Танец с лентами (СИ) - Зингер Татьяна - Страница 30

— Ну и зачем ты меня сюда притащил?

Говорю, а сама осматриваюсь. Это деревенский дом (опять деревенский дом!), разве что, в отличие от дачи Герасимова, обжитый и уютный. И занавески с оборочками, и скатерка новая, чистенькая, и пол прибранный. И вообще тут чувствуется жизнь, пусть не постоянно, но сезонная. Вон, на нитке под потолком сохнут травы, а на подоконнике разложены грибы.

— Ты богата, — вместо ответа ворчит Вадик и отходит к окну.

— Кто тебе такое сказал?

— Есть люди, — он неоднозначно пожимает плечами. — И пока ты купаешься в бабках, я прозябаю с мамкой и слушаю её вечное нытье. Мне бы перебраться в свою квартирку, — он нервно трогает занавеску, — где я был бы хозяином. Вот, например, хата твоей бабушки — неплохое местечко, а? Пусть и у черта на куличиках.

Ага, то есть бабушка моя, а на «хату» зарится он. Интересное дельце.

Пытаюсь усесться поудобнее, в сведенных руках колет.

— Можешь пытать меня, но квартиру я тебе не отдам.

— Да тебе и не придется. — Вадик, обернувшись, подмигивает, достает зажигалку и смотрит на слабый язычок пламени. — Она и так перейдет по наследству моей мамке, а уж та отдаст её мне. Ну а кому ещё?

Чего-чего? Не рано ли меня хоронить? Впрочем…

Мне становится так страшно, как никогда до сегодняшнего дня. Все догонялки с Никитой были детскими забавами, в отличие от этого. Глаза Вадика воровато бегают, но спина его прямая. Он уверен в том, что собирается сделать.

А что, собственно, он собирается сделать?!

— Ты убьешь родную сестру ради квартиры? — сталкиваюсь с ним взглядом.

Вадик сникает.

— Так надо.

— Кому надо? — с трудом не срываюсь на крик. — Тебе?

Как же мне повезло с родней! Мать безразлична к родной дочери и постоянно мечтает получить с меня какую-нибудь выгоду, братец — будущий убийца. А сама я отравила существование тому, кого люблю больше всего на свете. О нас можно писать книжку и озаглавить её: «Семейка Адамс».

— Нам. Ты не злись, но так для всех будет лучше. От тебя одни неприятности, мамка уже спать боится — вдруг ты среди ночи нагрянешь? И вообще, меня твоя подруга подговорила за неплохие отступные, я не сам… — оправдывается он, зардевшись как школьник.

Подруга?

Сердце ухает к пяткам. Какая, черт возьми, подруга? Богатая Лера, давно просящая продать фирму по-хорошему?! Или Ира, исчезнувшая при странных обстоятельствах?! Других подруг у меня отродясь не водилось.

— Как её зовут?

Вадик качает головой.

— Подруга, с которой вы работали. Так что я не один такой, тебя даже друзья ненавидят. — Он улыбается, будто бы пытается убедить самого себя, что убийство — это нормально. — Ты это… извини…

Он вновь зажигает огонек, и я восклицаю:

— Идиот! Тебя первого обвинят в убийстве. Чей это дом, ваш с мамой?

— Да, наш. Скажу, что ты приехала без разрешения, ну и подожгла нечаянно себя. Такое бывает, у нас недавно бабка знакомая так померла.

— Идиот! — повторяю с усмешкой. — А типа соседи твою тачку, подъезжающую к дому, не видели? И типа у меня ключи были от вашей дачи? И адрес я знала, да?

У меня начинается истерика. Я смеюсь, а Вадик смотрит большими водянистыми глазами и хлопает ресничками.

— Ты меня не путай, у нас все просчитано. — Он угрожающе надвигается. Большой ребенок, возомнивший себя вершителем судеб.

— А я и не путаю. Свою квартирку ты, Вадик, непременно получишь. Лет этак на пятнадцать или сколько дают за убийство человека?

Неведомо как, но у меня получается ослабить стягивающие запястья путы. Ещё чуть-чуть, и я сниму их. В метре, прислоненный к стене стоит старенький топорик. Вот бы дотянуться до него. Убивать брата я, конечно, не стану, но припугнуть — с удовольствием.

— Вы с моей «подругой» молодцы, — продолжаю, незаметно потирая запястья друг о друга, — отличный план придумали. А точнее — она молодец. И от меня избавится, и от исполнителя, потому что все улики будут указывать на тебя.

