Омут - Яковенко Сергей Валериевич - Страница 28

– А разве нет?

– Не знаю… Рассчитывал ли я на что-то провожая ту девочку домой? Нет, конечно. Мне было достаточно того, что мы просто идем вдвоем. Вот и все.

– А еще у меня попугай был. Маленький такой. Волнистый. Семеном звали. Даже разговаривать умел. Жил в огромной клетке, а я его иногда выпускала по квартире полетать. Родители меня потом ругали, а я все равно выпускала, пока их дома нет. Он полетает, нагадит повсюду, а потом сам же в эту клетку возвращается. И я с тряпкой, как шальная, бегаю, заметаю следы преступления, чтобы от родителей не влетело. Самое интересное, что мне-то от этого никакой пользы. Ну, сидел бы он в этой своей клетке и сидел. Места там много, еда, все удобства… И мне бы ничего убирать не пришлось. Но жалко было, что птица не летает, я и выпускала. А однажды выпустила, а балкон закрыть забыла. Он и удрал. Бегала потом по улице, искала везде, да куда там… От мамы влетело. И самое интересное, что я больше расстроилась не от того, что меня наказали, а от того, что птица улетела и, скорее всего, умерла впоследствии. Вот меня наказывают, а я реву за попугаем! Парадокс! Смешные эти дети. Так у них все как-то… Не логично, что ли?

Я лежу в собственном доме, в собственной постели, обнимаю женщину, с которой прожил добрую треть жизни. Говорю с ней по душам. Я чувствую ее дыхание, слышу ее голос, узнаю в нем каждую интонацию. Улавливаю тонкий запах ее волос…

Историю о попугае я уже слышал сотню раз. Да и об однокласснике Маша однажды рассказывала. Но прерывать не хотелось. Я слушал ее и узнавал в лежащей рядом Марии ту самую Машу, которую потерял, но так и не смог вернуть.

В соседней комнате беззаботно спала дочурка. Все было так буднично, обыденно и в то же время замечательно. Если бы можно было остановить время и остаться так лежать в обнимку навсегда, то я бы без раздумий согласился. Лежать, глядя на звездное небо, и делиться сокровенным с самым дорогим человеком. С человеком, который каким-то волшебным образом перестал быть холодной, бездушной, расчетливой куклой.

– Маш.

– М-м-м?

– Ты никогда не задумывалась над тем, почему дети счастливее взрослых?

Она удивленно хмыкнула.

– Да как-то надобности не было. А с чего ты взял, что дети счастливее?

– Не знаю. Мне кажется, это очевидно.

– Может и так. Наверное, дело в ответственности. Ты вырастаешь, у тебя появляются какие-то обязанности, заботы, долги. А пока ты ребенок, какие у тебя заботы? Бегай себе во дворе, гоняй кошек палкой.

– А какой период в жизни для тебя самый счастливый?

Она снова хмыкнула. На этот раз чувствовалась в этом «хм» определенная доля раздражения и недовольства. Она отстранилась от меня и улеглась на спину.

– Что это тебя на философию потянуло, Семенов?

– Просто мне иногда кажется, что мы не достаточно знаем друг друга.

– До недавних пор не казалось. Но в последнее время ты стал другим. И, честно говоря, меня это сильно беспокоит.

– И что именно беспокоит? Три оргазма за час? – я хотел разрядить обстановку, но Мария, видимо, теперь была настроена на серьезный разговор и никак не отреагировала на шутку.

– Думаю, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. У нас нормальная семья, Николай. По крайней мере, всегда была нормальной. И мне бы очень не хотелось что-то менять. Но ты, видимо, считаешь иначе. Нет?

Она помолчала, но я не отвечал.

– Ты хоть сам замечаешь, как изменился? Еще месяц назад ты гордился своей работой, карабкался вверх по карьерной лестнице, шел по головам. Жесткий, лаконичный, уверенный в себе мужик! Я себя чувствовала, как за каменной стеной! Знала, что в любой жизненной ситуации ты способен защитить семью от любого… удара. И что происходит сейчас? Вместо того чтобы быть главной опорой, ты превратился в мягкотелого, занудного слюнтяя! Сюсюкаешь с ребенком, как старый маразматик, ноешь за матерью, как девчонка за улетевшим попугаем, звонишь посреди рабочего дня и пускаешь слюни в трубку: «Машенька, мне плохо, я заболел…» Что с тобой, муж? Где твоя гордость? Где самолюбие? Где логика, в конце концов? К чему все эти дебильные выходки?

