Князь Благовещенский (СИ) - Останин Виталий Сергеевич - Страница 61

Палач выругался — тут без переводчика было понятно, что он именно выругался — отрастил зеленые плети из рук и пошел махать ими, как взбесившийся вертолет. Вот и чего, спрашивается, так долго было готовиться с этим пузырем, если дело кончилось… Да даже пшиком оно не кончилось! Не было пшика!

— Федя заблокировал ему черный! — уворачиваясь от зелени, крикнул Глеб. Специально ведь для меня пояснил. — Он ему недоступен несколько минут!

А! Тогда все хорошо! Вот что значит опыт — никакая сила это не исправит. Евсеев понял, что смертец сознательно не использует аспекты смерти из-за прошлого неудачного их применения, и создал заклинание, которое забрало у него возможности работать с тьмой. И это значит — ваш выход, господин Антошин!

Не став изобретать велосипед, я начал создавать и швырять в противника мечи. Большие, маленькие, всякие — я их даже не визуализировал толком — так, едва оформленные сгустки эфира. Все их смертец сбивал своими плетьми, но каждый раз вздрагивал от конфликта двух враждебных аспектов. Скакал вокруг убийцы Самойлов, размахивая руками. Лупили, все больше делая паузы между атаками, молниями дэберы. А палач все держался! Даже умудрился подсечь ноги одному из спецназовцев — тот упал на землю и заорал от боли. Ниже коленей ног у него не было.

И тут в поле моего зрения появился ведьмак. Ну вот зачем? Куда он прется? Его самостоятельно изломанного мирского дара тут не надо — на него время требуется! Но неказистый Стефано Марки, этот начитавшийся архивных книжек человек, решивший из целителя стать убийцей, неторопливо брел в самый эпицентр боя, неотрывно при этом глядя на своего соотечественника. Ему еще было далеко до него, шагов пятнадцать-двадцать, но приближался он неотвратимо. Ничего не делал: не размахивал руками, не говорил на мертвых языках, не пел песен. Просто шел и смотрел.

Палач вдруг снизил темп своих атак по мне и дэберам. Даже Самойлова всего лишь оттолкнул волной воздуха на Мишико, хотя мог обоих разрубить надвое. Всем его вниманием завладел приближающийся ведьмак. Настолько, что он, практически игнорируя нас, повернулся к нему, что-то злобно выкрикнул и ударил сразу двумя хлыстами.

— Осторожно! — зачем-то закричал я, одновременно посылая диск эфира наперерез плетям. И заметил, как плети ватиканского палача, вытянувшиеся через всю улицу, стали терять свой ядовитый окрас. На подлете к Стефано они истончились до полной прозрачности и исчезли, не причинив ведьмаку никакого вреда. И это не было результатом применения мною защитного аспекта.

Убийца закричал — истерично и испуганно. Не зная языка, я мог лишь предположить, что орет он что-то такое: немедленно прекрати! Вновь вскинул новые плети и снова попытался ударить странного человека, и с тем же успехом. Тогда до меня и дошло — с некоторым опозданием, дэберы чуть раньше сообразили — ведьмак что-то делает с ним! Черт его знает, что именно, но не размышлять же сейчас об этом!

Вместо этого я ударил. С некоторым отставанием от спецназа, но опередив Мишико и Глеба. На миланском смертеце сошлись черные молнии дэберов и мое огненное дыхание. Сложенной нашей силой палача швырнуло назад и чуть вправо от меня. Протащило переломанной куклой по искорёженному дорожному полотну и оставило лежать, воняя горелым мясом.

Ведьмак — это я увидел периферийным зрением, мешком осел на землю. Игнорируя крики бойцов оцепления, которые дисциплинированно не вступали в бой и держали полог, к другу бросился целитель. Евсеев хладнокровно всадил несколько черных сгустков в тело убийцы. Точнее, в то место, где миг назад лежало его тело. Сейчас откатившееся в сторону и поднимающееся на ноги.

Да что с тобой, сукой, сделать надо, чтоб ты сдох! Расчленить и куски по всему миру развезти? Я же не поленюсь, так и сделаю!

В этот момент я понял, почему князь Поярков назвал выходцев этой магической школы смертецами. Зеленым огнем горели глаза, бывшие недавно черными, черты лица заострились, кожа обтянула череп, грозясь вот-вот порваться. Не человек, а оживший мертвец. Еще и обгорелый.

