Санкт-Петербург на Дону (СИ) - Лебедев Александр Александрович - Страница 2

Утром следующего дня Петра разбудила шумная суета у монастырских ворот: в Троицкое приехали обе царицы: Наталья Кирилловна и Евдокия. Преображенский и Семёновский полки прибыли следом. За ними личный друг Петра Франц Лефорт привёл отряд офицеров-иностранцев и стрелецкий Сухарев полк. В пользу Петра упали первые гирьки на чашу весов борьбы за власть.[5]

Присутствие жены очень понравилось Петру. Да и Евдокия была весьма довольна. Сила страсти к мужу и желание близости с ним поражала её саму. Только позже, когда у Евдокии округлился живот, а грудь увеличилась и набухла стала однозначно понятна причина такой любвеобильности — беременность. Царица носила сына.

Не смотря на то, что Пётр ждал эту новость, она оказалась для него неожиданной. Но радости он не испытал. Его давило смутное сознание, что его сын станет его врагом. Он поделился своими мыслями с матерью.

— Чувствую, что родится у меня сын и когда повзрослеет станет меня ненавидеть.

— Быть такого не может, — ответила ему Наталья Кирилловна, — дети любят родителей, отчего ты в этом так уверен?

— То у простых людей. Они с детьми живут, пестуют их день-деньской. Мне же это никак такое невозможно — знаю, что правление моё будет беспокойное: то война, то поход, то туда, то сюда, месяцами могу быть вдали от ребёнка, да и если рядом, разве тех моментов хватит, чтобы он меня полюбил? А ещё, кажется как наяву, хотя сейчас жену и люблю, может бес попутает и удалю её от себя, а сын затаит на меня обиду за мать.

— Ты сильно изменился, Петруша — вздохнула царица, — раньше я за тобой подобных мыслей не замечала. Наверное, совсем повзрослел. Опасения твои, конечно, не напрасны. Да, это тебе не из пушки стрелять, здесь тонкость нужна. Всё, чего ты так боишься, может случиться. Но и в твоих силах этого не допускать — будь ближе жене, не поддавайся бесу. Если же не сможешь устоять в сладострастии, хотя бы создай видимость для жены, что всё по-прежнему. А наследника вози везде с собой, пусть отдаляется от матери и привыкает к отцу.

Пётр приободрился. Похоже, что не всё так грустно и счастье в личной жизни можно совместить со счастьем в жизни семейной.

Прибыл и патриарх Иоаким. От его поддержки зависело чрезвычайно много, если не всё.

После неспешной встречи, чинного ужина и особого приглашения патриарх и царь собрались для разговора с глазу на глаз, попивая сбитень.

Патриарх восседал солидно, создавая за столом атмосферу неприступности.

— Пётр Алексеевич, а что бы тебе не помириться со своею сестрицей, Софьей Алексеевной, да и жить поживать как прежде было? — спросил Иоаким.

— Я бы рад, да вот узнал, что Софья будет помогать архимандриту Сильвестру Медведеву домогаться патриаршего престола, — ответил Пётр, изобразив на лице растерянность.

Новость оказалась для Иоакима настолько неожиданной, что он поперхнулся, закашлялся и выплюнул сбитень в сторону, сидевшего напротив, Петра.

— Как же теперь быть? Не согласен я с этим, — продолжил Пётр, вытирая скатертью кафтан от долетевших капель сбитня.

Патриарх откинулся на спинку деревянного монастырского кресла и задумчиво произнёс:

— Ты знаешь, я и сам того, тоже не согласен был, даже ещё до приезда сюда, потому как невместно, чтобы на Руси была правительницей женщина, когда мужского полу правители от власти отстранены, — ответил Иоаким, взглянув на Петра как-то особенно по-доброму.

Дальше беседа протекала мило, по-домашнему. Почувствовав перемену в отношении патриарха к себе, царь сменил тему.

— Скажи, владыко, случалось ли тебе получать Божье откровение? — спросил под конец беседы Пётр.

Патриарх, совершенно не ожидавший такого вопроса несколько смешался на мгновение, но тут же собрался, и внимательно посмотрев на Петра, ответил:

— Каждый раз, когда на литургии хлеб и вино прелагаются в Плоть и Кровь Христову, се есть истинное откровение, единственно достойное христианина, желать иметь другое — есть грех, а если же и находят наваждения, то обычно это от Врага, для смущения и погубления души.

