Абсолютные неприятности (СИ) - Далин Макс Андреевич - Страница 13

И вот размышляю так и слышу шаги.

Обернулся. Смотрю: девочка идёт. Обыкновенная человеческая девочка. Не безобразная, но и не премированная красотка, плотненькая брюнетка, и всё при ней. Вышитая рубашечка, зашнурованная безрукавка, - а может, корсет, не знаю, - синяя юбка, чулочки, тапочки... В руках корзинка. И идёт, заметьте, не куда-нибудь, а именно ко мне.

Смотрю и молчу. Жду, что будет.

Ну, что было... Подошла, присела на корточки, вытащила из корзинки беленький платочек и флягу, намочила - и давай стирать с меня кровь. С таким, причём, видом, будто она моя родная сестра или профессиональный местный доктор.

И воркует. Непонятно, но дешифратор легко взял. Язык на Адин похож.

- Это, - говорит, - хорошо, что ты очнулся, бродяга. Здесь долго лежать опасно. Здесь колдуны рыщут. Увидят нас с тобой в волшебное зеркало - хлопот не оберешься.

- Я, - говорю, - не бродяга. Я - солдат.

- Всё равно, - говорит, - здесь тебе не место, солдат. Я тебе еду принесла. Ешь и уходи.

Вытаскивает из своего запаса пресную лепёшку, кусок сыра и зелёные шишки печёные. И всё это, опять же, с таким видом, будто так и надо.

- Слушай, - говорю, - сестрёнка, это всё здорово, конечно, спасибо, но... Ты почему со мной возишься-то? Ты сама из горцев?

- Да, - говорит. Совершенно невозмутимо. - Как почему вожусь? Сердце у меня доброе. Иду это утром за водой к роднику - гляжу, кто-то по верхней дороге ехал, где куска моста нет, и сорвался. Лошадь дохлая валяется, а человек - ты, бродяга, в смысле, солдат, живой ещё. Везунчик. И я подумала: на тебе милость небес, а мне зачтётся помощь несчастному, попавшему в беду. А ты ешь, не зевай по сторонам.

- Ага, - говорю. Жую сыр и думаю, что в ней такое ненормальное. Речь, что ли... Или поведение? Никак не поймать, чувствую только, что не то.

- Тебе, - говорит, - бродяга, то бишь, солдат, лошадь нужна, наверное?

- Ага, - говорю.

- Вот лошадь, - говорит, - я не могу достать. Нашу взять мама не разрешит.

Очень серьёзная девочка. Даже слишком серьёзная. Чересчур.

- Мама не разрешит? - говорю. - Не переживай, дорогая, это бывает. А, между прочим, как тебя звать, красавица?

Смотрит на меня святыми и невинными глазами.

- А я не сказала?

- Вроде бы и нет, - говорю, а сам тихонько беру её за ручку. - Так как?

Пожимает плечами и говорит кротко:

- Ори.

И я не знаю, смеяться мне, беситься или плакать.

- Сволочь, - говорю.

Вздыхает, пожимает плечами.

- Что ж делать, Снайк, - говорит. - Не всем же быть ангелами. Сволочь, конечно... Ох, и сволочь же... Ах, какая сволочь! - и улыбается. - Убить меня мало. Правда?

И что я мог ему ответить, скажите на милость?

И вот сижу, доедаю лепёшку с водичкой. А Ори сидит рядышком, обхвативши ручками коленочки. Смотрит и улыбается. Симпатяга.

- Ну, что? - говорю. - Это, значит, ты меня спасла? В смысле, чтоб я не разбился? В смысле - спас? О, ёлы-палы, Ори, ты вообще - мальчик или девочка?! Или кто!?

Навыдавали знакомых хихиксов, серьёзной малютке - не к лицу.

- Ну, я, - говорит, - предположим, тебе помогаю, действительно. А тебе что, так уж принципиально, какого я пола, по-вашему, по-человечески?

Я затылок потёр - неловко как-то.

- Как тебе сказать, - мямлю. - Пожалуй, принципиально.

Слушает и прётся, скотина.

- А как бы, - спрашивает, - тебе хотелось, дорогуша?

И с такой подлой улыбочкой, что меня в жар бросило.

- Что значит "как бы хотелось?" - это я, значит, пытаюсь рыпаться. - Да мне-то какое дело? Мне всё равно...

Закатывается и делается парнем - тем самым лешаком - прямо на глазах, как будто голограмма меняется. Даже не верится, что плотское существо.

- Вот видишь, - пожимает плечиками, - тебе всё равно, а уж мне - и подавно.

И задирает кокетливо рубаху на голой поцарапанной коленке. Как раз в тему.

- Ага! - говорю. - Попался! В смысле - попалась! Ты - девочка!

