Ветер удачи
(Повести) - Абдашев Юрий Николаевич - Страница 40

После этой сцены Кирилл уверился, что Галке наплевать на него и что для него она потеряна. Но дня через три она подошла и как ни в чем не бывало протянула два билета.

— Это в зал Чайковского. От тебя, видно, не дождешься.

А потом… Он навеки запомнил огромные потемневшие глаза Галки в минуту прощания на Казанском вокзале, когда она с силой оторвала от него рыдающую тетку и почти крикнула:

— Кирилл, ты должен вернуться! Ты обязан, слышишь? Я люблю тебя. Я всегда буду ждать тебя… Всегда…

…Шония остановился, потому что едва заметная тропка теперь и вовсе оборвалась. За это время они миновали редколесье и уперлись в самый настоящий завал. Старые березы и грабы были повалены на громадном пространстве от обрывистых утесов просторного каньона до самых заплесков бесноватой горной реки. Стволы, беспорядочно наваленные друг на друга, находились в неустойчивом равновесии. Стоило наступить на один край, как другой тут же начинал задираться вверх, а нога — проваливаться куда-то, точно в пустоту прогнившего колодезного сруба. Здесь не то что на лошади, пешком не пробиться.

— Откуда такое? — спросил в недоумении Кирилл. — Кто это наворочал?

Шония покачал головой.

— Лавина сошла. Лавина! Совсем недавно. Может быть, этой весной.

— Что же, сержант, похоже, делать тут нечего, — повеселел Кирилл. — Сама мать-природа нам подыграла, а?

— Ничего не скажешь, дорогой, хорошо подыграла, — согласился Костя. — Такой полосы препятствий, клянусь, ни в одном штурмгородке не найдешь. Тут ни пехота не пройдет, ни бронепоезд не промчится.

— Выходит, назад топаем? — с облегчением спросил Кирилл.

Костя не ответил. Его внимание привлекло что-то желтевшее в траве. Он сделал несколько шагов, подобрал с земли скомканную бумажку и стал разглаживать ее на колене. Это оказалась пачка из-под сигарет.

— Немецкие, — сказал Костя глухим голосом. Его ноздри слегка раздувались.

Кирилл с волнением принялся разглядывать пустую желтую пачку с полустертым названием.

— «Плугатар» или «Плукатар», — прочитал он и, пытаясь разобрать что-то написанное мелким шрифтом, добавил: — Сигареты скорее всего румынские. Но откуда тут румыны? О них ничего не было слышно.

— Немцы всякие сигареты курят: и румынские, и французские, и турецкие. — Костя понюхал пачку. — Клянусь, еще свежим табаком пахнет…

Кирилл в последний раз оглянулся на завал, на проросшую сквозь него траву и поежился. Эти мертвые деревья, ставшие пищей древоточцев и короедов, вся эта дичь и захламленность навевали мысль о кладбищенском запустении. Было во всем этом что-то недоброе. И кто теперь мог поручиться, что тут, совсем рядом, не находится враг, тот самый фашист, натянувший на себя жабью шкуру серо-зеленой униформы с тусклой пряжкой, на которой выбито кощунственное: «С нами бог!» Может быть, вот сейчас, в это самое мгновение, он берет Кирилла на мушку? Ахнет выстрел, и все кончится, и он перестанет существовать!

Другов прибавил шаг. Он шел теперь не оглядываясь, а сырой могильный ветерок все дул ему в спину.

Горы вздрогнули, и почва заколебалась под ногами, как во время землетрясения. Вислый камень, эта немая громада, выплюнул из своего нутра три желтоватых дымных фонтана, смешанных с огнем, словно три ствола крупного калибра дали одновременный залп. Концентрированная энергия направленного взрыва качнула порфиритовую скалу, какое-то время удерживая ее в состоянии мнимой устойчивости, но удар раскаленных газов уже сделал свое дело — сдвинул глыбу с естественного постамента, и она рухнула, подняв тучу сланцевой пыли.

Расчет Радзиевского оказался точным. Вислый камень, расколовшись на два громадных монолита, упал на первый уступ, прочно закупорив ту единственную ложбинку в материковой породе, по которой сбегала тропа. Человек мог здесь пролезть без особых усилий, зато ни горную пушку, ни тяжелый миномет, ни продовольствие на вьюках противник через седловину не перетащит, даже если ему и удастся разобрать лесной завал в долине реки.