Сказав это, патриарх ещё раз взглянул на Петра с особой проницательностью, и, заметив некоторое смущение спросил:

— Неужто у тебя были видения?

— Были, владыко, там и про тебя, было, что ты…, — начал было Пётр, но возглас патриарха остановил его.

— Прекрати! Забудь, не к добру такое.

— Вдруг, правда, от Бога? Как узнать то можно?

— Узнать просто: если всё сбудется в точности, то от Бога, если же хоть в одной запятой ложь будет — сатанинская прелесть.

За маленьким слюдяным окошком, несмотря на поздний час, было ещё светло. Слышно было, как чистят стойла в конюшне и вывозят навоз монастырские крестьяне.

Через месяц, в точности повторяя все виденные Петром обстоятельства, судьба привела его занять трон на Москве.

Такое развитие событий окончательно развеяло сомнения царя, следует ли доверять странным наваждениям. Он чувствовал себя предупреждённым, он чувствовал себя ободрённым и даже, в какой-то мере исключительным: как ни как не просто один из помазанников Божьих, а отмеченный особенной благодатью. В общем, уцепился за свои озарения Пётр капитально.

Тем временем продолжалось противостояние с Софьей. И вот, 4 сентября 1689 Патрик Гордон привёл полки к стенам Троицкого монастыря. Софье осталось только уступить власть законному владельцу.[6]

После возвращения в Кремль Пётр отбыв все традиционные, так ненавистные ему старинные царские ритуалы и приёмы помчался на Кукуй, к своему новому другу Францу Лефорту. Пир стоял горой и дым коромыслом, хотя курить Пётр, со свойственной ему резкой категоричностью бросил совсем, а спиртного употреблял только в меру, никак не допьяна.

— Сир, зачем ты стал так строг к себе? — спросил у Петра Лефорт.

— Наоборот, друг мой Франц, не спрашивай откуда, но знаю точно: курение табака истинное самоубийство, только медленное. А от пьянства ты и без меня знаешь, сколько бед с людьми бывает.

— Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт! — пошутил Лефорт, — что же, если табак и вино — вред, пусть так тому и быть, зато в своё удовольствие.

— Нет, это без меня. Лучше скажи, что за девица? И Пётр указал Францу на сидевшую в сторонке, в окружении двух кавалеров очаровательную блондинку.

— Это Анна, дочь Иоганна Георга Монса. А что, от женщин нет вреда для здоровья, как от курения или пьянства? — хихикнул Лефорт.

— А? — Пётр обернулся. Выражение его глаз было до такой степени сальным, что Лефорт даже смутился. — Не, только на пользу. Если, конечно, сифилитической болезнью не заразит.

Царь подошёл к Анне и встал между ней и её кавалерами.

— Позвольте представиться: — Царь. Для Вас — Питер.

Один из кавалеров, громко ругаясь на немецком попытался отодвинуть новоявленного соперника. Другой сделал страшные глаза и с помощью жестов и сдавленного шёпота попытался было его остановить, но было уже поздно. Пётр, прекрасно знавший немецкий, моментально рассвирепел. Он стремительно обернулся, левой рукой схватил немца за камзол, а правой стал лупцевать его по морде, пока тот не вывернулся и не бросился бежать. Между ним и Петром мгновенно образовался с одной стороны Лефорт, а с другой стороны Анна и, обняв царя, попытались остановить. Однако, в последний момент Пётр ухитрился влепить немцу пендаль по копчику, да так, что бедняга херакнулся башкой об косяк и сел, прислонившись к нему, задницей прямо на пол, глядя перед собой осоловевшими глазами.

— Ах, Питер! Это всего лишь мой кузен Карл, он только сегодня приехал из Вюртемберга, — щебетала повиснув на руке у Петра Анна, — он ещё не знает Ваше Величество, простите его.

— Точно, — подтвердил Лефорт, — отличный парень, механик, я его специально позвал, чтобы вас познакомить.

— Ну, вот и познакомились, — захохотал Пётр. Он поднял незадачливого ухажёра за шиворот, шлепнул по спине ладонью и добавил, — приходи завтра к дьяку Акинфию в Литейный Приказ, пусть подберёт тебе заказ.