Этот мир как сон (СИ) - Ли В. Б. - Страница 10

Сразу после испытательного боя мне бросил вызов один из бойцов другого десятка — они занимали в казарме соседние нары. Молодой, младше меня, он пришел в роту год назад и уже успел достать до печенок не только свой десяток, но и всю роту. Не скрывал, а даже бахвалился, что родом из знатного клана Мартини, выходцы из которого занимали высокие посты в руководстве страны и армии. Высокомерно, как с недостойными уважения плебеями, держался с сослуживцами, задирался по ничтожному поводу, если ему не уступали хоть в чем-то. И все терпели выходки Марка, так звали высокородного отпрыска, даже младшие офицеры, боясь возможных неприятностей. Единственно, только капитан вел с ним независимо, но лишний раз не одергивал. Мне тоже подсказывали не связываться с Марком, держаться от него подальше — себе будет дороже.

Сам разделял такое мнение — мне, чужаку неизвестного происхождения, не оставалось иного. Никто не заступится за меня, да и нет у меня хоть какого-то покровителя. Безопасникам я особо не нужен, за прошедший месяц никто из них даже не поинтересовался мной. Так что открыто противостоять кому-то из сильных этого мира — на такое безрассудство не мог пойти, ради выживания терпел любые унижения. Старался не встречаться с Мартини лицом к лицу, если уж приходилось, то, как и другие, уступал дорогу, молча кланялся на его ругань и оскорбления. Но неизвестно по какой причине именно ко мне он отнесся особенно пристрастно, чем-то я вызвал у него сильную неприязнь. Как будто специально поджидал меня — каждый день не раз сталкивался с ним, а он упивался своей безнаказанностью, придумывал все новые обиды, разве что не заставлял целовать его ботильоны.

— Принесла же нелегкая этого Марка на мою голову, — подумал с досадой и, обреченно вздохнув, вышел к центру площадки.

Учебный бой вымотал меня, но отказываться или просить время для отдыха не стал — ничего, кроме лишнего унижения на глазах у всех, не дождусь. Старался экономить последние силы, ушел в глухую защиту. А противник разошелся, выдавал сериями атакующие приемы — колющие и рубящие, много финтил. Вынужденно признал — техника у юноши преотменная, разве что не хватало еще силы и скорости. С трудом, применяя свои навыки и новоприобретенную способность, все же успевал уйти от ударов. По-видимому, такая неуступчивость разозлила мажора, он перестал заботиться о защите, взялся за рукоять меча двумя руками и принялся рубить, пытаясь хоть как-то задеть и вывести меня из боя.

То ли от усталости или опыта не хватило, но при очередном блоке замахивающего удара не удержал меч и он, соскользнув по лезвию противника, угодил тому в незащищенную шею. С ужасом смотрел, как Марк, бросив свой меч, схватился обеими руками за пораженное место, а потом, захрипев, упал на землю. Все вокруг остолбенели, с недоумением и страхом глядели на корчащегося от боли юношу. Первым пришел в себя Адан, подбежал к бедолаге и принялся за массаж. Только через пару минут тот как-то унялся, но так и лежал на земле. По команде сержанта кто-то из нашей десятки принес накидку, вдвоем переложили на него потерпевшего и понесли в казарму. Я же все стоял, держа в руках злосчастный меч, с тоской думал — что же меня ждет.

Задним умом понимал, что надо было сдать бой, в самом его начале, когда Марк еще не завелся. Пропустил бы пару ударов, отделался синяками, но не довел до нынешней ситуации, ничего хорошего мне не предвещавшей. Мрачный взгляд сержанта, брошенный на меня, подсказывал, что он разделял такое мнение. А теперь навел неприятности не только на себя, но и на свое начальство. Вскоре прибежал лейтенант, командир нашей полуроты, следом за ним капитан. Сержант доложил им о происшедшем, после капитан, даже не выслушав меня, бросил: — В карцер. До решения командования.

Не пытался оправдаться, отчетливо представлял — командир сейчас в первую очередь думает о себе, снимая возможное обвинение в попустительстве проступку подчиненного. Покорно отдал меч сержанту, потом под конвоем дежурного наряда отправился в ротную узницу. Она размещалась неподалеку — в подвале штабного здания с обратной его стороны. Старший наряда открыл массивный замок, распахнул обитую железным листом дверь и коротко сказал, кивком показывая в сторону темного подвала: — Проходи.

