Каперский патент (ЛП) - О'Брайан Патрик - Страница 7

— Нет, нет. Исключения могут встречаться, но в целом пользы от них не вижу. Именно французский коммандер, из славного рода, насколько про них это уместно говорить, сыграл со мной самый грязный трюк из всех, о которых я когда-либо слышал на войне, столь же грязный, как французская гребенка.

— Расскажите об этом, пожалуйста, сэр, — попросил Джек, втайне поглаживая письмо.

— Поведаю вам вкратце, раз вы собираетесь отплывать с началом отлива, то не могу вас задерживать. Я тогда командовал «Гусаром», старым «Гусаром», в конце последней американской войны в восемьдесят третьем. «Гусар» — аккуратный маленький фрегат, способный держать круто к ветру, очень похожий на ваш «Сюрприз», но не такой хороший ходок. Нельсон же командовал «Албермалем» на той же станции, мы неплохо ладили.

Я крейсировал к северу от мыса Гаттерас на мелководье, при сильном ветре с норд-норд-веста и туманной февральской погоде, когда погнался за парусом на весте, шедшим правым галсом. Я с ним сблизился, и разглядел — хотя день был довольно туманный — что он идет под временными мачтами, а в корме виднеется несколько дыр от ядер.

Когда они подняли перевернутый английский вымпел на грот-вантах и английский флаг над французским на кормовом флагштоке, стало очевидно — это трофей одного из наших кораблей, во время захвата его повредили и призовому экипажу нужна помощь, а корабль в тяжелом положении.

— Ничего другого это значит не могло, — подтвердил Джек.

— О нет, оказалось — могло. Это значило, что командовало им ничтожество, бесчестное ничтожество. Я зашел с подветренной стороны, чтобы окликнуть и спросить, что им нужно. Но когда залез на коечные сетки с рупором в руках, чтобы перекричать ветер, то заметил — на палубах полным-полно народу, не призовой экипаж, а сотни две-три человек. Тут они выкатывают орудия, кладут руль так, чтобы оказаться на траверзе моего форштевня, снести мне бушприт, дать продольный залп и пойти на абордаж. Десятки абордажников уже с ухмылками переминались на цыпочках на миделе.

Все еще с рупором в руках кричу «Прямо на ветер», а у команды хватило ума спустить задние паруса еще до команды. «Гусар» послушался, так что от большей части продольного залпа мы уклонились, хотя мне все же повредили фок-мачту и сорвали большую часть вант по правому борту.

Мы оба привелись носом к ветру, практически борт о борт друг к другу. Мои люди швыряли в их абордажников холодные ядра — с замечательным успехом — а морские пехотинцы палили так быстро, как могли перезаряжать. Потом я скомандовал «На абордаж». Услышав это, ублюдок круто положил руль, повернулся к ветру и поднял паруса. Мы помчались за ним.

После часа перестрелки его огонь ослабел, и он повернул руль на правый борт, левым галсом поворачивая в наветренную сторону. Я последовал за ним, дабы прижать против ветра, но, к сожалению, фок-мачта и бушприт грозились свалиться за борт. Мы не могли идти в наветренную сторону, пока не закрепим их.

В конце концов мы справились и начали нагонять француза, когда погода прояснилась. С наветренной стороны мы увидели крупный корабль (позже узнали, что это «Центурион»), а с подветренной — шлюп, хорошо известный нам «Терьер». Так что мы понеслись вперед, невзирая ни на что, и за пару часов нагнали. Дали полный бортовой залп, он ответил двумя орудиями и спустил флаг.

Корабль оказался тридцативосьмипушечной «Сибиллой», хотя они и выбросили за борт с дюжину пушек во время погони, с командой в триста пятьдесят человек и сверхштатниками из Америки. Командовал им ничтожество граф де Кергарю — Кергарю-Сокмариа, если не изменяет память.

— Что вы с ним сделали? — спросил Джек.

— Тише, — ответил адмирал, покосившись на Шэнка. — Старый Шкив уснул. Давайте тихонько уйдем, и я доставлю вас на корабль. Ветер попутный, вы не потеряете ни минуты отлива.

