Ветер удачи
(Повести) - Абдашев Юрий Николаевич - Страница 69

— Смотри сама, — бросил он, передавая Вере бинокль. — Смотри и рассказывай. Что ты там видишь?

— Сейчас, сейчас… Я вижу большую яхту. Четко. Парус такой… В форме трапеции.

— Гафельный, — поправил он.

— И два треугольных впереди.

— А мачта с небольшим наклоном назад?

— Не видно. Хотя… одну минутку. Наклон, кажется, действительно есть.

— Вера! — крикнул он, рванувшись с кровати. — Дай я посмотрю сам. Ведь это же шлюп, это наша «Надежда» уходит в море!

— Все! Уже не видно, — ответила она, опуская бинокль. — Парусник скрылся за мысом…

Святослав Владимирович медленно опустился на скрипнувшую раскладушку.

— Они все-таки пошли, — бормотал он, — они все-таки пошли. Ах, молодцы, какие же они у меня молодцы!

Он лежал, натянув на себя плед, и слышал, как часто и сильно бьется его сердце. Сомнений быть не могло: его второй шлюп уходил в свое далекое плавание. А может быть, Вера ошиблась, ведь еще слишком рано?

По его расчетам, яхта должны была выйти из Новороссийска дней через двадцать, а то и больше.

Или, может быть, Вера сказала неправду? Нет, такого сделать она не могла.

Скорее всего ребята спешат захватить период попутных ветров в Красном море. Таков уж там метеорежим, что с мая по октябрь они дуют с северо-запада, а остальное время года в обратном направлении. Достаточно опоздать на каких-нибудь полмесяца, и жди встречного «мордотыка» на добрую тысячу миль. А тогда попробуй походи переменными галсами, полавируй среди острых коралловых банок.

Однако почему же они не прислали телеграмму? А впрочем, она могла и не дойти еще. В этот глухой угол телеграммы всегда приходят с опозданием. Он наверняка получит ее завтра…

Святослав Владимирович понемногу успокоился, и ему даже показалось, будто жгучая боль в ноге стала проходить.

Что ж, если так, скоро ребята будут далеко. Он, возможно, еще не успеет собраться в Москву, а «Надежда-II» выйдет к Сейшельским островам, а то и бросит якорь на самом Маврикии. До него шестьдесят расчетных суток пути. Какая же бездна пространства будет разделять их! Пять тысяч морских миль! Это действительно очень много…

ВЕТЕР УДАЧИ

Чудес в природе не бывает. В Каменоломне на них и вовсе трудно было рассчитывать, так как, по утверждению людей бывалых и знающих, там вообще ничего значительного никогда не происходило.

Тут не садились вертолеты, и даже автотуристы, известные своей всепроникающей способностью, почти не попадались на глаза, поскольку оживленное Крымское шоссе пролегало в пятнадцати километрах от поселка, а добираться до него надо было по пыльной, разбитой самосвалами дороге. И хотя море находилось в двух шагах, пассажирские теплоходы проплывали стороной, далекие и прекрасные в своей недоступности. Они возникали ненадолго, как зыбкие видения, у самой линии горизонта. На что уж катера местных линий, от которых на берегу иногда целых полдня попахивало отработанной соляркой, и те никогда не заходили в маленькую скалистую бухту.

Но нет правил без исключений, и чудо однажды произошло…

Июльское солнце только что поднялось над горами, а море выглядело прозрачно-голубоватым, как гигантская выпуклая линза. Сквозь незамутненную воду просвечивали зеленые и бурые водоросли, недвижимо лежавшие на дне. От стволов сосен, поднимавшихся по каменистому склону, падали длинные тени, и земля от этого казалась расчерченной в косую линейку, как тетрадь первоклассника в добрые времена чистописания и стальных перьев. Сосен вокруг было много, целая роща. Их растрепанные кроны вместе с причудливыми скалами, что громоздились над поселком и воздвигли настоящие бастионы прямо посреди бухты, придавали местности вид живописной театральной декорации.

В это утро Кешка проснулся рано. Где-то в отдалении тарахтел экскаватор. Значит, отец был уже в карьере. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Антона, Кешка выскочил во двор через окно, как обычно угодив в пыльные кусты сирени. Матери дома тоже не было. Наверное, ушла за молоком. Он покормил кур, поплескал на лицо воды из рукомойника и, пошарив в летней кухне, наскоро позавтракал помидорами и зачерствевшим за ночь хлебом.