Люди вставали из-за укрытия, слегка оглушенные, отряхивая с себя мучнистую пыль и каменную крошку. В воздухе носился тошнотворный запах жженого тола.

— Блиндаж поставим здесь, — сказал Истру, и собственный голос показался ему глухим. От взрыва заложило уши. — Вот она, естественная выемка. Ломом и киркой тут небольно поработаешь. А главное — обзор. Надо соорудить амбразуру. Какое перекрытие делаем? — обратился он к Радзиевскому.

— В один накат. От дождя, — ответил сапер. — Артиллерией здесь не пахнет. А насчет амбразуры, так разве что для света, вместо окошка. Не получается вертикальный угол обстрела…

К вечеру блиндаж был почти готов. Стены его и потолок сложили из почерневших пихтовых бревен, а кое-где в ход пошли жерди и даже дранка от разобранного балагана. Перекрытие засыпали землей, предварительно законопатив сухой травой щели, а сверху нагребли побольше щебня. Единственный выход, обращенный к югу, завесили плащ-палаткой. Туда же вывели колено трубы от самодельной «буржуйки». Печки эти клепали полковые оружейники из столитровых железных бочек. А когда притащили из бывшего пастушьего приюта не успевшее сопреть прошлогоднее сено пополам с кукурузной бодылкой и уложили на нары, блиндаж принял жилой и даже по-своему уютный вид.

— Санаторий! Ну чистый санаторий, — восхищался ординарец Повод. — И название я придумал — «Подснежник». Ребята тут, можно сказать, под вечными снегами…

— Еще бы фрицы не тревожили, — вздохнул Другов, разминая красные натруженные кисти. — Тогда б санаторию этому цены не было.

— А вы хотели бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести? — с некоторым раздражением заметил лейтенант Радзиевский. — Такого не бывает.

Даже командир роты посмотрел на сапера с недоумением, настолько от его слов веяло неприкрытой враждебностью. И чего он цепляется?

Истру подошел к обрезку трубы, похожему на миномет.

— Шония, Другов и вы тоже, — кивнул он в сторону Силаева. — Подойдите поближе. Вот этот знаменитый самовар, который вызвал ваше любопытство, есть не что иное, как увеличенная во много раз ракетница.

Истру подбросил на своей изящной ладони увесистый шар из папье-маше, похожий на ядро старинной пушки. Только обертка из газетной бумаги с проступающим сквозь клей порыжевшим шрифтом нарушала сходство.

— А это снаряд, — пояснил он. — Вот торчит фитилек, мышиный хвостик. Он поджигается спичкой или папироской, и вся эта штука спокойно, без паники опускается в трубу, которую, разумеется, надо установить вертикально. Времени достаточно, около пятнадцати секунд. Выстрел — и ядро летит в небо. Я видел это средство сигнализации в действии, и, должен признаться, зрелище впечатляющее. Основной смысл заключен в том, чтобы в несколько раз увеличить радиус действия сигнала. Это достигается за счет двухмоментности взрыва. Такую вспышку непременно заметят на заставе. Для нас это сигнал тревоги.

— Теперь я понимаю, что значит «заменяет рацию и телефон», — пряча улыбку в шелковых усах, заметил Шония.

— Что делать? — развел руками Истру. — Рации в горах на большом расстоянии ненадежны, да и нет их у нас пока в достаточном количестве. Вот и пошли на одностороннюю связь. Оставляем вам десяток таких снарядов. Берегите, это только на крайний случай.

— Их надо держать в сухом, — вмешался наконец Радзиевский. — Там артиллерийский порох. Он сырости не любит.

— Простите, товарищ лейтенант, вопрос к вам есть. Разрешите? — спросил Костя. — Вы на гражданке химиком были, да? Или строителем?

Этим вопросом сержант нарушал стихийный заговор молчания вокруг лейтенанта. Невинный вопрос, заданный Костей, занимал многих, но никто пока не отважился вот так прямо спросить его об этом.

— Химиком? — Радзиевский впервые рассмеялся, и только сейчас все заметили, что лицо его испещрено мелкими синими точечками, как от близкого взрыва. — Нет, сержант, инженером я стал поневоле. Я окончил консерваторию в Ленинграде, — и он для чего-то пошевелил двумя изуродованными пальцами левой руки, похожей на большую красную клешню. — По классу рояля…