Рассвет застал «Сюрприз» далеко в серой пустыне моря — естественной его среде. Устойчивый брамсельный ветер дул с зюйд-веста. Несмотря на низкие облака и порывы дождя, день обещал проясниться. Уже в такое раннее время подняли брамсели, поскольку Джек хотел уйти с привычных маршрутов военных кораблей, ведущих на ту или иную станцию.

Он не хотел, чтобы его людей насильно завербовали — а ни один офицер на королевской службе не удержится от соблазна при виде такого многочисленного отборного экипажа из способных моряков. Не имел он и желания быть вызванным на борт корабля его величества, чтобы продемонстрировать документы, доложить о себе и столкнуться с небрежным приемом — фамильярностью или неуважением.

Далеко не все офицеры отличались природной или благоприобретенной деликатностью. Джек уже столкнулся с несколькими случаями пренебрежения, к этому без сомнения можно будет привыкнуть, но пока с него будто кожу сдирали заживо.

— Начинай, Джо, — сказал старшина-рулевой, переворачивая часы, и размытая фигура шагнула вперед, дабы отбить три склянки утренней вахты. Помощник штурмана бросил лаг и доложил о скорости в шесть узлов две сажени. В подобных условиях редкий корабль мог развить такую, и вряд ли кто — большую.

— Мистер Вест, — обратился Джек к вахтенному офицеру, — я на некоторое время спущусь вниз. Сомневаюсь, что ветер продержится, но, кажется, день будет приятным.

— Именно так, сэр, — отозвался Вест, пригнув голову от внезапного душа из брызг — «Сюрприз» шел круто к ветру на зюйд-зюйд-ост, и покрытое рябью море билось о правую скулу. Вода стекала на корму, смешиваясь с дождевой. — Как приятно снова оказаться в море.

На этой ранней стадии Джек Обри был един в трех лицах. Конечно же, капитан, но раз из многочисленных кандидатур не нашлось ни одной подходящей, еще и штурман, помимо всего прочего ответственный за навигацию, а заодно и казначей.

Офицеры, командующие исследовательскими кораблями, обычно сами исполняли обязанности казначея, но Джек таких назначений раньше никогда не получал. Подразумевается, что как капитан он должен присматривать за делами казначея и подписывать его отчеты, но его ошеломил объем и сложность необходимых подсчетов, когда пришлось заниматься ими детально.

Уже достаточно рассвело, чтобы можно было работать у кормового окна большой каюты. Изогнутая последовательность оконных стекол во всю ширину корабля радовала Джека даже во времена глубочайшего несчастья, как и сама каюта — красивое помещение, в котором едва бы нашелся хоть один прямой угол. Двадцать четыре фута ширины и четырнадцать длины давали ему больше места, чем у всех офицеров вместе взятых. И это еще не все — из большой каюты открывались двери в две малых, одну обеденную и другую для сна.

Обеденную каюту, однако, отдали Стивену Мэтьюрину. Когда прибыл завтрак, Джек, расправившись почти с третью счетов, авизо и накладных, кивнул в сторону двери и спросил:

— Доктор хоть шевелится?

— Ни звука, сэр, — ответил Киллик. — Устал он до смерти вчера, как загнанная лошадь. Но, может, запах разбудит. Обычно получается.

Запах, издаваемый кофе, беконом, сосисками и тостами будил его во многих широтах. Как и большинство моряков, Джек Обри очень консервативно подходил к еде, и даже в самых длинных плаваниях обычно справлялся, возя с собой кур, свиней, закаленную козу и мешки зеленого кофе, чтобы получать одинаковый (кроме тостов) завтрак и на экваторе, и за полярными кругами.

Эти блюда Мэтьюрин считал высшим притязанием Англии на цивилизацию, но на этот раз его не пробудил ото сна даже кофе. Он не среагировал ни на уборщиков на квартердеке прямо над головой, ни на укладку коек в семь склянок, ни на сигнал «Всем матросам завтракать» в восемь, со всем обычным ревом, топотом и громыханием.

Он все спал и спал, когда стих ветер, и когда корабль повернул на левый галс, спал под шум выбираемых и укладываемых в бухты снастей. Показался на свет он только во время утренней вахты, зевая и потягиваясь, с развязанными на коленях бриджами и с париком в руке.