Мучительно долго проходило время в сыром и темном подвале. В выматывающем нервы ожидании шли день за днем, уже потерял им счет, а судьба моя все не решалась. Дежурные раз в сутки приносили поесть, заменяли бадью для справления нужд, но со мной не разговаривали. Вся мрачная атмосфера карцера, неопределенность будущего давили на мою психику, я уже стал заговариваться. Только немалым напряжением воли и сеансами аутотренинга удерживал свой рассудок в относительном порядке. Не знаю, то ли через неделю, а, может быть, и две, меня наконец-то повели из подвала в штаб. Готов был к любому повороту судьбы, лишь бы скорее закончилось сводящее с ума ожидание самого худшего.

В кабинете командира роты, куда меня провел конвой, увидел кроме него еще одного офицера, тоже капитана, только не в серой форме, как у нас, а в зеленой. Гость первым начал речь, обратившись ко мне:

— Волонтер Серегей Ивано, военный трибунал разбирает совершенное тобой преступление. Ты обвиняешься в нападении на особу дворянского рода и нанесении ему телесных мучений. Чем можешь объяснить свое преступное деяние, не было ли у тебя злого умысла или сговора с мятежниками? Учти, в случае обнаружения следствием отягчающих обстоятельств ты будешь приговорен к смертной казни. Если же не будешь упорствовать и расскажешь правду о своих сообщниках или других злоумышленниках, подговоривших тебя на преступление, то трибунал может смягчить приговор.

Этого мне еще не хватало — участия в каком-то заговоре! Да и как я мог связаться с кем-нибудь из заговорщиков, если весь месяц находился в расположении роты — мне ни разу не давали увольнительную. Стараясь выдержать спокойный тон, ответил дознавателю:

— Господин капитан, могу поклясться в том, что ни злого умысла, ни сговора с какими-то сообщниками у меня не было. Пострадавший сам вызвал меня на учебный бой и атаковал, я же только защищался. Случайно, при блокировании удара, задел мечом шею Марка. Весь наш десяток смотрел этот бой, они могут подтвердить мои слова. Признаю свою вину в допущенной неосторожности, но преступного намерения у меня не было.

— Так, обвиняемый, вижу — никакого раскаяния в тебе нет. Даже не осознаешь тяжести своего преступления. Все, уведите его, с ним все ясно.

Еще через три дня, проведенных мною в отчаянии — неужели смертная казнь? — меня вновь вызвали к командиру. Следователя не увидел, ротный сам зачитал мне приговор трибунала: — .... по обвинению в особо тяжком преступлении приговорил Серегея Ивано к каторжным работам пожизненно, до скончания его века.

Противоречивое чувство захватило меня — радость, что все же не казнь, и в то же время обида на несправедливый суд. Мой проступок никак не подпадал под такое суровое наказание по воинскому уложению. Максимум, что соответствовало ему — служба в штрафных ротах и то на ограниченный срок. По-видимому, здесь скрывалась политическая подоплека — знать всеми мерами отстаивала свои привилегии и вседозволенность. И покушение на кого-то из своих восприняла как государственное преступление. Капитан в какой-то мере сочувствовал мне — видел в его глазах искорку жалости. Но всем видом выражал суровость к преступнику в моем лице, после объявления приговора добавил:

— Сегодня за тобой прибудет конвой из пересыльного лагеря. Выдадим перед отправлением паек на первое время, форму и сменную одежду оставим тебе. Прощай.

Глава 4

В пересыльном лагере содержались осужденные за серьезные преступления, ожидавшие отправки этапом в места отдаленные. В большинстве уголовники — убийцы, грабители, насильники. Но и таких, как я — бывших военных, а также мятежников, других государственных преступников, — также было немало. Располагался лагерь в бараках на северной окраине города. После того, как конвой доставил сюда в закрытой повозке, меня еще несколько часов продержали в приемнике — огороженном решеткой помещении, в компании явно уголовных лиц и нескольких гражданских.