Его девственница (ЛП) - Пейдж Сабрина - Страница 9

Я даже не пытаюсь не застонать, смотря на «вещи», которые, по мнению моего отца, понадобятся мне в колледже. Многие родители дарят своим детям что-то для украшения их комнаты в общежитии, а мой отец вручает мне свои проповеди на компакт-диске.

Я вздыхаю и засовываю все в ящик моего стола. Я решаюсь остаться здесь, несмотря на то, как сильно буду нервничать. Возращение в Саус Холлоу просто не возможно.

Я смотрю на чистый документ на экране моего компьютера. Курсор постоянно мигает, очевидно, издеваясь надо мной, а тяжелое дыхание моего бульдога кажется раз в десять громче, чем есть на самом деле. Звучит так, будто он был специально выведен для того, чтобы мешать моей способности мыслить ясно.

Когда я смотрю на него осуждающим взглядом, он трясет своей головой из стороны в сторону и у него взгляд сродни человеческой любознательности. Я тяжело вздыхаю. – Ты прав, Хэми. Сегодня не удастся ничего написать. Никаких шансов.

Вполне возможно, что у меня худший из всех творческих кризисов на земле. Точнее, это факт.

Ладно, может и не факт. Я немного преувеличиваю, но только слегка. Я уверен, что каждый писатель думает, что его творческий кризис заставляет его чувствовать себя хуже всех. Но мне, конечно же, особенно плохо.

Прошло три чертовых года с момента написания моей последней книги.

Когда это закончится, и мой творческий кризис перейдет из перманентного состояния в краткосрочный период «не-сочинительства»?

Конечно, все не так плохо и я не бросил писать полностью. Я писал куски и отрывки романов. Набрасывал что-то на листах, вырванных из тетрадей на спиралях, быстро складывал их пополам и засовывал обратно, прежде чем кинуть тетрадь на полку в своем кабинете. У меня слишком много документов в компьютере, которые хранят всякие фразы, цитаты или отрывки,  которые я все время записываю, даже если и знаю, что больше никогда на них не взгляну вновь. Все зарисовки и отрывки романов, которые я набрасываю на салфетках в ресторане или баре, а затем, кладя их в карман куртки и складируя в ящике своего рабочего стола – я также больше никогда не увижу снова. Идеи в моей голове постоянно кружатся вокруг моего сознания, и я выражаю их словами.

Мне следует обратиться к кому-нибудь. Мой агент нашел терапевта, который специализируется на работе с «творческими личностями» - слова моего агента, не мои. Я никогда не думал о себе как о «творческом» человеке, хотя написание нескольких романов и преподавание в престижном университете, наверное, делает меня таковым.

Когда мне было восемнадцать, и я проводил вечера за попкорном и наливанием содовой в старом кинотеатре Саус Холлоу, я никогда не думал о себе как о ком-то близком к творчеству человеке. В возрасте девятнадцати лет, когда я поступил в морскую пехоту, потому что мне надоело быть бесцельным и прозябать свою жизнь, я бы врезал любому, кто хотя бы намекнул на то, что я обладаю хоть каплей творческого потенциала. Ведь творчество можно было поставить в одну категорию с абсурдностью, эмоциональностью и прочим «чувствительным» дерьмом.

Теперь же, я трачу свое время, пытаясь восстановить творческую магию, которую, казалось, я имел в переизбытке несколько лет назад. Магию, которая породила больше идей, чем у меня было, и которая заставляла мои руки писать.

Мой брат Нейт посоветовал мне то же самое, что и мой агент. «Это не творческий кризис, если он длиться три года, Гейб. Это ужасный случай сопротивления. Психиатр сделал бы свой день, если бы ты пришел к нему».

Но это не единственная причина, по которой психиатр сделал бы свой день.

Как будто для того, чтобы подчеркнуть этот пункт, образ Пьюрити, стоящей перед моим столом в том белом летнем платье и с каскадом длинных волос, мелькает в моем воображении.

Я издаю стон. Последнее, о чем мне следует думать, это об этой девушке.

На самом деле, единственная причина, по которой она у меня в голове – это отвлечение меня от писательства.

Вот, что я говорю себе. Только по этой причине.