– Маша…

– Хренаша! – рявкнула жена, перебивая меня на полуслове, – Не называй меня так, будто тебе три года от роду! Ты меня еще солнышком назови, как Юлию! Может проблююсь. Семенов, наша семья рушится, как ты не понимаешь? Или ты этого и добиваешься? Под идиота косишь? Или как там в психиатрии это называется?

– Синдром повышенной сензитивности, – механическим голосом ответил я.

– О! Вижу, ты даже книжку умную почитал! Интересовался диагнозом! Браво, муж! Аплодирую стоя! Молодец! Видимо, догадываешься, в какую сторону понесло, раз такие сложные термины в голове держишь. Ну, а если догадываешься, то и с последствиями диагноза, наверное, тоже потрудился ознакомиться. А? Семенов! Признайся. Потрудился? Хотя, к чему вообще трудиться? Достаточно было у мамаши своей чокнутой спросить. Уж она бы тебе рассказала, если бы могла, конечно.

Мария с каждым произнесенным словом закипала все сильнее. Она уже не лежала, а сидела на коленях рядом со мной и жестикулировала, как Гитлер на трибуне во время пламенной речи перед беснующейся толпой фашистов.

– Думаешь, я не знаю, что ты хотел ее перед эвтаназией из хосписа забрать? Мне участковый в тот же день позвонил! Расспрашивать стал, не замечаю ли я за тобой каких-нибудь странностей в последнее время. Хотя, ты от своего синдрома так отупел, что не в состоянии был сам додуматься, что подобные выходки не остаются без последствий.

– И что ты ему сказала?

– Что я сказала? Ты у меня спрашиваешь, Семенов? Что я ему сказала? Нет, ты и вправду больной на всю башку? Боже, с кем я живу? Даже не верится!

– Что ты ему сказала?! – на этот раз голос пришлось повысить мне.

– Все, что должна была сказать! А завтра еще и об этом разговоре расскажу! Тебе лечиться надо, Николай! Ты больной человек! И если ты этого не понимаешь, мне самой придется сделать все, чтобы обезопасить семью!

– От кого обезопасить? От чего?

– От тебя, псих недоделанный! От тебя и от твоих диких выходок! У нас дочь растет, она смотрит на все это!

– На что смотрит? На то, что отец, наконец, осознал, что он должен заботиться о ней? На то, что ей с ним интереснее, приятнее и комфортнее, чем с тобой? На то, что я пытаюсь вырастить из дочери человека, а не манекен бездушный? На что она смотрит?

Мария застыла в изумлении. Ее размытый силуэт в лунном свете некоторое время оставался недвижимым. Затем она медленно отползла к краю кровати, встала с нее, указала на дверь и процедила сквозь зубы:

– Пошел вон!

– Твою мать… Какая чушь!

– Именно! Чушь в тысячной степени! Проваливай!

– Да одумайся ты! Дура! Посмотри на меня! Я люблю вас с Юлькой! Я жить без вас не могу! Тебе нужна опора? Столп нужен? Да эти чувства – это лучшая опора для любой семьи! Пойми ты, наконец! Я за вас обеих издохнуть готов без размышлений! Тебе мужик нужен? Брутальный? Уверенный в себе? Так дай ему почувствовать себя мужиком! Нужным! Любимым! Не из-за должности, не из-за статуса! Просто нужным! Таким, какой он есть! И этот мужик для тебя горы свернет!

– Посмотри на себя, Николай. Ты жалок. Жалок и убог, – на этот раз голос ее был контрастно спокойным, – Если в тебе еще осталась хоть капля достоинства, ты завтра же пойдешь к психиатру и пройдешь курс лечения. И, будь добр, не заставляй меня принимать в этом участия. Избавь от хлопот.

Она развернулась и вышла из спальни. Больше той ночью я с ней не разговаривал. Последняя надежда на то, что у меня получится пробудить в ней забытые чувства, растворилась с первыми лучами восходящего солнца.

Я уже привык к тому, что эта женщина стала для меня чужим человеком. А если быть более точным, эта женщина никогда для меня своей и не была. Моя жена, моя Маша, погибла в автокатастрофе в ноябре две тысячи восьмого. Сейчас же со мной жила ее точная копия. Ее сестра-близнец, если хотите.