Заваливается на спину, визжит и ногами дрыгает - дикий восторг.

- Обломись, - верещит, - Снайк! Я - мальчик!

Я только плюнул.

- Да ну тебя, - говорю. - Всё ты врёшь, поганец... в смысле, поганка, ни пола у тебя нет, ни стыда, ни совести...

- Ах, - говорит, - Снайк, душечка, как тонко! Дай, я тебя поцелую!

- Сначала, - говорю, - опять поменяйся.

Но, тем не менее, чем дольше я с этим типом разговариваю, тем меньше в состоянии на него злиться. Забавный - и хитрющий, зараза, - уважаю, ничего с собой не могу поделать. И настроение у меня меняется к лучшему. Но тут я вспоминаю одну важную вещь - и делается не по себе.

- Слушай, - говорю, - старик, а ты не знаешь, где Ада?

Улыбается безмятежно.

- Вот уж, - говорит, - на кого мне исключительно наплевать. Наверное, попёрлась искать свою страшную колдунью, которой не существует в природе, потому что любой подземный хозяин - это мальчик с девочкой в одном флаконе. Или разбивать волшебное зеркало, которое спьяну приснилось такой же набитой дуре, как она сама. Или заниматься какой-нибудь другой лабудой - почём мне знать, какой именно?

- Да, - говорю. - Это на неё похоже... Ори, а если её поймают?

- Выдадут замуж за своего короля, - смеётся. - Да понятия не имею, Снайк. Скорее всего, тихонько, не больно пристрелят, чтоб не мешалась, и сказке этой - конец. А что?

- Да ничего, - говорю, - так, жалко просто... Может, поищем её? Наверное, ещё можно вытащить...

А Ори только что сиял, как та самая золотая монета - и вдруг погас. И отвернулся от меня. И говорит в сторону:

- Я в этом не участвую. И тебе не советую.

- Да я же тебя не тащу, - говорю. - Тогда я один поищу. Для душевного равновесия. Ладно?

Тогда он начинает плакать. Всхлипывает и шмыгает носом. И я немного теряюсь.

- Ты чего? - спрашиваю.

- Ничего! - режет. - Не ожидал! Она тебе всё-таки нравится! Эта безмозглая машина для махалова! Эта злобная дура, которая вопила на всю степь, что я тебя предал! Нет, помолчи! Она ж ни чёрта не соображает, что вокруг происходит, хоть земля расколись! Зато настоящая стабильная баба, да?! Благие небеса, а я-то, дурак, сам, своими руками... Доигрался!

Отцы, радетели...

- Да что ты, дружище, - говорю, - в самом деле? Просто жалко - живой человек, по дури загнётся...

Поворачивается ко мне - мама родная! Рыльце мокрое, но уже не печальное - в ледяной ярости. Маленький, очень злобный дракончик. Настроение меняется, как погода в умеренных широтах.

- Как же, Снайк, - не говорит уже, а шипит сквозь зубы. В синих глазах вприщур - красные огоньки загорелись, губу приподнял, как хищный зверёк, а под ней - кошачьи клыки. На лешака уже не похож, даже смотреть страшновато. - Я понимаю - жалко. Что ж тут непонятного? Давай, беги, спасай свою суженую - только не надейся на повторение... сам знаешь чего! Давай, воюй с колдунами, разбивай дурацкие зеркала, плодись и размножайся - если она тебе это позволит и не прибьёт за это - а я в этой лажовине больше не участвую! Сыт по горло! Точка! Только не надейся получить назад свою летающую колымагу! Я её забираю на память, ясно!?

Вот клянусь на духу чем угодно - об авиетке я в тот момент даже не вспомнил.

- Да бог с ней, Ори, - говорю. - Я же не про то, я просто хотел...

Сам понимаю, что какую-то чушь несу, но нужные слова не придумываются, хоть тресни.

Ну, встал он, размазал слёзы рукавом, посмотрел на меня, - жутко посмотрел, зло, насмешливо, разочарованно, грустно, - подпрыгнул, руки раскинул, и уменьшился на глазах. Чудным таким созданьицем стал - меховым комочком, из которого кожаные крылья с перепонками растут. Взмахнул крыльями раз-другой - и исчез из виду.

А я смотрел вверх - и у меня почему-то всё внутри переворачивалось.

***

Наверное, с полчаса прошло, пока я куски души вместе собрал. Как было погано, описать тяжело. Но через полчаса до меня всё-таки дошло, что поезд ушёл и надо как-то бултыхаться дальше. И самое реальное, как ни гадко - это идти искать Аду. Хотя, куда идти и как там действовать, я на тот момент даже представить себе не мог. Просто сил не было сидеть и ждать у моря погоды.