Он встал на ноги и хрипло рассмеялся. Обвел глазами всех участников схватки: тяжело дышащих и вымотанных в хлам дэберов, спешащего к нему бывшего следователя с клинками Росомахи наготове, берса, поднимающего над головой кусок дорожного полотна, меня, уже замахнувшегося очередным голубым сгустком. Развел руки в стороны и… взорвался!

Яркая зеленая вспышка ослепила меня. Машинально я схватил голубой жгут, единственное, что я сейчас видел и создал защитную сферу. Но не накрывая ей себя и своих людей, а сотворив кокон вокруг колдуна. В котором рассчитывал удержать энергию взрыва. Непонятно, получилось или нет. Потому как все цвета смешались в тошнотворный калейдоскоп. После чего остался только белый.

Пронзительный белый свет.

***

“Игорек?”

“Он жив?”

“Сердце бьется…”

“Что с ним?”

“Дышит! Живой!”

“Игорь! Игорь! Ты слышишь меня?”

“Лекарь! Айсен, вашу мать! Быстрее сюда!”

“Он живой, без сознания просто. Токи в каналах стабильны. Просто без сознания. Нужно перевезти его ко мне”.

“Федя, машину подгоняй!”

“Что с убийцей?”

“Нет его больше! Устроил, тварь, всплеск напоследок! Если бы Игорь не запер его в коконе эфира!..”

“Как у него вышло?”

“Вот в себя придет и сам у него спросишь! Игорь! Не отключайся!”

“Айсен, что со Стефано?”

“Он умер. Сердце остановилось”.

“Это же он палача ослабил?”

“Я… Я не знаю…”

“Игорь Сергеевич?..”

“Игорь?..”

“Не отключайся!..”

“Не…”

***

Глаза я открыл очень осторожно. Ожидал взрыва головной боли, тошноты и других малоприятных последствий контузии — меня ведь должно было контузить — но ни одного из них не ощутил. Да, все еще плясали перед внутренним взором пятна ослепительного белого цвета, все еще звучали в ушах звуки чужих голосов. Что-то совсем уже невнятное говорил дядя Ваня, заботливо кудахтал Глеб, бормотал целитель. Слов было не разобрать — просто шум. Затихающий и исчезающий за границей восприятия.

Зрение работало, но вокруг было темно. Не полностью темно, кое-что все-таки можно было разглядеть, правда, идентифицировать это кое-что не удавалось. Помещение. Темное. Есть, вроде, окна, но они задернуты плотными шторами. Потому и темно. Комната очень знакомая, никак не могу сообразить, чем именно…

Я лежу на чем-то мягком. Кровать или диван. Я в больнице? Нет, в больнице не должно быть так темно! И люди, персонал — где они? Тут никого, кроме меня. Это что же — притащили меня после битвы с палачом и бросили одного? Я их, значит, от взрыва этого урода их спас, а они меня заперли одного? И узел. Я его не вижу, как не напрягайся!

Так, спокойно, Антошин, не истери! Сколько ты провалялся ведь неизвестно. Может, пару часов, а может, и пару дней. Давай-ка сперва руки-ноги проверим. Голова-то вроде цела, раз думает. Паникует, но это явление привычное. Главное, думает.

Руки с ногами отозвались на приказ пошевелиться. И сделали то, что от них просили: руки ухватились за край кровати, а ноги опустились на пол. Ничего не болит, только ощущения странные. Будто на конечностях мои специальные грузики подвешены, отчего все движения выходили замедленными, будто я под водой ими шевелил.

Так, попробуем пройтись. Посмотрим, где мы… Черт! Черт, больно-то как!

Сделав первый же шаг, босой ногой я тут же ударился обо что-то на полу. И начал в голос материться. Не только от внезапной боли. Больше от осознания. Я понял, где оказался. Дома. В своем мире. В своей квартире. И тут же встретился со своим любимым журнальным столиком возле дивана. Этот долбанный, так его и растак, предмет мебели частенько проделывал данный фокус с моей ногой!

Уже не таясь, уверенно ориентируясь в темноте, я прохромал к стене и включил свет. Да, это мой зал. Шестнадцать квадратных метров, на которых уместился массивный диван, уже упомянутый журнальный столик, тумба с большим экраном телевизора и стеллаж из IKEA.