официальных оппонентов, — предложил председатель.

«Ну вот, — сказал себе Трофимов. — Началось…»

Первым выступал Рынкевич.

— …Нельзя не признать, что соискателем проделана большая исследовательская работа…

…на примере Павла Боярова внимательно, сосредоточенно всматривается в славное революционное прошлое нашей страны…

…автор беспощаден к порокам царского строя…

…однако сам по себе легкий, детективный стиль подачи материала настораживает. Какие огрехи пытается скрыть автор, подбрасывая читателю в качестве приманки лихо закрученный сюжет?

…всеядность как следствие отсутствия опыта. А также отсутствие концептуального каркаса, который объединил бы таких разных персонажей, как благородный революционер-одиночка Бояров и символ развращенности граф Опалов…

…поэтому считаю, что надо хорошо обдумать — можно ли соискателю присудить ученую степень кандидата наук, если в пересчете на школьные баллы — да будет мне позволено такое упрощение — диссертационная работа Трофимова заслуживает оценки «удовлетворительно». Спасибо за внимание.

Несколько жидких хлопков. Рынкевич сел на место, бросил вопросительный взгляд на Вышеградского. Тот медленно прикрыл тяжелые веки. Что именно означал этот молчаливый диалог, Иван не понял. Наверное, ничего хорошего.

— Мужайтесь, Иван. Еще не все потеряно, — процедил сидящий рядом Живицкий. — У них так принято — холоду нагонять…

Трофимов невесело кивнул.

К трибуне выходил второй оппонент — главный злодей спектакля под названием «Защита диссертации». Профессор Сивой, до прошлого года возглавлявший редакцию «Вестника Ленинградского отделения АН СССР» и смещенный с этой должности после скандала с Трофимовым, никогда не скрывал своего отношения к его научному труду. И к нему лично.

Полный, благообразный, с чрезвычайно здоровым цветом лица и пустыми глазами игрушечной мартышки, он некоторое время молча взирал на аудиторию с высоты кафедры. Предвкушал торжество расправы?

— Итак, работа, которую мне сегодня предстоит оценить перед уважаемым диссертационным Советом и представительной аудиторией, носит название «Артефакты мировой религии. Мифы и реальность», — приятно пробаритонил он, артикулируя каждое слово. — И первый вопрос, который возникает при прочтении… Мифы — да, пожалуй. Вернее — миф, один миф, в единственном числе. Миф о некоем «иудином» перстне. Который, кстати, находится неизвестно где, так что проверить экспериментальным путем его чудодейственные свойства мы не можем.

Сивой открыл рот… и улыбнулся, словно что-то вспомнил. Поднял руку, неопределенно взмахнул указательным пальцем, прислонил его к верхней губе в задумчивом жесте. Так рассказчик дает понять, что сейчас выдаст нечто забавное, возможно, парадоксальное. Возможно, для кого-то не очень приятное. Он еще раздумывает, как точнее выразить мысль, кокетливо мучает публику.

— Итак, миф есть, — промурлыкал наконец Сивой, оторвав палец от губы. — А где же реальность, товарищи?

«Вот козел!» — подумал Трофимов.

Следующие полчаса Сивой топил его — сладострастно, жестко, умело, давая иногда вздохнуть, чтобы продлить агонию.

В общем-то, недостаток у данной работы всего один. Она просто никуда не годится. От начала и до конца. Поскольку научной работой, в строгом смысле этого слова, не является. Наука основывается на фактах. Товарищ Трофимов же апеллирует к свидетельствам людей малообразованных, к рассказам, домыслам, признаниям, мемуарной литературе, протоколам царской охранки. И пытается выстроить на этом зыбком фундаменте… Что?

Собственный миф, товарищи. О якобы инфернальной природе исследуемого артефакта, его пагубном влиянии на человеческие души… Я хорошо умею читать между строк, товарищ Трофимов, и я расшифровал ваше скрытое послание. Есть дьявол, значит, есть Бог. Дьявол — зло, значит, Бог — добро. А если так, значит, идите, товарищи в церковь, дружно в ногу…

И здесь я должен вас огорчить, товарищ Трофимов: вы далеко не первый, кто проповедует богоискательство. Личности куда более крупные, заметные, чем вы, уже застолбили этот островок бесплодной земли. Здесь и Мережковский, и Минский, и Бердяев, и Зинаида Гиппиус… Боюсь, вам на этом островке места уже не осталось, разве что на верхушке какой-нибудь пальмы… Так что даже в этом, весьма спорном, контексте вами не сказано ничего нового…

Иван слышал все это как сквозь вату. Сердце тревожно колотилось.

Весь доклад он просидел, уткнувшись взглядом в пол, бледный, застывший, взбешенный. Члены диссертационного Совета, напротив, реагировали оживленно. Кивали, улыбались, иногда кто-то даже всхохатывал негромко — видимо представив себе Трофимова в набедренной повязке папуаса, взбирающегося на одинокую пальму…

— Секундочку! А вы сам, товарищ Сивой, собственно, за какую команду болеете — за Бога или за дьявола?

Он сперва даже не понял, что к чему. Последние полчаса голос доцента Сивого уверенно трубил победный марш, трубил, трубил — и вдруг кто-то швырнул картофелину прямо в сверкающий медный раструб…

Пф, пф, пф… Труба заглохла.

Гробовая тишина.

Сивой сжал рот и запунцовел, как узбекская черешня. Аудитория с шумом развернулась в сторону, откуда прилетел вопрос. И замерла.

Это был профессор Сергей Ильич Афористов собственной персоной. В летнем кремовом костюме, легкомысленной синей рубашке в белую полоску, из-под которой выглядывал еще более легкомысленный яркий шейный платок — цветная фреска на серой бетонной стене. Никто не заметил, как он появился в зале.

— Простите… Видимо, вы плохо меня расслышали, товарищ Сивой? — Афористов легко взмахнул рукой, словно по-приятельски приветствуя оратора. И повторил нарочито громко, как слабослышащему: — За какую команду болеете?

Сивой с достоинством прокашлялся, буркнул: