Дом смерти (ЛП) - Пинбороу Сара - Страница 6

Замечает ли Уилл, что говорит в прошедшем времени? Как будто наших родных больше нет, как будто где-то там, в реальном мире, они не продолжают жить без нас.

— Да так, в одной ремонтной фирме. Ничего особенного. — Том провел в доме всего несколько часов, а уже не горит желанием вываливать свою подноготную. Заранее закрывается в себе по нашему примеру.

— Мне фильм понравился, — меняет тему Луис. — Только никак не могу отделаться от мысли, зачем нам его показывали.

— Вампиры классные, — говорит Уилл. — А собака вообще суперская была. Но мне не понравился момент, когда мужику череп проломили.

— Но ведь фильм, по сути, о бессмертных подростках, — размышляет вслух Луис, — внутри которых живет нечто, что превращает их в чудовищ. И название какое — «Пропащие ребята»! Иногда я думаю, что у Хозяйки или очень нездоровое чувство юмора, или напрочь отсутствует понимание иронии как таковой.

— Точняк, — смеется Уилл, хотя ясно: он понятия не имеет, что такое ирония.

— Мы все можем жить в царствии Господнем, — вставляет Эшли. — Там воистину вечная жизнь.

— Он всегда такой? — с отвращением выплевывает Том. Среди нас он новичок, но аутсайдер всегда и везде Эшли.

— К сожалению, да. — Луис устраивается в постели. Шелест накрахмаленного белья подхватывает возобновленный шепот.

— Тоби, ты-то как? — Уилл пытается рассмотреть меня в темноте. — А то что-то притих совсем. Я думал, ты захочешь фильм посмотреть и с новой девочкой познакомиться.

— Все в порядке. Просто устал.

— Ты всегда уставший. Спишь по полдня. — Вдруг у него вырывается резкий вздох. — А ты случайно не…

— Нет, не заболел, — заканчиваю я за него.

— Это хорошо. — Уилл теребит край одеяла. — Мне бы этого не хотелось.

В его голосе звучит что-то такое, отчего сердце в груди больно сжимается.

— Спокойно ночи, Уилл, — говорю я в ответ и замолкаю.

Постепенно все засыпают, даже Эшли. В комнате слышно только равномерное дыхание. Закончился еще один день. У нас осталось еще на один день меньше. Я закрываю глаза.

Через два часа после последнего обхода Хозяйки я слышу приглушенный грохот — скрипучий лифт в самом сердце дома начинает путешествие вниз. Я знал, что это произойдет сегодня, и малодушно хочу спрятаться под подушку, пока все не кончится. Но от желания встать гудят ноги, а внутренности завязываются в узлы вокруг темного сгустка в животе. Я должен это увидеть. Лучше смотреть, чем лежать и слушать. Крадусь к двери и тихонько ее открываю. От холода покрываюсь мурашками. Никто даже не шевелится. Том храпит, но остальные не издают ни звука.

Я на лестничной площадке. Сердце так колотится, что чувствую его в горле. Лифт останавливается выше. С мягким шипением, похожим на вздох в ночной тишине, открываются большие металлические двери. Лифт вполне себе современный и кажется совершенно неуместным в этом доме. Поднимаюсь на полпролета, вжимаюсь в тени, льнущие к стене, и превращаюсь в статую. Отсюда лифта не видно, но этажом выше мимо пройдут медсестры на обратном пути. Я жду, и наконец тишину нарушает едва различимый скрип старых колес. В последний раз Эллори выходит из седьмой спальни, но даже не знает об этом, потому что спит. Может быть, он знал, когда ложился спать. А может быть, думал, что у него есть еще один день. Трудно представить, что завтра не наступит.

Появляются белые мокасины под белыми штанами униформы. Медсестры из лазарета катят кровать к лифту. Эллори я не вижу, но знаю, что это он. Кроме него, никто не болел. По крайней мере не так. Медсестры не торопятся. Спокойно, не сбиваясь с шага, продолжают свой путь. Эллори никуда не денется, и лазарет тоже. Это не те медсестры, которые следят за нами днем. Я точно знаю, потому что этих видел не раз. Они как ангелы смерти. Появляются только по ночам, чтобы забрать спящих больных детей.

Иногда я представляю себе лазарет как страшное чудище, которое нами питается. Наверное, лучше так, чем пугающая пустая неизвестность. В маленьком «окошке» между лестничными полетами проезжает кровать, но я по-прежнему липну к стене. Мне известно, как все происходит, а потому я знаю, что ничего еще не кончено. Приблизительно через минуту слышатся шаги двух или трех пар ног в сопровождении шелеста пакетов с одеждой и туалетными принадлежностями. На память о брате у Джо не останется ничего. Эллори сотрут, как будто его и не было. Интересно, что делают с вещами? Может быть, мы все носим одежду умерших из предыдущей волны дефективных? Есть ли в доме какой-то склад, где новоприбывших ждут целые стопки шмотья всевозможных размеров? Двери лифта опять закрываются, и я с дрожью и облегчением выдыхаю. Адреналин зашкаливает.

Прощай, Эллори. Было приятно тебя не знать.

Меня подташнивает. Во рту привкус горечи. Срочно нужно в ванную и попить воды. Я отворачиваюсь и только теперь краем глаза замечаю что-то за перилами двумя этажами выше. Долю секунды оно плывет в воздухе, как водоросли на отмели. От неожиданности у меня отвисает челюсть. Наверное, я даже испустил короткий резкий вздох. Это волосы. Кто-то еще не спит. Мысли мчатся вскачь. Я уже не думаю об Эллори, о болезни, о пугающей и наверняка кошмарной неизвестности на верхнем этаже. Новым мыслям не находится определения, но я знаю, что они толстым слоем оборачиваются вокруг сгустка в животе, оседают на языке горьким привкусом. И быстро исчезают. Ночью не сплю только я.

Волос я больше не вижу. Но тень движется, и скрипят ступеньки. Значит, там кто-то действительно есть. Я мигом возвращаюсь в свою спальню и сквозь щель в прикрытой двери вижу, как мимо проплывает силуэт. Да кто это, блин? И сколько можно?! Перемены за переменами. Сначала Том, теперь еще и это. Всерьез думаю вернуться в постель и на все забить, но сейчас я не чувствую усталости. Да и с каких хренов? Ночь — мое время!

Ее я нахожу в кухне. Она отрезает по куску ветчины и сыра и делает бутерброд.

— Тебе сделать? — спрашивает девчонка, как будто это в порядке вещей — вот так встретиться в темноте в два часа ночи.

Я не отвечаю. Молча смотрю на нее с порога. Ветер обдувает дом снаружи и посвистывает в щелях задней двери.

Она намазывает сантиметровый слой масла на кусок белого хлеба.

— Мама не разрешала мне есть масло. Говорила, это плохо для фигуры. Тем более для танцовщицы. Зато теперь мне можно все. Толстая попа уже не самая большая моя проблема, согласен?

Улыбаясь, девчонка накрывает бутерброд вторым куском хлеба, грациозно запрыгивает на кухонный стол из нержавейки и начинает есть. В темноте видно плохо, но, по-моему, у нее на лице веснушки. Зубы белые и крепкие, а густые рыжие волосы растрепанными прядями укрывают плечи.

Смотрю на бутерброд, и в животе все сжимается. Ночи мне больше не принадлежат. Теперь придется переживать из-за чужих косяков. Она следит за моим взглядом.

— Не волнуйся. Я аккуратно. И все приберу. Никто не узнает, что я здесь была.

— Ты приехала с Томом, — наконец говорю я.

Она кивает:

— Бедняжка, он всю дорогу так сильно злился!

Все это время она сидит и болтает ногами. Даже под ночной сорочкой видно, что они стройные и слегка загорелые. На ногтях — розовый лак. Отголосок прежней жизни. С набитым ртом девчонка смотрит на меня. Я бы тоже чем-нибудь перекусил, но не буду. Из-за нее пропал весь аппетит.

— Ты не выпила витамины, — снова подаю голос я.

От порога я сделал в кухню один шаг, но ближе подходить не собираюсь. Я хмурюсь, даже говорю угрюмо, но она как будто и не замечает вовсе. Смеется. Смех теплый. Дружелюбный. Да что с ней такое? Неужели она не знает, куда попала?

— Витамины, как же! Моя мама на таких «витаминах» годами сидела. И запивала скотчем. — Отложив бутерброд, девчонка тут же о нем забывает. — А ты почему свои не выпил?

Я научился быстро засовывать таблетки под верхнюю губу. Медсестры до сих пор ничего не замечают. А практиковался на горохе, который иногда дают на ужин. Таблетки я заворачиваю в кусок туалетной бумаги и храню в одном из прутьев кровати. Каждый вечер добавляю новые. Наверное, надо бы смыть их в раковину, но так я считаю дни. Отмечаю время, пока еще жив.