Это отвлечение. В его лучшем виде.

Мой агент, черт, да все мои студенты и университет думают, что мой следующий роман не за горами. Что я просто плаваю в изобилии блестящих идей, пока не выберу самый яркий и ослепительный бриллиант. И затем, вернувшись, представлю миру еще один блестящий роман, который обязательно превзойдет предыдущий.

Моя последняя книга должна была стать таким романом. Она должна была быть следующим гениальным ходом от автора «Большой проблемы». Но книга не оправдала ожиданий и шумихи, которыми окружили ее, и это означало, что на меня наклеили фирменную страшную этикетку «Он был».

Главная проблема заключается в том, что мой внутренний голос продолжает уговаривать меня, что критики правы, что, возможно, я не настоящий писатель, в конце концов. Настоящий писатель должен быть полон вдохновения, так сильно переполнен сказками, в хорошем смысле, чтобы не мог остановиться, и ему хотелось бы поделиться с читателем этой историей. А в случае прекращения писательства, он бы лопнул. Настоящий писать не ищет вдохновения, он просто садится за компьютер и делает свое дело.

Хэми тянется на полу и издает громкий хрюк. Подойдя к нему, я чешу ему за ушком, прежде чем закрыть ноутбук. В таком дерьмовом состоянии нет смысла писать.

- Ну что, как на счет прогулки, приятель?

- Тебе следует выпить, - мой брат Натаниэль откидывается назад в кресле с бокалом «Мимозы» в руке и смотрит на меня с его лучшим всезнающий выражением лица.

- Ты думаешь, я должен специально выпить за завтраком или это общий жизненный совет? – спрашиваю я. Я смотрю на газон позади него, где Хэми как обычно пытается предпринять свои жалкие попытки поймать миниатюрных козочек, которые пасутся на лужайке. Мой пухлый бульдог топчется некоторое время около козочки, которая давно его мучает. Она, на мгновение, близко подбегает к псу и быстро ускользает, когда тот пытается ее поймать. В ответ Хэми падает на траву, явно истощенный, несмотря на то, что на ферме мы находимся всего полчаса. Его лапы в воздухе, собака катается спиной по траве, прежде чем снова перевернуться на живот и положить морду на лапы.

- Ну, конечно же, это жизненный совет от твоего старшего брата, - говорит Нейт. – Но я также хочу обратить внимание, что это касается твоего нынешнего положения.

- Что за проблему мы обсуждаем? – Анджело заходит в патио, неся большие бельгийские вафли. Он ставит их на стол рядом с тарелками, на которых гора бекона, яиц и сыра. Все это, даже сыр, приготовлено из свежих продуктов с фермы Нейта и Анджело. Мой желудок урчит, когда запах вафель доходит до меня. Анджело – прекрасный шеф-повар, поэтому его вафли – просто произведение искусства.

- Помочь тебе с чем-нибудь? – спрашиваю я только потому, что пытаюсь быть вежливым на воскресном завтраке.  В ответ я получаю от мужа своего брата такую же реакцию, как и всегда: гримасу, означающую вопрос – как я вообще осмелился спросить о помощи на кухне.

- Я проигнорирую твой вопрос, Габриэль.

Он подчеркивает мое имя так, что оно звучит как оскорбление.

- Я предполагаю, что ты спрашивает только потому, что пытаешься отклониться от рассматриваемой проблемы.

Я смеюсь. – Откуда ты знаешь, от какой проблемы, если ты был в доме? Ты даже не слышал разговора.

Анджело снимает фартук и вешает его на спинку кресла, прежде чем опустить в него свое огромное тело. В нем почти два метра роста и сто двадцать с чем-то килограммов мышц – просто великан. Гора еды на столе, в основном для того, чтобы прокормить этого профессионального футболиста в отставке, который выглядит так же, как и в расцвете своей карьеры.

Он и Нейт вместе уже в течение десяти лет, а семь лет назад они купили эту ферму, когда Анджело перестал играть. Тогда мой брат сказал мне, что хочет бросить работу высококлассного инвестиционного банкира, чтобы купить ферму и делать домашний сыр… ну, скажем, я был немного скептически настроен.