Прежде, когда Антон был совсем маленьким, Кешке приходилось все свободное время тратить на него, выполнять обязанности няньки. Мать до вечера пропадала в продовольственном ларьке, где работала продавщицей. Время шло, Антон, слава богу, подрос, и у него появились свои заботы: выспаться, поесть и, подхватив зеленый пластмассовый автомат, мчаться играть в войну со своими сверстниками.

Теперь каникулы Кешка мог проводить так, как ему хотелось, благо никого не интересовало, где он пропадает весь день. Можно купаться до посинения и ловить бычков с громадных камней. Среди мелкой гальки, словно бы просеянной на грохоте, ему нравилось искать обкатанные морем розовые сердолики и узорчатые агаты, ловить в колючих зарослях метровых желтопузиков, чтобы потом пугать ими поселковых девчат. Да разве все перечислишь?

Вот и сегодня, с утра пораньше оказавшись на свободе, он отправился по испытанному пути. Сначала — к рыбкоопу, где висела доска объявлений, вполне заменявшая ему последние известия. Здесь можно было узнать обо всех местных новостях. Это был надежный источник информации. На этот раз объявлений оказалось немного. Одно старое, в котором сообщалось, что дому отдыха, расположенному в двадцати километрах от Каменоломни, требуется каландристка. Но поскольку никто не знал подлинного смысла этого слова, а иным и вовсе чудилось в нем нечто не совсем приличное, желающих рисковать не нашлось, и бумажка на доске успела пожелтеть от солнца и времени. Зато сегодня появилось кое-что новое. На обрывке серой оберточной бумаги было аккуратно выведено фиолетовыми чернилами: «Продается свыня». Кто-то в порыве возмущения зачеркнул слово «свыня» и красным карандашом исправил сверху — «свенья».

Кешка пошел к морю. Солнце, едва поднявшись над бухтой, слепило глаза и поблескивало латунными чешуйками на спокойной воде. Он хотел уже спускаться к берегу, но внезапно остановился, не в силах сделать и шага, словно ненароком ступил в лужу клейкой смолы. Кешка даже взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Широкий рот его приоткрылся сам собой, обнажив крупные редкие зубы, а в прозрачных светлых глазах отразилась крайняя степень изумления.

У концевого мыса, чуть шевеля в безветрии пурпурными парусами, медленно разворачивался самый настоящий старинный корабль с приподнятой кормой, двумя мачтами и длинным, выдающимся вперед бушпритом. Команда корабля уже взбиралась по вантам, спеша зарифить паруса. Гнусаво свистела боцманская дудка, и медленно оползали вниз остроугольные кливера. Слышно было, как плюхнулся в воду якорь, заскрежетала тяжелая цепь, и судно замерло, став правым бортом к пляжу. Люки пушечных портов были открыты, и из темной глубины глядели на поселок своими медными дулами с полдюжины восьмифунтовых каронад, позеленевших от непогоды.

О том, что это именно каронады, да к тому же восьмифунтовые, Кешка, разумеется, узнал значительно позже. Трудно сказать, сколько бы он простоял в немом восхищении, если бы рядом не послышались шаги и двое мужчин не подошли к обрыву.

— Ну и дичь, — сказал тот, что был с бородкой и пониже ростом. — Это что еще за алые паруса? Такое годится только на рекламу банно-прачечного комбината…

— Бросьте, какое это имеет значение, — ответил высокий и худой. На голове у него красовалась легкая шапочка с козырьком из зеленого плексигласа. — Один ведь черт, фильм черно-белый. Не имело смысла менять оснастку.

— И потом, кто вам сказал, что это истинная бригантина? — не унимался бородач. — Это самая настоящая марсельная шхуна. Я же посылал эскизы. Видите два прямых паруса на фок-мачте?

— Умный не скажет, дурак не поймет, — невозмутимо ответил Зеленый козырек. — И вообще, Олег Петрович, с этими бригантинами большая путаница. Кто в наше время разбирается в таких тонкостях? Важно, что похоже. В конце концов, Большой Генрих сам все видел и утвердил, а разве мы с вами не ему служим?