— Да?

Глуповато почесывает макушку.

— Разумеется, тем более что совсем недавно мы сильно повздорили. Меня будет искать мой жених, и поверь, он догадается, что я не могла забраться в дом, где ни разу не бывала. Поэтому дважды подумай, гнаться ли тебе за призрачной наживой? Если хочешь, я на тебя «Ли-бертэ» завтра же перепишу, будешь полноправным хозяином.

Почему-то я сама верю в свои слова. Возьму и перепишу, и пускай разбирается с исчезновением денег, смертями, удалением базы клиентов и прочими неприятностями. А сама продам бабушкину квартиру и переберусь в какую-нибудь глухую деревеньку, где заживу спокойно.

— Ты меня полиции сдашь.

— Не-а, клянусь.

Кажется, он начинает мне верить, даже тянется к ножницам, лежащим на столе. Но потом резко мотает головой.

— Хватит морочить мне голову!

С этими словами бросается к занавескам и одним нажатием поджигает их. А сам убегает, заперев дверь на замок. Я умудряюсь стащить веревку с рук и вскакиваю. Занавески пылают. Дым, едкий и черный, забивается в ноздри. Пламя перескакивает на стену, обшитую рейкой, переползает на мебель.  Я ломлюсь в запертую дверь, но всё впустую. Хватаю топорик и ударяю в стекло. То осыпается по центру мелкими осколками. Удар, второй. Воздуха не хватает. Перед глазами всё меркнет. Топор падает из ослабших рук.

Уже теряя сознание, я вспоминаю: надо было намочить тряпку и приложить её ко рту.

И вдруг, когда кислород должен закончиться, в нос ударяет свежий воздух, такой морозный и сладкий, что я вновь задыхаюсь. Я закашливаюсь и понимаю, что лежу на чьих-то руках.

— Живая! — Доносится мужской голос, и мне не нужно открывать глаза, чтобы всё понять.

Я умерла или пребываю в предсмертном бреду, потому что этот человек никак не мог появиться в горящем доме.

— Никита! — шепчу из последних сил. — Прости меня за всё, я очень тебя люблю. Теперь мы всегда будем вместе.

На губах растягивается блаженная улыбка. Всё-таки уготовано мне местечко в Раю.

— Угу, будем, — недовольно доносится сверху, — но сначала я убью того ублюдка, который решил тебя поджечь.

48.

Никита неотрывно следовал за «десяткой» сначала по городу, после – на оживленном шоссе. Гнать не пришлось, машина похитителя лениво плелась в правом ряду, не петляла и совершенно не пыталась скрыться из виду.

Конечно, Никита мог, как в боевиках, газануть, подрезать на повороте и преградить «десятке» путь, но к чему бы это привело? Спугнул бы или навредил Саше – ведь ту похитили, а с пленниками редко церемонятся. Нет уж, лучше дождаться, когда похититель приедет, и отловить его там. Если, конечно, в пункте назначения его не ждет десяток сообщников.

Нет, не думать о плохом!

Они отъехали на пятьдесят километров от города, когда «десятка» резко свернула с трассы на отворотке. Никита последовал за ней, в последний момент успев вывернуть руль, чтобы не промчаться мимо. На раздолбанной дороге, там, где верная «Мазда» начинала буксовать, старушка-«десятка» разогналась. Никита еле поспевал за ней.

В зеркалах заднего вида отразились мигающие огни: синий и красный. ДПС.

Только не это!

— Черт-черт-черт, — ругнулся Никита и почти затормозил у обочины (сыграла сила привычки), но в последний момент газанул. Плевать ему на гаишника! Хочет – пусть преследует. Так сказать, приедет Никита к Саше с сопровождением.

С каждой минувшей секундой нарастала тревога. Машина ДПС плелась где-то позади, не выключая огней, «десятка» похитителя вырвалась вперед и скрылась за поворотом. У Никиты пересохло в горле, и слезились глаза. Только бы найти Сашу, только бы тут не было десять развилок, ведущих к сотням деревень! Никита молил всех богов об одном: успеть.

Он плутал. Дорога извивалась, сужалась, обрывалась с асфальта на гравий. ДПС где-то заплутали, их огни больше не маячили в зеркалах заднего вида. Никита потерял много времени впустую и уже не надеялся на чудо. Ему вдруг стало смертельно страшно: так, что взмокла спина, и похолодело в груди. Где же Саша?!